я прилетел за тобой. Ты говорила с Взиком?
- Нет. То есть да. Но это неважно, Мийо. Я хочу, чтобы ты прилетел, а
отсюда мы уедем вместе.
- Он отдаст тебе сына?
- Я заберу. Я не буду спрашивать. Когда тебя встречать?
- Дня через два. Я пришлю телеграмму. Или позвоню. Я позвоню.
- Что?
- Я позвоню!
- Позвонишь?
- Да.
- Я тебя еле слышу. Ты позвонишь мне?
- Да.
- Звони днем, когда Взик в редакции. Он приходит домой в час ночи.
- Хорошо.
- Ты очень хочешь меня видеть?
- А я тебя вижу.
- Что?
- Я вижу тебя. Я все время тебя вижу. Ты ведь со мной. Ты со мной
всегда.
- Что ты говоришь?
- Жди звонка. Я скажу номер рейса. Может быть, я полечу через
Германию. Чтобы скорей быть в Загребе. Тогда я пришлю телеграмму.
- Целую тебя, родной!
- Целую, Ганна!
Н а ч а л ь н и к г е н е р а л ь н о г о ш т а б а
Г а л ь д е р
"Италия. Письмо фюрера к дуче. В нем говорится о серьезном, но
не катастрофическом положении и о решении разгромить Югославию. Фюрер
требует прекращения наступления в Албании, прикрытия северного фланга
албанского фронта и подготовки к наступлению в Истрии.
Письмо дуче к фюреру. Обещает прекратить наступление в Албании,
прикрыть три прохода с севера к флангу итальянской армии в Албании и
перебросить на северо-восток Италии шесть дивизий в дополнение к
имеющимся там семи дивизиям (кроме того, там есть около 15 тыс.
пограничников). Ожидается также поддержка со стороны хорватских
сепаратистов.
Турция. Если турки введут войска в выступ в районе Эдирне, Лист
должен об этом доложить. Вероятность этого небольшая. Фюрер весьма
оптимистически оценивает позицию Турции. Он сообщил турецкому послу
(Гереде), что Россия осталась в стороне от Тройственного пакта, так
как он (фюрер) не дал своего согласия на приобретение Россией опорных
пунктов в проливах.
Кроме того, фюреру было доложено:
Не следует ограничивать действия Листа линией Олимпа.
Расчет времени: Наступление армии Листа начать как можно скорее;
наступление на Скопле - по возможности одновременно с наступлением
Листа.
Провести подготовку для ремонта и восстановления танков и
автомашин в соединениях, участвовавших в операциях против Греции и
Югославии.
Рациональное использование времени ввиду отсрочки операции
"Барбаросса", задерживающейся по крайней мере на четыре недели..."
РАБОТА ПО СПЕКТРАЛЬНОМУ МЕТОДУ
_____________________________________________________________________
Риббентроп не любил Розенбергов по двум причинам. Во-первых, потому,
что они, по отзывам зарубежных журналистов, были "эталонами истинных
арийцев" (подразумевалась их внешность) среди всего партийного и
государственного руководства рейха: голубоглазые, высоколобые, с крепкими
подбородками и "хотя бы остаточно, - как шутил Риббентроп в домашнем
кругу, - но все-таки блондины". Во-вторых, и это было главное в объяснении
его неприязни к рейхслейтеру, они исповедовали два совершенно различных
начала в подходе к одной и той же проблеме, за которую отвечали перед
фюрером, - внешней политике рейха.
Розенберга Риббентроп не называл иначе, как "теоретик", вкладывая в
это определение все то презрение, которое плохо образованный, но сильный
практик испытывает к тому, что руководствуется созданными им же самим
канонами, кто каждый свой шаг соотносит с цитатами из своей же книги "Миф
XX века" и кто хоть и не прямо, но, в соответствии с иерархической
лестницей НСДАП, косвенно мог принимать или отвергать акции рейхсминистра
иностранных дел.
