также через Фохта.
Это было полной неожиданностью для всех - каждый в той или иной мере
был проинструктирован своим руководством смотреть за Веезенмайером. И он
понимал это. Он не хотел ни с кем делить лавры победы. У него свой
замысел, и он будет работать так, как он считает нужным, не оглядываясь на
самых ближних. Время - за него, а победителя не судят. Гиммлер, Риббентроп
и Розенберг оценят его работу потом, а пока его помощники ничего не успеют
сообщить в Берлин и никто не сможет ему помешать. А уж на самый крайний
случай он знает, к кому обратиться за помощью: советник фюрера по вопросам
мировой экономики Вильгельм Кеплер сможет выйти с его вопросом к фюреру -
напрямую, поверх всех и всяческих ведомственных барьеров.
...Мийо и Ганна шли по мягкому полю аэродрома, и рев моторов в
темноте, и перемигивание фонариков на крыльях, и запах набухающих почек, и
прогорклый вкус синего дыма, доносившегося с выхлопами уставших моторов, -
все это исчезло для мужчины, потому что Ганна сказала:
- Нет.
- Почему?
- Нельзя быть жестоким, Мийо.
- Но мы же любим с тобой друг друга... Когда ты позвонила мне, я
бросил все и понесся к тебе...
- Прости меня, милый... Пожалуйста, если только можешь, прости
меня... Я отправила тебе потом две телеграммы...
- Я сразу полетел к тебе... Что случилось? Почему ты говоришь "нет"?
- Потому что я прожила с ним десять лет, потому что у меня есть
сын... У нас есть сын, который любит отца... Потому что у нас есть дом,
потому что мальчик любит свой дом и делается будто маленький мышонок,
когда видит, как мы ссоримся...
- Он же не любит тебя. Взик живет только собой и своей газетой... Ты
же говорила мне, что все эти десять лет были для тебя годами унижений и
мук...
- Я представила себе, как мы улетим, и как будем жить с тобой в
Лозанне, и как мальчик будет спрашивать, где отец, и как ему называть
тебя, и как я буду вспоминать наш с Звонимиром первый год, когда я была
счастлива... Мийо, родной, это так трудно - отрешиться от лет, прожитых
вместе с человеком, когда его привычки делаются твоими, когда ты смеешься
его шуткам, когда ты ненавидишь его и вдруг чувствуешь, что ненависть эта
рождена любовью...
- Зачем ты позвонила мне, чтобы я приехал?
- Прости меня...
Он остановился, поставил возле ног плоский чемоданчик, закурил.
- Что же, улетать обратно?
- Зачем ты любишь меня, Мийо?
- Мне улететь?
- Ох, да откуда я знаю, как надо поступать? Я ничего не знаю. Я
привыкла идти туда, куда ведут... Понимаешь? Я думаю, готовлюсь, принимаю
решение, а потом сажусь на стул и снимаю пальто...
Он обнял Ганну, повернул к себе ее осунувшееся за эти месяцы лицо и
приблизил к себе. Она закрыла глаза и потянулась к нему - любяще и
безвольно.
- Я останусь с тобой. Как ты пришла на аэродром? Что ты сказала ему?
- Он сейчас сидит в газете. Они все сошли с ума со своей политикой.
Он вообще почти не бывает дома.
- Хочешь, я сам поговорю с ним?
- Ты не знаешь Взика.
- Я его очень хорошо знаю.
- Мне тоже казалось, что я его знаю. Мне казалось, что он
слабовольный человек, без второго дна - плывет по жизни, пока плывется...
- Ты любишь его?
- Не знаю. Нет. Хотя... я привыкла. Понимаешь? Я привыкла.
- К нему или к его деньгам?
- И к тому и к другому.
- Ты говоришь совсем не то, что думаешь. Просто ты приняла решение, а
потом испугалась. Это реакция, понимаешь? Ты готовилась к своему решению,
нет, к нашему решению, а теперь наступила разрядка. Ганка, любимая, нежная
моя, нам же так хорошо с тобой... Ну, что ты? Ты не рада мне?
- Господи, если б ты знал, как я тебе рада... Только я совсем не
знаю, что мне делать, Мийо.
