считал Гитлер, кто был у твоего начала и видел тебя маленьким и робким.
Таких надо уничтожать и устраивать им торжественные похороны. Гитлер
ничего не увидел в глазах Гаусхофера, кроме силы. Магическая, ощутимая
сила застыла во взгляде профессора. Но так Гитлеру казалось лишь
мгновение. Потом он подчинился этой силе и уже не понимал сам, что именно
эта чужая сила повелела ему увидеть в глазах Гаусхофера любовь и
преданность.
...Именно с этой минуты Гаусхофер стал мстить. Он знал, как армия не
любит Гитлера. Он знал, что фюрер окружен преданными ему фанатиками:
Гессом, Герингом, Гиммлером, Геббельсом. Именно на Гесса он нацелил свой
первый удар. Он лишит фюрера того, кто вместе с ним начинал движение
национал-социализма. Потом сделает так, чтобы ушли в тень Геринг и
Геббельс. Пусть рядом останется Гиммлер - это ненадолго. И, когда Гитлер
будет один, совсем один, вот тогда он снова придет к нему, к Гаусхоферу,
придет тайно, тихо и смиренно, как блудный сын приходит к отцу. Библейский
отец простил; он, Гаусхофер, не простит. Просто так он простить не сможет.
Именно Гессу он подсказал мысль о том, что Англию перед началом войны
на Востоке можно склонить к переговорам и не вовлекать, таким образом,
рейх в сражение на два фронта. Он, Гаусхофер, знает, как надо влиять на
своих учеников. Он внушит Гессу идею, подчинив его своей воле. Пусть уйдет
Гесс - это, пожалуй, единственный человек, готовый отдать за Гитлера
жизнь.
И Гесс начал готовиться к переговорам с Лондоном, игнорируя тот факт,
что Черчилль, хотя и заявил о своей давней неприязни к большевизму, все же
пришел к власти под лозунгом: "Враг номер один - Гитлер. Всякий, кто
вступит с ним в борьбу, автоматически станет нашим союзником!"
Сочинив шифровку Шелленбергу о том, что в Белграде, "по сведениям от
завербованного мною Везича", имеют место "постоянные русско-английские
контакты", Штирлиц попросил санкцию на "продолжение работы с югославским
полковником", пользующимся большим авторитетом и имеющим широкие связи на
Балканах.
Шифровка эта была немедленно доложена Шелленбергом Гейдриху. Тот за
своей, естественно, подписью, без ссылок на фамилию Штирлица, а уж тем
более его агента, переслал сообщение Гиммлеру. Рейхсфюрер ознакомил с этим
донесением Гесса. Гесс собирал по крупицам все материалы, связанные с
русско-английскими отношениями. Он лелеял мечту помирить фюрера с
англичанами. Шифровка Штирлица подвигла его на еще более активные
действия. Гесс поручил Гейдриху запросить возможно больше подробностей из
Югославии. Шелленберг сразу же отправил шифровку Штирлицу. Тот в ответ
попросил шефа дать указание Веезенмайеру оказывать ему, Штирлицу,
максимальную помощь в этой его работе. Такое указание было передано часом
позже.
- Вот что, милый Штирлиц, - сказал Веезенмайер, - пригласите-ка
сегодня на ужин господина Везича. Что вы все один да один, надо бы и о
своих товарищах помнить.
- Слушаюсь...
- Я не отдаю приказа. Приказ продолжать с ним работу я вам отдал
ночью. Сейчас это дружеская просьба.
- Я рад, что вы считаете меня своим другом, штандартенфюрер. Я
горжусь этим. Я умею ценить дружбу таких выдающихся людей, как вы... - Он
заметил в глазах Веезенмайера искорки смеха и нахмурился. - Я не умею
льстить, штандартенфюрер. Наверно, поэтому я до сих пор не получил
повышения в звании.
- Получите, - улыбнулся тот своей открытой улыбкой. - Это я вам
обещаю, Штирлиц. Дней через десять получите...
