- Премьер Телеки устраивает прием в вашу честь...
- Извинитесь за меня. Я должен быть в Белграде. Меня мучают
предчувствия...
В Топчидере Цветкович не сел в свой "роллс-ройс", а устроился в одной
из машин охраны и попросил шофера перед тем, как ехать во дворец
князя-регента Бели Двор, провезти его по центру города.
На улицах, возле кафе и кинотеатров, толпились люди. Цветкович жадно
вглядывался в лица: многие улыбались, о чем-то быстро и беззаботно
говорили друг с другом; юноши вели своих подруг, обняв их за ломкие
мальчишеские плечи; первая листва, в отличие от осторожных венских почек
на деревьях, казалась на ярком солнце сине-черной.
"В конце концов, - облегченно думал Цветкович, - в политике важно
лишь деяние; эмоции умрут за неделю, от силы в течение месяца. Сейчас
важно удержать толпу, ибо толпа - аккумулятор эмоций. Истории простит мне
вынужденный шаг, а народ будет благодарен за то, что война обойдет наши
границы. Политик должен уметь прощать обиду во имя того, чтобы войти в
память поколений, - а это в конечном счете и есть бессмертие, к которому
стремится каждый, отмеченный печатью таланта".
Министр внутренних дел, который ждал премьера в резиденции
князя-регента, молча положил на стол данные, поступившие за последние два
часа в управление политической полиции: несколько раз встречались
генералы, стоящие в оппозиции; активизировались подпольные организации
компартии; около площади Александра была разогнана толпа, требовавшая
расторгнуть договор о присоединении к пакту; усилили свои личные контакты
с командованием югославских ВВС те сотрудники британского посольства,
которые, по данным наблюдений, были связаны с Интеллидженс сервис.
- Ну и что? - спросил Цветкович. - Я проехал по городу; люди заняты
весной. Если бы мы присоединились к пакту осенью, когда в парках холодно и
молодежи негде заниматься любовью, тогда бы я разделил ваши страхи. Бунты
происходят осенью или ранней весной - сейчас март, и в Дубровнике можно
загорать в тех местах, где нет ветра.
Пискнул зуммер правительственного телефона, который связывал
Цветковича с его первым заместителем Мачеком, хорватским лидером, одним из
главных инициаторов югославо-германского сближения.
- Добрый день, мой дорогой друг, - пророкотал Цветкович в трубку, -
рад слышать ваш голос...
- Поздравляю с возвращением, господин премьер. Как вы себя чувствуете
после всей этой нервотрепки?
- Чувствую себя помолодевшим на десять лет.
- Завидую: в моем возрасте предел такого рода мечтаний - год...
- Как ситуация у вас в Загребе?
- Я определяю ее одним словом: ликование. Люди наконец получили
гарантию мира.
- А меня здесь пугают наши скептики, - облегченно сказал Цветкович,
глянув на министра внутренних дел. - Пугают недовольством.
- Назовите мне хотя бы одного политика, поступки которого устраивают
всех, - ответил Мачек. - Сейчас я прочту вам заголовки газет, которые
выйдут завтра. Одну минуту, пожалуйста. - Мачек нажал звонок, и на пороге
кабинета появился его секретарь Иван Шох. Прикрыв трубку, Мачек попросил:
- Давайте-ка быстренько ваши комментарии, я с Белградом говорю.
Он надел очки, достал из кармана перо, чтобы удобнее было следить за
строками и не терять их - Мачек страдал прогрессирующим астигматизмом, - и
повторил в трубку:
- Сейчас я прочту вам заголовки, сейчас...
Иван Шох появился через мгновение: он отвечал за связь с прессой и
выполнял наиболее деликатные поручения хорватского лидера, носившие подчас
личный характер.
- "Победа мира на Балканах, - Мачек читал медленно и торжественно, -
только так можно определить исторический день двадцать пятого марта.