- Ты можешь ему сказать: "Звонимир, я ухожу от тебя. Наверное, так
будет лучше и для тебя. Если ты сможешь помогать чем-то сыну - помоги. Нет
- мы проживем и так". Можешь? Или нет?
- Я ему столько всякого говорила, Мийо... Я могу ему сказать все. А
он позавчера приехал из редакции белый, с синяками, глаза ввалились... Лег
на тахту и уснул. Он спал минут пятнадцать, а потом пошел к мальчику,
стоял над его кроватью и смотрел на него, так смотрел, Мийо, так страшно
смотрел. А потом сказал, что мне надо будет увезти сына в горы, потому что
может начаться война.
- Какая война?! Что за глупости! Здесь Гитлер не начнет войну. Ему
хватает дел и без Югославии. А Звонимир просто пугает тебя. Он игрок.
Артист. Почувствовал, что ты стала иной, что тебе плохо с ним, и стал
играть...
- Нет. Взик артист - это верно, но только он очень любит сына.
- Когда любят сына, тогда не унижают его мать. Едем в город. Завтра
утром ты соберешься, и я закажу билеты в Лозанну. Едем...
Огромная машина бесшумно вынырнула из рассветных облаков и пошла на
посадку. Стремительная тень накрыла Мийо и Ганну, и женщина в страхе
прижалась к Мийо.
- Что ты, глупенькая? Мы ведь не на посадочной площадке... Не бойся.
Она не могла объяснить, отчего она так испугалась. Но она верно
почувствовала опасность, и не потому, что в этом самолете прилетел
Веезенмайер; именно с такого "юнкерса" через десять дней нацисты сбросят
бомбы, которые убьют и ее, и ее сына...
- Знакомьтесь, друзья, это ваш непосредственный руководитель
оберштурмбанфюрер Фохт.
- Очень приятно. Диц.
- Фохт.
- Очень рад. Зонненброк.
- Я много слышал о вас. Фохт.
- Штирлиц.
- Фохт. Прошу в мою машину, господа. Вторая - за вами,
штандартенфюрер. И это вам. - Он передал Веезенмайеру конверт.
- Что такое?
- Шифровка.
- Уже? - усмехнулся Веезенмайер. - Когда пришла?
- Только что. Сегодня утром министр Нинчич терзал нашего посла, и, я
слыхал, тот срочно снесся с Берлином.
Веезенмайер сунул шифровку в карман и молча попрощался. В машине он
прочитал шифровку дважды, а потом сжег ее и пепел выбросил в окно. "Хорьх"
Фохта отстал; шоссе в серых рассветных сумерках было пустынно. В горах,
сквозь которые шла серпантинная дорога с аэродрома в Загреб, стоял туман и
угадывалась талая вода - пахло снегом.
- Куда вы меня везете? - спросил Веезенмайер шофера.
- Вам забронированы апартаменты в "Эспланаде".
- Потом. Сначала поезжайте к Фридриху Корфу.
Корф был помощником Янка Зеппа - лидера "культурбунда" югославских
немцев. В Белграде его знали как преуспевающего инженера, в Берлине - как
штурмбанфюрера СС, личного представителя доктора Боле, шефа заграничных
организаций НСДАП. В шифровке, полученной от Риббентропа, предписывалось
немедленно войти в контакт с людьми Зеппа и сегодняшней ночью, в крайнем
случае - завтрашней, организовать "эксцесс": нападение толпы фанатичных
сербов на здания, принадлежащие немцам. Об этом, видимо, просил Геббельс:
пропагандистскую кампанию всегда надо опереть на что-то.
Корф спал. Он вышел к Веезенмайеру в халате, потный, видимо, спал он
под периной, несмотря на теплую, не по-апрельски, ночь. Узнав
Веезенмайера, Корф обрадовался, ринулся было поднимать кухарку, но
Веезенмайер поблагодарил его, включил - от греха - радио и сказал:
- Если у вас есть кодированная связь с Белградом, немедленно
свяжитесь с Янком Зеппом. У Янка Зеппа должны быть под рукой верные люди,
пусть он немедленно отправит их в дело. Они должны прихватить с собой
керосин или динамит: объекты - дома немцев. Будут жертвы - родина простит.
