этого. Но он мог пойти к "Грубому Готлибу", выпить коньяку, закрыть глаза
и посидеть возле окна, среди пьяного рева, грустной мелодии аккордеона ч
скрипки, и почувствовать, как тепло разливается по телу и как кончики
пальцев снова становятся живыми из онемевших, чужих и холодных.
Корреспондент ТАСС по Югославии Андрей Потапенко боялся только одного
человека на земле: своей жены. Ревнивая до невероятия, она устраивала ему
сцены, включив предварительно радио, когда он возвращался домой под утро -
с синяками под глазами, едва держась на ногах от усталости.
- Но пойми, - молил он, - я же был на встрече...
- Мог позвонить!
- Не мог я позвонить! Как мне сказать помощнику министра: "Одну
минуточку, сейчас я позвоню Ирочке, а то она решит, что я у дам"?! Или
что? Посоветуй, как мне поступать, посоветуй! Ты же все знаешь!
- Костюков возвращается домой в семь!
- Костюков бездельник и трус! Он отсиживает на работе, а я работаю! Я
не умею отсиживать. Мне платят за статьи, а не за сидение в офисе!
- В офисе! А почему от тебя духами пахнет?!
- Так с ним женщина была.
- С кем?
- Я же сказал: с помощником!
- С ним?
- Ну не со мной же...
- Хороши дела - с бабой!
- Как раз с бабой и делаются все дела!
- Я завтра же пойду к поверенному и расскажу, что ты...
Этого Потапенко слушать не мог; он уходил в кабинет, запирал дверь и
садился к столу, уставившись в одну точку перед собой - эта точка была для
него, словно буй во время шторма, некий символ спокойствия, за который он
должен держаться.
Последние дни он спал по пять часов от силы. Ситуация обострялась с
каждым днем: либо Югославия присоединится к англо-греческим войскам, либо
Белград станет союзником Гитлера. О нейтралитете мечтали наивные
политические идеалисты - балканский стратегический узел, южное подбрюшье
рейха и северное предмостье британского Суэца, должен быть разрублен.
Жестокая римская формула "третьего не дано" стала руководством в
дипломатической практике весной сорок первого года.
Сегодняшний разговор с помощником министра просвещения, воспитанным в
Сорбонне, был важным, особенно важным: казалось, что собеседник Потапенко
лихорадочно взывает о помощи.
Естественно, ни о чем впрямую собеседник не говорил; манера его
поведения была безукоризненна - веселая рассеянность, добрая монтеневская
афористичность, щедро пересыпаемая грубоватыми марсельскими шутками;
неторопливая и чуть скептическая оценка всего и вся; подтрунивание над
собой и своими шефами, что, естественно, позволяло ему в такой же мере
подтрунивать над Потапенко и его шефами, но среди мишуры этих изящных, ни
к чему не обязывающих умностей помощник министра несколько раз т а к
глянул на Потапенко и т а к произнес несколько фраз о судьбе несчастных
Балкан, обреченных на заклание, особенно теперь, "когда традиционный
защитник моей родины вынужден сохранять улыбку на лице, в то время как его
возлюбленную раздевает донага насильник и вот-вот опоганит", что только
полный болван не понял бы истинной цели всей этой шестичасовой встречи, на
которую был приглашен Потапенко.
Они сидели в маленьком кафе около "Српского Краля", неподалеку от
Калемегдана, тянули "турску кафу", запивая попеременно то холодной
"киселой водой", то чуть подогретым виньяком с виноградников Босны, и со
стороны казалось, что беседуют обо всякой безделице стародавние друзья,
стараясь к тому же понравиться красивой женщине, лениво разглядывавшей
собиравшуюся в этом кафе белградскую богему, куда как более вызывающую,
чем французская: уж если богема, так чтоб во сто крат богемистее
французской. Приморские славяне, спустившиеся к Адриатике из черногорских
ущелий и с дымных, заоблачных вершин, любят быть во всем первыми и
достоинство свое чтят превыше всего - даже в том, чтобы у маленького
"Актера Актеровича" из "Балаганчика" рубаха была более цветастой и
вызывающей, чем у самого знатного парижского шансонье...
"Заместителю народного комиссара иностранных дел
тов. Вышинскому А. Я.
Уважаемый Андрей Януарьевич!
Обстоятельства вынуждают меня обратиться непосредственно к Вам,
поскольку ситуация, сложившаяся в Белграде, приобрела характер
критический. Однако именно сейчас, с моей точки зрения, эта ситуация
может способствовать реальному и деловому налаживанию дружественных
взаимоотношений между нашими странами, народы которых - я убежден в
этом - являются братскими.
Когда НКИД определенно и резко высказался против введения
германских войск в Болгарию, сообщения об этом были напечатаны здесь
на первых полосах газет как событие первостепенной важности. А сразу
же после того как английские и американские журналисты,
аккредитованные при здешнем МИДе, первыми дали в своих газетах
сообщения о готовности Советского правительства гарантировать
нейтралитет Турции и о том, что мы относимся с пониманием к ее
проблемам, здешние дипломатические работники, близкие к тем кругам,
которые выступают против капитулянтской линии премьера Цветковича и
министра иностранных дел Цинцар-Марковича, подчеркивают в
доверительных беседах необходимость заключения пакта о дружбе с
Москвой, который может быть единственной гарантией против требования
Гитлера о присоединении Югославии к Тройственному пакту.
По слухам, Н. Рибар, возглавляющий "левицу", имел встречу с
хорватским лидером, первым заместителем премьера доктором В. Мачеком.