- Когда вернемся домой?
- Через десять дней Загреб станет нашим домом, Штирлиц. А может,
несколько раньше.
"Ц е н т р.
Веезенмайер сообщил, что в течение ближайших десяти дней Загреб
"станет немецким".
Ю с т а с".
Штирлиц, однако, не предполагал, что его сообщение о
"русско-английских контактах" вызовет еще одну реакцию Шелленберга -
неожиданную, странную и столь же молниеносную.
"Штирлицу.
Строго секретно.
Вручить лично.
По прочтении уничтожить.
По нашим сведениям, в Сараево, в отеле "Европа", живет профессор
лингвистики Шанхайского университета Чжан Бо-ли. Вам необходимо
встретиться с ним и провести беседу. Главные интересующие нас
вопросы: согласен ли он с официальной расовой теорией НСДАП? Готов ли
он поддерживать тесные отношения с нашими учеными, работающими в
области изучения Азиатского континента вообще и Китая в частности?
Шелленберг".
Генеральный консул Фрейндт смотрел на Штирлица выжидающе: он
передавал ему уже третью шифровку, и тот не считал нужным ни словом
обмолвиться о содержании указаний, поступивших из Берлина. Штирлиц
понимал, что этим своим молчанием он унижает генерального консула и может
при определенных обстоятельствах лишиться его поддержки, а помощь такого
человека, как Фрейндт, имеет большое значение. Однако Штирлиц понимал и
то, что, открой он Фрейндту содержание шифровок, тот - если он человек
гестапо - может сразу же сообщить в Берлин о "болтливости сотрудника
разведки и неумении хранить государственную тайну".
- Как звонить в Сараево? Отель "Европа"? - спросил Штирлиц,
недоуменно пожав плечами после вторичного прочтения шифровки.
- Что-нибудь срочное? - поинтересовался генконсул, отыскивая в
справочнике телефон отеля.
- У них там семь пятниц на неделе. Своих дел невпроворот, а тут... В
восемь утра - одно, в девять у Веезенмайера - второе, в десять у вас -
третье.
- Телефон "Европы" 92-56.
- Спасибо.
Штирлиц заказал срочный разговор с Сараево. Связь дали через пять
минут.
- Добрый день! Скажите, пожалуйста, - спросил Штирлиц портье, - в
каком номере живет господин Чжан Бо-ли?
- Господин Чжан Бо-ли уже не живет здесь.
- Господин Чжан Бо-ли уже не живет здесь, - удовлетворенно повторил
Штирлиц, решив, что это достаточный повод, чтобы радировать Шелленбергу о
невозможности встречи с китайским ученым из-за ошибочных данных,
переданных Берлином.
- Он переехал в более дешевый отель, - продолжал портье. - Номер его
телефона 25-41.
"Будь проклят их сервис, - озлился Штирлиц, - кто его тянул за язык?
Не живет в "Европе", и слава богу!"
Он взглянул на генконсула и не увидел в его глазах той колючей, хотя
и уважительной настороженности, которая была, когда тот передавал
оберштурмбанфюреру СС шифровку из Берлина. Фрейндту стало ясно, что
шифровка никак не касается работы его учреждения, и он почувствовал, что
Штирлиц неспроста позвонил в Сараево из его кабинета, оказывая ему этим
знак истинно товарищеского доверия.
- Я отправлю телеграмму в Берлин, с вашего позволения? - спросил
Штирлиц.
- Конечно. Ее немедленно зашифруют.
- Не надо. У меня свой код. А вот молнией пусть передадут, за это
истинное спасибо вам.
"Шелленбергу.
Идет активная работа с Везичем по поводу русско-английских
контактов. Провожу беседы с русским ученым Родыгиным, который дал
согласие сотрудничать с нами. Нельзя ли встретиться с китайцем позже?
Штирлиц".
