тюрьму, - страшился того, что в их руки могут попасть материалы гестапо о
том, как он давал показания; после покушения двадцатого июля гестапо взяло
показания у всех, даже у Гитлера.
Хойзингер - в результате длительных раздумий - выдвинул версию, что
после взрыва двадцатого июля он был брошен гестапо в подвалы на Принц
Альбрехтштрассе.
А если они найдут документы о том, что я на самом деле лежал в
госпитале для генералов, спросил он себя со страхом. А если сохранились
кадры кинохроники, когда фюрер приезжал в наш госпиталь и пожимал каждому
из нас, пролившему за него кровь, руку? Как быть с этим? Нужно еще найти
эти кадры, возражал он себе. Они могли сгореть во время бомбежек, они
д о л ж н ы сгореть, они не имеют права о с т а т ь с я, а если и
остались, надо сделать все, чтобы патриоты Германии уничтожили их. Он
думал так не без оснований, - уже состоялся первый контакт с людьми
Гелена, начался сорок шестой год, и чья-то добрая рука вычеркнула его имя
из списка главных военных преступников, сделав всего лишь
с в и д е т е л е м; три человека определяли сущность гитлеровского
вермахта: Кейтель, Йодль и Хойзингер. Кто и как смог сделать так, что его
в ы в е л и из процесса? "Скорректированная информация" - этот термин
значительно более разумен, чем грубое "ложь", - он угоден ныне, этим и
следует руководствоваться...
Однако, когда его вызвал американский следователь и дал прочитать
архивные документы гестапо, у Хойзингера подкосились ноги.
Американец был молод, достаточно интеллигентен, представился холодно,
пренебрежительно: "Я Дин Эллэн, из военной прокуратуры, есть ли у вас ко
мне отводы? Пользуясь правом заключенного, вы вправе отвести меня,
потребовав себе другого следователя". - "Нет, отчего же, я еще не начал с
вами собеседования, я никого никогда ни в чем загодя не обвиняю, это удел
победителей". - "Об этом много пишут в правой прессе, конечно, возможны
разные толкования, - согласился следователь, - но сейчас мне бы хотелось
получить конкретные ответы: насколько тексты ваших допросов чиновником
гестапо соответствуют правде? Нет ли подтасовок? Заведомых неточностей?
Сколь верно зафиксированы ваши объяснения? Применялись ли пытки, подобные
тем, которым были подвергнуты фельдмаршал Вицлебен, генерал Филльгибль и
их мужественные коллеги?" - "Я подвергался моральным пыткам, господин
Эллэн, не знаю, какие страшнее". - "Видимо, фюрер показывал вам фильм о
казни участников покушения? По-моему, все генералы и офицеры обязаны были
просмотреть этот фильм..." - "Я его не видел". - "Подумайте, Хойзингер, у
вас есть время... Я не буду вам мешать читать документы? Могу отойти к
окну". - "Нет, нет, господин Эллэн, вы мне нисколько не мешаете. Не будете
ли столь любезны дать мне карандаш и бумагу, чтобы я мог делать заметки?"
- "Да, пожалуйста".
Открыв папку, увидав о р л а и свастику, тот знак, под которым он
прожил последние двенадцать лет, генерал испытал леденящее чувство ужаса:
боже мой, неужели это все было со мной?! Неужели я растворил свой талант в
личности психически больного человека, одержимого страстью говорить,
говорить, говорить, бесконечно поучая окружающих?! Неужели я, зная, что
служу маньяку, - да, да, я знал это - мог стоять на парадах, вытянув руку
в их идиотском приветствии?! Неужели я не отдавал себе отчета в том, что
вся доктрина Гитлера есть мракобесие и фиглярство, обреченное на
сокрушительное поражение, и вопрос лишь во времени, ни в чем другом?!
Он пожалел, что так и не научился толком курить, машинально похлопал
себя по карманам, потом жалостливо взмолился: всевышний, дай мне сил,
чтобы пережить тот ужас, который навлек на меня тиран! Спаси меня, я же
был м а л е н ь к и м винтиком в его машине ужаса, что я мог?!
- Что вы ищите? - спросил Эллэн. - Очки?
- Нет, нет, благодарю, это чисто машинальный жест.
Эллэн знал обо всех м а ш и н а л ь н ы х жестах арестованных
генералов, этим занимались тюремные психиатры, наблюдавшие каждого
заключенного в течение вот уже года; растерян, понял Эллэн, еще бы, на его
месте я бы тоже растерялся.
"С л е д о в а т е л ь г е с т а п о. - Г-н Хойзингер, вы признаете,
что в течение ряда лет были в оппозиции фюреру?
Х о й з и н г е р. - Ни в коем случае. Я, правда, не одобрял все его
военные решения... В то же время я всегда считал необходимым стоять на
страже интересов наших героических фронтовиков.
С л е д о в а т е л ь. - С какого же времени вы стали придерживаться
таких взглядов?
Х о й з и н г е р. - Каких именно?
С л е д о в а т е л ь. - Вольных, сказал бы я.
Х о й з и н г е р. - Я бы назвал их честными. Я всегда был верен
фюреру, но после Сталинграда были необходимы коррективы...
С л е д о в а т е л ь. - И несмотря на то, что коррективы не были
внесены, вы служили фюреру?
