- Врешь.
- Если ты еще раз посмеешь сказать мне это слово, я уйду, Грегори, и
мы больше никогда не увидимся.
- Хорошо. Прости. Послушай, что она пишет, - Спарк взял письмо в
руку; Роумэн заметил, как тряслись его пальцы. - Вот, погоди, тут она
рассказывает Элизабет про свое житье... Ага, вот эта часть... "Я не помню,
у кого из европейцев я прочитала горькую, но изумительно верную фразу:
"порою легче переспать с мужчиной, чем назвать его по имени"... Мне
казалось, что Пола порою удивляло мое постоянное "ты", я, действительно,
очень не люблю никого называть по имени... Я назвала его "Полом" в
прощальной записке. Жест дарующий и жест принимающий дар имеет
разъединяющий... Так и те дни, которые я провела с ним, - дни надежды, дни
разлук, но более всего я боюсь, что он не узнает, какое это было для меня
счастье, какая это была нежность, которую он так щедро подарил мне. Каждый
должен во что-то верить: в бога, космос, сверхъестественные силы. Я верила
в него. Он был моим богом, любовником, мужем, сыном, другом, он был моей
жизнью... Я благодарна ему за каждую минуту, пока мы были вместе, я
благодарна ему за то, что он был, есть и будет, пока есть и буду я...
Больше всего мне страшно, когда, просыпаясь, я не вижу его глаз. Он
говорил, что глаза нельзя целовать, это к расставанию, плохая примета...
Нет, уходя, можно все, только нельзя остаться... Я теперь часто повторяю
его имя, оно делается ощутимым, живым, существующим отдельно от него... Я
села и написала: имя твое - поляна в лесу, имя твое - поцелуй в росу, имя
твое - виноградинка в рот, имя твое скрипка поет, имя твое мне прибой
назвал, тяжко разбившись о камни скал, имя твое - колокольный звон, имя
твое - объятья стон, ну, а если на страшный суд, имя твое мои губы
спасут..."
Спарк поднял глаза на Пола, в них были слезы.
Роумэн ударил сцепленными кулаками по столу, заревел медведем:
- Суки паршивые! Дерьмовые, долбанные суки! - он обернулся, крикнув
через весь зал: - Да принесите же нам виски, черт возьми!
- Ты должен поехать к ней, Пол...
- Нет.
- Почему? Она любит тебя.
- Я сломан. В каждом человеке живет своя гордость. Я не могу, чтобы
она была подле раздавленного, обгаженного, стареющего и спивающегося
мужика. Это предательство. А я не из этой породы... Мы с тобою предали
Брехта, и Ханса Эйслера тоже предали, их нет в этой стране, их оболгали,
извозили мордой об дерьмо и выбросили, как нашкодивших котят... А ведь они
не котята, а великие художники, которые будут определять память середины
двадцатого века! А кто здесь понял это? Кто встал на их защиту?! Кто?! Ты?
Я? Украли мальчиков, раздавили нас подошвой, как тараканов... Я не могу
взять на душу грех приучать ее к тараканам... Не могу... Она их и так
слишком много повидала в своей жизни... Словом, тут у меня наклевывается
одна работенка, предстоит полет в Вашингтон, - оформлю там развод и пошлю
ей все документы... У нее впереди жизнь, а мне осталось лишь одно -
доживать.
- Как сердце?
- Прекрасно.
- Ты говоришь неправду. Пол. Ты ужасно выглядишь... Ты гробишь себя.
Кого ты хочешь этим удивить? Надо выждать... Все изменится, поверь. Так
долго продолжаться не может...
- "Изменится"? Да? Хм... А кто будет менять? Ты? Я? Стоит только
прикрикнуть, как все уползают под лавку и оттуда шепчут, что "так долго
продолжаться не может"... Кто ударит кулаком по столу? Я? Нет, я лишен
такой привилегии, потому что мстить за это будут Элизабет и тебе, мальчики
- в закладе... Должно родиться новое поколение, созреть иное качество
мышления... А кто его будет создавать? Человечество несет в себе проклятие
страха, согласись, именно рабовладение определяло мир с его основания до
конца прошлого века, когда мы перестали продавать черных, а русские -
белых.
Девушка в коротенькой юбочке принесла виски; Роумэн погладил ее по
округлой попке:
- Крошка, принеси-ка нам сразу еще четыре порции. И соленых
фисташков, о'кей?