Рукопожатие, которым скреплено присоединение Югославии к Тройственному
пакту, это дружественное рукопожатие рейха и королевства, центра и юга
Европы!" Это пойдет в "Хорватском дневнике", - пояснил Мачек, - а в
"Обзоре" шапка будет звучать так: "Сербы, хорваты и словены от всего
сердца благодарят премьера Цветковича за его мужественное решение. Мощь
великой Германии надежно гарантирует нашу свободу и независимость - отныне
и навсегда!"
- Спасибо, - глухо сказал Цветкович, почувствовав, как запершило в
горле, - спасибо вам, друг мой. Я жду вас в Белграде: князь-регент придает
огромное значение тому, в какой обстановке пройдет ратификация. Если бы
вы, как вождь хорватов, выступили в Скупщине...
- Я выступлю первым, господин премьер. Я не отношу себя к числу
скептиков. От всего сердца еще раз поздравляю вас.
- До свидания, мой друг.
- До встречи.
Цветкович медленно опустил трубку и вопросительно посмотрел на
министра внутренних дел.
Тот упрямо повторил:
- Загреб - это Загреб, господин премьер, но мы живем в Белграде.
Тихий секретарь неслышно появился на пороге кабинета:
- Звонит посол Германии фон Хеерен...
- Соедините, пожалуйста.
Министр уверенно сказал:
- Он будет спрашивать вас о ситуации в столице.
- А разве возникла ситуация? - удивился Цветкович. - Я ее не видел.
Впрочем, министр внутренних дел по праву должен называться министром
государственной тревоги.
Как все слабые люди, сделавшие головокружительную карьеру - семь лет
назад Цветкович ходил в драном пальто и друзья собирали ему деньги на
ботинки (сейчас он был миллионером, ибо здесь, на Балканах, человек,
имеющий власть, становился богатым, тогда как на Западе властвуют люди,
имеющие деньги), - югославский премьер видел в очевидном лишь очевидное, и
явное для него не таило в себе возможного второго и третьего смысла.
Поэтому сейчас, проехав по городу и не увидев там баррикад, - а это ему
предрекали перед поездкой к Риббентропу, - Цветкович испытал огромное,
счастливое, как в детстве, облегчение. А то, что где-то кто-то шумит и
выступает против пакта, - это частности; армия и полиция на то и
существуют, чтобы навести порядок...
"Премьер Цветкович заверил меня, что правительство удерживает
контроль над положением в стране. Незначительные выступления
большевистских и хулиганствующих элементов пресечены. Князь-регент
Павел, приняв Цветковича, отправился в свою загородную резиденцию
Блед. Беседа с итальянским и венгерским послами дает основание
предполагать, что ситуация в Загребе также контролируется силами
правительства, находя поддержку в кругах хорватских лидеров, особенно
председателя партии ХСС Мачека и губернатора (бана) Шубашича.
Хеерен".
Позвонив в ТАСС, Вышинский сказал:
- Вызовите в Москву вашего Потапенко, и пусть он объяснит свое
поведение. Его сигнал, который мы получили, крепко смахивает на злостную
дезинформацию. Либо он мальчишка, самовлюбленный мальчишка, либо он стал
объектом игры наших врагов, либо он враг - сам по себе, вне чужой воли...
ПУСТЬ КОНСУЛЫ ПОЗАБОТЯТСЯ О ТОМ,
ЧТОБЫ РЕСПУБЛИКА НЕ ПОНЕСЛА НИКАКОГО УЩЕРБА
_____________________________________________________________________
В два часа ночи, через день после присоединения Югославии к странам
оси, войска главкома ВВС генерала Душана Симовича с помощью инструкторов
Интеллидженс сервис, руководимых генералом Мирковичем, захватили дворец
князя-регента Павла, радиостанцию, телеграф, канцелярию премьера
Цветковича и привели на трон молодого короля Петра II...
В шесть часов утра в помещении генерального штаба собрались все
лидеры переворота. Бессонная ночь высинила лица, глаза заговорщиков запали
и блестели тем особым лихорадочным блеском, который проявляется на
рассвете, в серых сумерках, после часов любви или творческой удачи.