Штирлиц не знал, да и не мог, безусловно, знать о разговоре, который
состоялся двадцать седьмого марта между Гейдрихом и Шелленбергом о
возможном столкновении арийцев с азиатами на территории России, где-то за
Уралом, после победы над большевиками. В суматохе дел Шелленберг не смог
проследить за шифровками, которые он отправил в Лиссабон, Виши и Цюрих. Да
и Гейдрих забыл об этом разговоре, потому что фюрер требовал ежедневных
отчетов о том, как идет подготовка к югославской "Операции-25" и греческой
"Марита". Однако после того, как Гальдер доложил Гитлеру, что
передислокация войск практически закончена и что сейчас пошел отсчет на
часы, фюрер вновь вернулся к детальному рассмотрению плана "Барбаросса" и
в разговоре с Гиммлером поинтересовался, какие новости у специалистов по
Дальнему Востоку, которые анализируют возможность и последствия встречи
вермахта и желтых полчищ на территории России после блицкрига. Это
особенно волновало Гитлера сейчас, поскольку агентура Риббентропа донесла,
что министр иностранных дел Японии Мацуока ведет предварительные
переговоры с Москвой, а цель этих переговоров, как предполагали эксперты,
- заключение пакта о нейтралитете с Кремлем.
Значит, надо думать обо всех силах на Азиатском континенте, которые
могут оказаться для Берлина противовесом в его отношениях с Токио.
Учитывая также сообщения о контактах русских и англичан в Белграде,
необходимо было выяснить все о ситуации на Дальнем Востоке, и не только
сегодняшней, очевидно, но и о той, которая может возникнуть в будущем.
Фюрер дал понять Гиммлеру, что оптимальным вариантом было бы
противопоставление двум европейским фронтам мощного фронта в Азии - этого
Россия не выдержит.
Гиммлер вызвал Гейдриха; тот, в свою очередь, распек Шелленберга; и
сразу же после разговора шефа РСХА с начальником политической разведки в
разные города мира полетели шифровки с повторными запросами, и в ответах,
полученных из двенадцати стран мира, фигурировала фамилия лингвиста Чжан
Бо-ли, работавшего ныне в библиотеках Югославии после прохождения
трехмесячной практики в Софии. Резидент СД в Виши сообщил, что, по
сведениям, полученным от китайской агентуры, из тех, кто учился во
французских университетах еще до начала войны, Чжан Бо-ли относится к тому
типу ученых, которые занялись наукой, будучи отринутыми от практики
политической борьбы, ибо сначала он примыкал к группе левых коммунистов,
потом увлекся великоханьской, расистской доктриной, а затем уехал в
Европу, чтобы написать монографию по истории китайской лингвистики и ее
первородстве в сравнении с японской иероглификой.
"Штирлицу.
Вручить лично.
По поводу китайского ученого. Извольте выполнять приказы
немедленно и беспрекословно.
Шелленберг".
Штирлиц, чертыхаясь, взял мощный "мерседес", любезно предложенный ему
генеральным консулом, потерял полчаса, разыскивая Родыгина, и только потом
выехал из Загреба. Он несся по узкой горной дороге на максимальной
скорости и через шесть часов был в Сараево. Город поразил его мощью мечети
Бегова джамиля, протяжными криками муэдзинов, возвещавших время намаза;
паранджами на лицах женщин, и ему даже показалось, что каким-то чудом он
оказался в Константинополе, а не в сердце Боснии, близ подножия Черных гор
- очага славянской культуры на Балканах.
Штирлиц позвонил к Чжан Бо-ли и договорился о встрече. Они увиделись
в маленьком кафе на узенькой, чисто мусульманской улочке Куюнджилук.
Штирлиц рассчитывал, что разговор будет коротким и конкретным. Однако Чжан
Бо-ли, великолепно говоривший по-английски и с большим трудом по-немецки,
не торопился начинать серьезную беседу, рассуждая о погоде, ценах на
антиквариат и обилии невесть откуда понаехавших цыган. Поначалу Штирлиц