Хорошо бы организовать нападение на наше посольство - пусть лупят
дипломатов, но не попадаются в руки полиции. Это директива центра. Можете
начать действовать сразу? Сейчас же?
- Попробуем. У нас для подобных целей уже подобраны люди - в основном
полукровки с сербскими фамилиями - на случай провала и ареста. Светает
чертовски быстро - весна, будь она проклята. - Корф вдруг рассмеялся: -
Господи, неужели скоро придут наши? Сколько лет этому отдано, сколько лет!
Хорошо, господин Веезенмайер, я сейчас же снесусь с Белградом.
...Через два часа в Белграде запылали три магазина, принадлежащие
немцам. Злоумышленники скрылись. Приехали немецкие журналисты, обснимали
пылающие дома, перепуганных, полуодетых жильцов и бросились на телеграф -
передавать срочные сообщения в Берлин.
Через двадцать минут после того, как эти сообщения пришли в Берлин,
посол Хеерен получил предписание Риббентропа начать эвакуацию сотрудников
посольства и самому выехать с первым же поездом, передав дела временному
поверенному. Это предписание было приготовлено уже вчера днем - ждали
сигнала из Белграда.
Утренние передачи берлинского радио начались траурной музыкой. Потом
диктор прочитал сообщение:
"Акты разбоя по отношению к мирному немецкому населению вызвали волну
негодования по всему рейху. Распоясавшиеся сербские хулиганы жгут дома
мирных граждан только за то, что люди эти - наши с вами братья по крови,
немцы".
Официальное извинение, привезенное в германское посольство
заместителем министра иностранных дел, фон Хеерен не принял, сославшись на
занятость. В связи с эвакуацией семей дипломатов, жизнь "коих в
опасности", югославского дипломата встретил второй секретарь посольства -
говорить с ним по серьезным вопросам было бесполезно.
Второй визит, нанесенный Веезенмайером, озадачил агентов службы
наружного наблюдения, которые "поймали" машину штандартенфюрера уже в
центре города, когда он покинул Корфа. Это был, пожалуй, единственный
визит Веезенмайера, который попал в поле зрения контрразведки, ибо сам
факт его прилета в Загреб был согласован и с Мачеком, как лидером партии,
и с Шубашичем, губернатором Хорватии.
Служба контрразведки в данном случае проявила инициативу, которая
была, впрочем, на следующий же день пресечена указанием сверху. От кого
пришло указание - понять было невозможно, но то, что оно шло от
руководителей Хорватской бановины - в этом сомневаться не приходилось:
либо бан (губернатор), либо шеф секретной полиции отдали приказ: "Не
мешать деятельности торговой миссии г-на Веезенмайера, чтобы не осложнять
и без того натянутые отношения с Берлином".
Однако в то первое утро, когда еще не было "отбоя", агентам
контрразведки удалось выяснить, что Веезенмайер встретился не с
хорватскими националистическими лидерами, не с людьми из окружения
Цинцар-Марковича, известного своими прогерманскими настроениями, а с
незаметным учителем сербского языка из третьей гимназии Йованом
Йовановичем. Прослушать беседу не удалось, поскольку к визиту Веезенмайера
агенты тайной полиции готовы не были. А беседа эта заслуживала того, чтобы
ее содержание стало известно Белграду.
Веезенмайер дал инструкции Йовановичу, давнему другу Германии, и эти
инструкции могли показаться странными - при первом, естественно, их
анализе.
- Надо немедленно, сегодня же, - сказал Веезенмайер, - начать
исподволь готовить умную схватку с режимом Симовича. Он предает интересы
сербов английскому банковскому капиталу и кремлевскому Коминтерну. Вы
должны встретиться с друзьями и обдумать вопрос о выступлениях на широких
уличных манифестациях. Выступления ваших друзей, людей, пользующихся
авторитетом в народе, должны быть обращены к введенному в заблуждение
сербскому духу. Речь идет о существовании Югославии. Мы - друзья
Югославии, и мы заинтересованы в том, чтобы ваша страна была оплотом мира
на Балканах, но если позиция Белграда станет угрожать нашим национальным
интересам, мы будем действовать. Итак, лозунг: "Сербы, поддерживайте