Симович медленно обвел взглядом лица своих сподвижников: Слободана
Йовановича, профессора белградского университета, идеолога великосербской
философии, яростного, несмотря на свой возраст, спорщика, известного всей
стране председателя Сербского клуба, Бранко Чубриловича и Милоша
Тупанянина, Милана Грола и Божидара Владича, Мишу Трифуновича и Мирко
Костича. Он переводил взгляд с одного лица на другое медленно, словно
наново оценивая своих друзей, представляющих разные партии, разные
общественные интересы, разные возрасты, но одну народность - сербскую.
Разглядывая лица своих товарищей по перевороту, Симович думал о том,
что самое трудное, видимо, должно начаться сейчас, когда предстоит
сформировать кабинет, распределить портфели и определить политику на
ближайшие недели - не месяцы даже и уж тем более не годы. Сейчас, когда
власть в Белграде перешла в его руки, когда офицеры ВВС заняли все
ключевые посты в Сараеве и Скопле, ситуация в Загребе продолжала быть
неясной: лидер Хорватской крестьянской партии Влатко Мачек, являвшийся
первым заместителем премьера Цветковича, активный сторонник Берлина,
хранил молчание, к телефону не подходил, предоставив право вести
переговоры своему заместителю Ивану Шубашичу, хорватскому губернатору.
От позиции Мачека зависело многое: он был неким буфером между
королевским двором и хорватскими националистами - усташами, требовавшими
безоговорочного отделения Загреба от Сербии. Впрочем, являясь убежденным
монархистом, Мачек, как думал Симович, не решится выступить против нового
короля, обратившегося к народу с речью по радио: Петр II много говорил о
единстве сербов и хорватов... Без согласия Мачека генерал Симович пошел на
решительный шаг - он принял это решение сразу же, как только регент Павел
уехал из королевского дворца: новый премьер решил объявить Мачека своим
первым заместителем, не получив даже его формального на то согласия.
Сейчас это его решение должно быть утверждено, а уж будучи утвержденным -
проведено в жизнь любыми способами. Мачек был нужен в прежнем кабинете,
как символ верности хорватов югославскому королю; еще более нужен он
сейчас, из-за давних своих связей с Берлином.
- Господа... Друзья мои, - глухо сказал Симович. Он хотел
откашляться, потому что голос сел во время ночных бесконечных разговоров
по телефону с командирами воинских частей, которые занимали узловые
коммуникации, но ему показалось, что кашель этот будет дисгармонировать с
той торжественной тишиной, которая стояла в прокуренном зале. - Господа, -
повторил он и напряг горло, чтобы голос звучал ниже и значительней, -
князь-регент отстранен от власти... Здесь, в этом здании... Два часа
назад... Правительство Цветковича низложено... Со всех концов страны
приходят вести о том, что армия берет власть в руки, не встречая
сопротивления. Его величество король Петр Второй поручил мне сформировать
кабинет. Однако, поскольку здесь собрались представители разных партий, я
хочу, чтобы не монарх, а вы назвали имя кандидата на пост премьера...
- Симович!
- Душан Симович!
- Генерал Симович!
- Симович!
Почувствовав холодок в груди, высокий холодок счастья, Симович закрыл
на мгновение глаза, прикоснулся пальцами левой руки к переносью, словно
надевал пенсне или вытирал слезы - точно и не поймешь. Все события
сегодняшней ночи ушли в прошлое. Они, эти события, имели две стороны -
одну, которая будет принадлежать истории, и вторую, которая обязана быть
забытой, когда Симович, услышав от своего друга Бори Мирковича это
короткое и страшное "пора!", побелел, сел в кресло и тихо сказал: "А может
быть, рано?"
Никто не имеет права знать, как Боря Миркович кричал на него всего
шесть часов назад: "Тюфяк! Трус! Баба! Ложись в постель и жди, когда я