Риббентроп сделал карьеру на Британии. Он сделал то, во что никто не
верил: он подписал с Чемберленом морской договор, и это можно было считать
прелюдией к выполнению стратегического плана фюрера: "Единственным
союзником Германии в Европе может быть Англия, и никто больше".
То, что не удавалось сделать традиционной германской дипломатии,
чинному министру фон Нейрату, то, что до тошноты порядочный посол рейха в
Лондоне Хеш называл идиотизмом, то, что подвергал ироническому осмеянию
Розенберг во время обсуждения в рейхсканцелярии плана поездки Риббентропа,
стало свершившимся фактом: Чемберлен протянул свою джентльменскую
суховатую руку быстрой и потной руке Гитлера.
Эта победа Риббентропа оказалась главным поражением Розенберга: у
всех была на памяти его ирония по поводу "новой дипломатии
национал-социализма", предложенной Риббентропом. Она, эта новая
дипломатия, должна была, взяв как изначальную основу наступления "Мою
борьбу" фюрера (а никак не "Миф XX века" Розенберга), действовать в духе
этой "великой книги, открывшей германской расе путь в светозарное будущее"
- то есть смело, напористо, убежденно, без обязательных для прежней
дипломатии лавирований, недоговорок и компромиссов. И главное - смело,
главное - не подстраиваясь под хорошо изученного партнера в переговорах,
а, наоборот, заставляя партнера принять тебя таким, каков ты есть. Это
дает огромный выигрыш в темпе и в качестве, ибо западноевропейский
партнер, который исповедует, естественно, консервативный, веками
рождавшийся традиционализм, столкнувшись с новой манерой вести переговоры,
с новым качеством дипломатии, созданной идеями национал-социализма, будет
озабочен уже не столько тем, чтобы п о б е д и т ь, но тем, как бы не
п о т е р я т ь, поскольку "дело приходится иметь с хамами, а им лучше
отдать малость, пока они сами не отхватили по-хамски главное".
Розенберг старался везде и всюду подчеркивать "гуманизм" и
"интеллигентность" учения Гитлера; Риббентроп - в противовес ему - об
учении фюрера ничего не говорил, но действовал отнюдь не как интеллигент и
гуманист; он сразу же заявлял в переговорах свой новый стиль, стиль
открытого удара и угрозы: "Если сами добром не дадите - возьмем силой. Вы
нас вынудите к этому, и вся ответственность за последствия этого
вынужденного вами шага ляжет на вас, и история вам этого не простит".
Западная дипломатия, "отягощенная, - как сказал Риббентроп, - чрезмерным
знанием мировой истории", старалась подверстать новое движение, родившееся
в Германии, под свои представления о политике, заставить Гитлера принять
их манеру поведения; они считали, что путь этот, видимо, будет длительным
и сложным, но идти на открытую конфронтацию с великим народом через
шестнадцать лет после окончания мировой бойни - не гуманно и жестоко. В
конце концов, считалось в западных кругах, Гитлер - европеец, с ним надо
вести себя так, как это принято в Европе. Не замечать его так, как можно
позволить себе не замечать Россию, - немыслимо, ибо Россия - отсталая
азиатская держава, которая сама по себе изрыгнет большевизм, оставшись
один на один со своими экономическими трудностями, окруженная на востоке
алчными азиатскими государствами, а на западе - стеной холодного и
надменного непризнания. Гитлер же представляет Германию, без которой
европейская, да и мировая цивилизация - невозможна.
Ребенок, угадав, что взрослые, побеседовав с врачами-педиатрами,
пришли к выводу, что наказание может лишь травмировать слабую душу и
подвигнуть дитя на еще большие грубости и шалости, становится домашним
сатрапом; ему все позволяется, все прощается, и всем его шалостям находят
объяснение: "Повзрослеет - поймет и изменится".
Риббентроп исходил именно из этого простого житейского правила,
забываемого умными дипломатами, когда они садятся за стол переговоров со
взрослым контрагентом. И он одержал победу, он вернулся в Берлин
победителем, и он, а не Розенберг стал рейхсминистром иностранных дел,
когда фюрер приказал либо разогнать беспартийных аристократов, засевших в
МИДе, либо принудить их служить не традициям, а новому - его, фюрера,
идее.