- О'кей, - ответила та. - А вам записка.
- От кого?
- От скотовода, - девушка усмехнулась. - От гиганта из Техаса.
Роумэн прочитал вслух:
- "Братишка, если ты и впрямь можешь заклеить здесь любую красотку,
то я бы просил тебя побеседовать с той, которая вся в белом". - Роумэн
рассмеялся, пояснив: - Это гуляет крошечный ковбой, который стоит
пятьдесят миллионов, Раумэн, видишь, вырядился в костюм первых
поселенцев...
- Ты что, намерен быть его сводником? - спросил Спарк с нескрываемым
презрением.
- А почему бы и нет? Во мне родился инстинкт иждивенца, я постоянно
хочу к кому-то пристроиться, чтобы не думать о завтрашнем дне... Я же
у в о л е н, Грегори... Я не дослужил нужных лет до пенсии... Я в любую
минуту могу оказаться безработным...
Он поднялся, сказал Спарку, что сейчас вернется, пусть пьет, стол
оплачен, подошел к громадной корове в белом; странно, отчего карликов
тянет на таких бабищ, он же с ней не справится; поклонился женщине и
спросил разрешения присесть, ощущая на спине скрещивающиеся взгляды Спарка
и скотовода.
- Что ж, подсаживайтесь, - голос у толстухи был низкий, хриплый,
мужской. - Есть проблемы?
- Мой друг мечтал бы познакомиться с вами, красивая.
- Твой сосед, длинный красавчик?
- Нет, тот не знает никого, кроме жены, он священник...
- У священников нет жен...
- Бывший священник, - усмехнулся Пол. - У него были неприятности с
Ватиканом, он вступил в коммунистическую партию, а попам это запрещено под
страхом кастрации, вот епископ ему и предложил: либо я тебя кастрирую,
либо уходи подобру-поздорову из лона святой церкви... Но у него жена поет
в хоре, контральто...
- У тебя больные глаза, - заметила женщина. - Покажись врачам.
- Залеченный сифилис, - ответил Роумэн. - Я показывался. Поздно,
ничего не попишешь, хирургия бессильна, а я верю только хирургам.
Женщина вздохнула:
- Пусть тот, больной, отрежут, а пришьют новый, сейчас делают
чудеса... Так кто хочет меня пригласить?
- Вон тот гигант, - Роумэн показал глазами на карлика. - Он стоит
полсотни миллионов.
- Я лучше с тобой пойду бесплатно, чем с ним пересплю за миллион. Я
могу во сне раздавить его, как деревенская кормилица господского младенца.
- Устроим похороны, - Роумэн снова усмехнулся. - Напьемся от души.
- Ты - трезвый.
- Просто я пью хорошо.
- Ты - трезвый, - повторила женщина. - Валяй отсюда, я не пойду к
карлику, у меня серьезная клиентура.
- А ко мне бесплатно пойдешь?
- Пойду.
- Давай усыновим карлика? А?
- Пусть уж он нас с тобой усыновит, - женщина осторожно поправила
свою пышную прическу. - Я правду говорю... Если хочешь - едем ко мне, ты
мне симпатичен.
- Тебя как зовут?
- Мари Флэр, - ответила женщина. - У меня красивое имя. Правда?
- Очень. Слушай, Мари Флэр, сделай милость, позволь все же этому
маленькому придурку подойти к тебе, а? Ну что с тебя станет, если он
угостит тебя шампанским?
- А ты?
- У меня нет денег на шампанское... Нет, вообще-то есть, но я очень
скупой, берегу на черный день...
- Да я тебя сама угощу. У меня сегодня был клиент, я в порядке. А ты
совсем отвалишь или потом вернешься?
- Вернусь, честное слово, приду...
- Ладно, - женщина кивнула, - пусть поит шампанским. Я ему сейчас
назову марку начала века, - за такие деньги можно стадо купить, поглядим,
на что он способен...
Карлик, увидав улыбку Роумэна, поднялся; его высокие сапожки тридцать
седьмого размера были на каблучках, как у оперной певицы; важно ступая, он
отправился к Мари Флэр, галантно поклонился женщине, сел рядом и сразу же
пригласил мэтра.