Тот в ответ на просьбу Рибара противостоять нажиму Берлина
заключением пакта о дружбе с СССР сказал, что лишь договор с Гитлером
может дать стране мир.
В правительстве существует сильная оппозиция намерениям Рибара и
других левобуржуазных лидеров искать выход из дипломатического тупика
в немедленных переговорах с Москвой. Цинцар-Маркович, как утверждают
журналисты из газеты "Време" (издается ставленником Гитлера
Грегоричем), говорил недавно о том, что "интерес к нам России не
должен дойти до общественности, а особенно не должно созреть
впечатление, будто мы в союзе с Россией могли бы прийти к более
благоприятному положению. Необходимо иметь в виду, что Россия
является нашим самым большим врагом. Мы должны лишь время от времени
считаться с Советским Союзом вследствие его к нам близости и
величия".
Однако эта точка зрения, типическая для Цинцар-Марковича и
князя-регента Павла, не находит широкой поддержки. (Недавно один из
левобуржуазных лидеров, Драгомир Йованович, заявил на митинге: "Мы -
страна чудаков; мы сотканы из взаимоисключающих противоречий: наша
власть выступает за Германию, наша армия тяготеет к Англии, а все
население страны не скрывает своей любви к Советскому Союзу!")
Целый ряд высших военных, по слухам, поддерживает постоянные
негласные контакты с миссией Антони Идена, находящегося по поручению
Черчилля в Греции, и с фельдмаршалом Диллом, представляющим
британский генеральный штаб. Эти военные, стоящие в оппозиции к
Цветковичу (среди них наиболее мобильными фигурами здесь считают
начальника ВВС генерала Душана Симовича и танкиста Борю Мирковича),
по словам людей, близких к ним, готовы предпринять любые шаги, только
бы не позволить Югославии стать официальной союзницей Гитлера. Эти
люди настаивают на заключении с Гитлером лишь договора о ненападении.
Риббентроп категорически отвергает эту идею. Как сообщил мне
болгарский журналист П. Неделков, в беседе с болгарским посланником в
Берлине Драгановым Риббентроп заявил, что рейху необходим монолитный
балканский тыл, поскольку именно здесь закончится превращение Европы
в зону, подвластную - в той или иной мере - практике
национал-социализма.
Народ не скрывает антипатии к Гитлеру и открыто выражает свои
искренние чувства традиционной любви к нашей стране - об этом громко
говорят на улицах, в театрах, кафе, в учреждениях. Правительству
будет трудно, почти невозможно объяснить народу присоединение страны
к гитлеровскому блоку. Здесь высказывают мнение, что Цветкович не
решится пойти на этот шаг. Во всяком случае, он понимает, что этот
шаг чреват для него серьезными последствиями.
...Югославия осталась единственной балканской страной, которая
не участвует в войне и пока еще сохраняет нейтралитет. От ее позиции,
видимо, будет зависеть многое. Поэтому, уважаемый Андрей Януарьевич,
я и обращаюсь к Вам с этим письмом: сейчас самый подходящий (и, по
моему мнению, последний) момент, когда мы можем путем
дипломатического демарша остановить продвижение Германии на Балканах,
наладив контакт и оказав поддержку тем силам в Белграде, которые
думают о будущем их родины. Меня даже не смущают контакты здешней
оппозиции с англичанами - другой силы, которая поддерживала бы
антигитлеровские элементы в правительстве, в настоящий момент не
существует. Если бы мы более четко высказали свою позицию в связи с
требованиями Гитлера о присоединении Югославии к пакту, мы бы нашли в
Белграде много серьезных и сильных политиков, готовых установить с
нами прочные контакты.
С уважением
А. Потапенко, корр. ТАСС,
п/б № 654921.
20 III 1941".
Вышинский подчеркнул все местоимения "я", "по-моему", "с моей точки
зрения" и, сняв трубку "вертушки", позвонил начальнику ТАССа.
- Послушайте, Хавинсон, - сказал он, - у вас, как я погляжу, в
Белграде сидят не журналисты, а прямо-таки теневые послы, этакие эмиссары
центра.
- Кого вы имеете в виду, товарищ Вышинский?
- Потапенко я имею в виду, - ответил Вышинский и положил трубку.
Вышинский раздумывал, стоит ли сообщить Сталину о том, что среди
белградских военных существует "мобильная личность", стоящая в оппозиции к
режиму Цветковича, но, зная, как крут бывает Сталин, когда важная
информация приходит к нему без достаточно авторитетной проверки, решил
поначалу сказать об этом наркому.
Молотов выслушал Вышинского и спросил:
- От кого эти сведения?
Мгновение поколебавшись, Вышинский передал Молотову письмо Потапенко.
Нарком прочитал письмо сначала бегло, потом - второй раз - внимательно и
цепко, водя остро отточенным красным карандашом по машинописным ровным
строчкам, спотыкаясь в тех лишь местах, которые были жирно подчеркнуты
Вышинским: "я", "по-моему", "с моей точки зрения".
- Думающий человек писал, - заметил Молотов, мельком взглянув на
Вышинского.
Тот чуть улыбнулся:
- Я уже поздравил ТАСС с тем, что у них работают такие инициативные
люди. "Теневые послы" - совсем, по-моему, неплохое определение для такого
рода журналистов.
- Ну, это зависит от интонации, - сразу же поняв Вышинского, сказал
нарком. - Попросите размножить это письмо, я думаю, его стоит показать
товарищу Сталину и членам Политбюро. И вызовите Гавриловича. Он ведь не
просто посол, он один из лидеров оппозиции в Белграде. Задайте ему вопрос