В общении с подчиненными Риббентроп выработал такую же манеру, как и
в переговорах с противником: краткость, сухость, четкость.
- Я рад, - сказал он Веезенмайеру, - что именно вам вменено в
обязанность вписать еще одну страницу нашего дипломатического подвига в
летопись истории национал-социализма. Я убежден, что вы победите в
Югославии так же легко, как вы победили в Словакии. Я даю вам санкцию на
контакты со всеми оппозиционными и сепаратистскими силами в Загребе и вне
его. Я договорился с хорватским лидером Влатко Мачеком о том, что ваша
миссия пройдет вне поля зрения Белграда. Вы должны подготовить
правительство Хорватии, которое будет встречать наши войска по старому
славянскому обычаю: хлебом и солью. Вы должны сделать так, чтобы это новое
правительство было нашим карманным правительством и чтобы оно позаботилось
о том, как объяснить миру необходимость ввода наших войск в Югославию,
проведя точный водораздел между политическим к а ч е с т в о м ввода
наших войск в Хорватию и в Сербию. В остальном я полагаюсь на ваш опыт.
Это все. Хайль Гитлер!
Гейдрих, пригласив для беседы Веезенмайера, мучительно долго буравил
красивое и сильное лицо штандартенфюрера своими маленькими раскосыми
голубыми глазами, а потом неожиданно спросил:
- Скажите откровенно: ваша детская, самая первая мечта о будущем
рисовалась вам в образе офицера, или все-таки вас с самого начала тянуло в
дипломатию?
Зная, что РСХА не то место, где надо развешивать слюни по веткам, а
Гейдрих не тот человек, который просто так задает отвлеченные вопросы,
Веезенмайер ответил так, как, ему казалось, следовало ответить этому
холодному и властному человеку.
- Будущее рисовалось мне, группенфюрер, - сказал он, - в солдатском
служении идеям Адольфа Гитлера...
Гейдрих заметил:
- В дни вашего детства идей Адольфа Гитлера как таковых не было. В
дни вашего детства Адольф Шикльгрубер учился рисованию в Вене и
зарабатывал себе на хлеб, нанимаясь чернорабочим на строительство
банковских зданий. Я ждал вашего конкретного ответа потому, что думал
подсказать вам кое-какие детали, и касались бы они дипломатии и армии -
нам все-таки известно то, что неизвестно ни МИДу, ни внешнеполитическому
отделу партии. Нам вменено в обязанность подсматривать в замочные скважины
спален - как это ни противно... Но поскольку вас интересует служение
чистой идее, то я не вправе давать вам конкретные советы. Я ограничусь
просьбой: думайте о кадрах, Веезенмайер, о славянских кадрах. Думайте о
том, чтобы циклопы убивали циклопов. Думайте о том, чтобы славянское племя
хорватских циклопов стало штурмовым отрядом, послушным нашей с вами воле в
борьбе против всех иных славянских циклопов: сербов, поляков, украинцев,
русских. Ищите людей, которые хоть как-то соответствуют по уровню своего
интеллекта нам с вами, арийцам. Вот, собственно, и все. Нас интересуют
люди - самые разные, в самых разных областях; без этих людей, которых мы с
вами условились называть циклопами, нет будущего Европы. Я говорю не
слишком грубо? Ваш ученый слух не коробит моя манера выражать мысль, не
заворачивая ее в цветную бумажку, как на рождественских распродажах?
- Меня восхищает ваше умение честно говорить о главном, - ответил
Веезенмайер, испытывая горькую брезгливость: мир, увы, устроен таким
образом, что все в нем взаимосвязано, и вне этой взаимосвязанности он
существовать не может - чистота и грязь, нежность и скотство, ум и сила,
он и Гейдрих - одна монета, как ни крути, только разные символы отчеканены