- Этот в порядке, - вернувшись к Спарку, сказал Роумэн; вздохнув,
выпил еще один "хайбол", положил ладонь на холодные пальцы друга: - Не
сердись, Грегори. Мне плохо. Мне так плохо, как никогда не было.
- Порой мне кажется, что ты играешь какую-то роль, Пол.
- Хорошо обо мне думаешь...
- Скажи правду: ты ничего не затеял?
Роумэн полез за своими вечно мятыми сигаретами, усмехнулся,
сокрушенно покачал головой:
- Спи спокойно, Грегори. Больше я вас не подставлю... Больше никто и
никогда не похитит мальчиков...
- Ты говоришь не то. Пол.
- Я говорю именно то, что ты хочешь услышать.
- Ты говоришь плохо. Пол. Мне даже как-то совестно за тебя.
- Зачем же ты приехал? Валяй к себе в Голливуд, тебя заждалась
Элизабет.
- Ты похож на мальчишку, который нашкодил и не знает, как ему выйти
из того ужасного положения, в которое он сам себя загнал...
- Зачем ты так? Хочешь поссориться?
- Не я хочу этого, - ответил Спарк.
- Почему же? Тебе выгодно поссориться со мной... Тогда от тебя
окончательно отстанут...
- Ты плохо выглядишь, Пол... Знаешь, Эд Рабинович купил себе клинику,
он лучший кардиолог, какие только есть, потому что добрый человек... Я
сказал ему, что у тебя аритмия и сердце молотит, когда меняется погода, он
ждет тебя, вот его карточка, возьми...
- Ты очень заботлив. Только я не знаю никакого Рабиновича.
- Знаешь. Вот его визитная карточка, возьми, пригодится... Он воевал,
потом поселился в Голливуде, играет на виолончели...
- Ну и пусть себе играет вдвоем с Эйнштейном. Отчего это все евреи
тянутся к виолончели? Что им, скрипки мало?
- Не хватает тебе стать антисемитом.
- А что? За это платят. И сразу же объявится множество тайных
покровителей...
Спарк усмехнулся:
- Особенно на Уолл-стрите, сплошные протестанты...
- Гейдрих тоже был замаран еврейской кровью, а не было антисемита
более кровавого, чем он... Дело не в крови, а в идеологии стада, которое
ищет оправдание злу в чужой силе...
- Пол...
- Ну?
- Мы тебя все очень любим.
- Спасибо.
- Ты что сник?
- Я? - Пол удивился. - Я не сник. Наоборот. Будь здоров, Грегори,
давай жахнем.
Спарк выпил, улыбнулся:
- А кто будет выручать мою шоферскую лицензию? Ты?
- Оставайся у меня, а? Это будет так прекрасно, Грегори, если ты
останешься у меня! Я сделаю яичницу! У меня есть хлеб и масло, кажется, и
сыр. Устроим пир! А? И виски я еще не допил, и джин, оставайся, Грегори!
- Пол... там же мальчики... Я и сейчас, как на иголках...
Роумэн сник:
- Вот видишь... А ты говорил...
- Хорошо. Я останусь.
- Не говори ерунды. Я часто теряю ощущение реальности, Грегори. Я не
имел права предлагать тебе это, не думай, я не испытывал тебя. Просто я...
Не сердись... Езжай, поцелуй Элизабет, она прелесть... И постой над
кроватками мальчишек. Посмотри на них внимательно, подивись чуду, они ведь
у тебя чудо, правда... Давай выпьем за них, а?
- Едем ко мне, Пол. Там и надеремся. Как раньше, втроем. Элизабет, ты
и я. Ты ляжешь спать в комнате, рядом с комнатой мальчиков, где вы спали с
Крис...
- Тебе доставляет наслаждение делать мне больно?
Девушка принесла виски; Роумэн снова попросил принести еще три
порции, сразу же выпил свой "хайбол", закурил, и Спарк почувствовал, как
сейчас ж у т к о во рту Пола, он словно бы стал им, ощутив горечь и
судорогу в животе, а потом ощутил симптом рвоты, даже понял ее
приближающийся желтый, желчный вкус.
- Не кури, Пол. Не сходи с ума. Ты нарочно играешь жизнью. Зачем?
Если уж она тебе совсем не дорога, распорядись ей ко всеобщему благу.
- Это как? Застрелить Трумэна? Привести нашего друга Даллеса в кресло
президента и вернуться в разведку? Эмигрировать к Сталину и организовать