Х о й з и н г е р. - Я никогда не делал тайны из моего убеждения - по
крайней мере, насколько это было уместно в рамках кодекса офицерской
чести, - о необходимости некоторых изменений в стратегии и тактике нашего
сражения против большевиков и англо-американцев.
С л е д о в а т е л ь. - Но вы требовали устранения фюрера силой?
Х о й з и н г е р. - Такие слова ко мне неприменимы. Я просто считал,
что фюреру следует переместить Кейтеля как человека бесхребетного.
С л е д о в а т е л ь. - Вы когда-нибудь требовали насильственного
устранения фюрера?
Х о й з и н г е р. - Спросите об этом арестованных. Если они
сохранили хоть гран благородства, они подтвердят, что я никогда не говорил
о "насилии". Опросите тех сподвижников фюрера, кто был вместе со мною в
штаб-квартире, когда нас взрывали, опросите их... Они вам скажут, что я,
раненый, бросился помогать фюреру... Именно в тот момент я крикнул: "Какой
позор и гнусность, удар в спину, и это армия!"
С л е д о в а т е л ь. - Мы опросили всех, кого считали нужным. Мы
выяснили, что многие из окружающих фюрера на словах возносили его, а в
душе таили ненависть!
Х о й з и н г е р. - Ко мне это неприменимо, для меня пути назад не
существует, я несу ответственность за все приказы по армии, в том числе и
за операцию "Мрак и туман".
С л е д о в а т е л ь. - Предательство алогично, генерал.
Х о й з и н г е р. - В таком случае передайте мое дело на суд
офицерской чести. Я готов смело смотреть в глаза председателя суда чести
генерала Гудериана, мы оба солдаты фюрера!
С л е д о в а т е л ь. - Вы готовы дать развернутую справку о ваших
коллегах, замешанных в заговоре? Об их концепции сепаратного мира?
Х о й з и н г е р. - Это мой солдатский долг, однако мне не были
известны их планы о сепаратном мире. Я знал, когда и кто из генералов
высказывал критические замечания по поводу определенных решений фюрера, но
делалось это - как и мною - в интересах исправления частных неудач...
С л е д о в а т е л ь. - Мы еще продолжим наше собеседование"...
Хойзингер прочитал текст дважды, заметил, что Эллэн дал ему только
одну папку, вторую отложил в сторону; такой же орел со свастикой, тот же
гриф "Совершенно секретно", тот же коричневый цвет...
- Я ознакомился с выдержкой, - сказал Хойзингер, удивившись своему
голосу: он внезапно сел, сделавшись каким-то значимым, басистым. - Я готов
ответить на ваши вопросы.
- Прекрасно. Вы показали нам под присягой, что были арестованы
Гиммлером и находились в подвале гестапо. Однако у нас есть сведения, что
вы встречались с сотрудником гестапо в офицерском госпитале. Вы
по-прежнему настаиваете на этом своем показании?
- Да.
- Какой смысл столь откровенно искажать правду?
- Доказывайте мою неправоту, господин следователь Эллэн, я сказал
свое слово.
- Она доказала, Хойзингер. Вопрос в другом: обнародовать эту
объективную правду или скрыть?
- От кого вы намерены ее скрывать?
- От русских союзников. Не играйте, Хойзингер, я отношусь к вам без
ненависти... Вы обнаружили хоть какую-то уязвимость того протокола,
который я вам передал для ознакомления?
- Это фальшивка, сфабрикованная гестапо.
- Что же там сфабриковано?
- Упоминание об операции "Мрак и туман": я никогда не отдавал
приказов на уничтожение евреев. У меня даже был школьный друг - еврей...
- В каком лагере его сожгли? - Эллэн усмехнулся. - Или вы спасли его
от гибели? Советую впредь не оперировать фразами вроде этой... Геринг в
Нюрнберге клялся, что у него были приятели иудейского вероисповедания.
Это, однако, вызывало презрительный смех присутствующих... Могу вам
подсказать линию поведения в этом горестном вопросе... Упирайте на то, что
вы, как военный стратег, знали, что государственный антисемитизм по
отношению к арабам и евреям - и те, и другие семиты - привел к краху такое
великое государство, каким была Испания, низведя ее до уровня
третьесортной страны на задворках Европы, настаивайте, что русская империя
во многом пала из-за своей неразумной национальной политики, большевики,
встав на защиту притесняемых, свергли трехсотлетнюю монархию...
- Большевики свергли монархию, потому что та изжила себя, став
поперек объективного хода исторического развития.
Эллэн кивнул:
- Согласен. Но вы жмите на свое, это - в вашу пользу.
- Простите, а вы сами-то... кто?
- Католик, - ответил Эллэн. - В отличие от паршивого рейха, в
демократических странах средневековый вопрос чистоты крови изжит... Если я
принял католичество - я католик. И все тут. Точка... Настаивайте на том,
что вы верите в закон аналогов, вы боялись повторения былых катастроф,
поэтому не могли быть автором бесчеловечных антиславянских и антисемитских
приказов... Впрочем, вы вправе не верить мне, Хойзингер... Я же не верю ни
одному вашему слову... К сожалению, вы нужны нам, только поэтому я
собеседую с вами, а не присутствую на мрачной церемонии вашего
повешения... Я вам не верю ни на йоту, особенно после ознакомления вот с
этим документом, - и Эллэн подвинул генералу текст расшифрованной записи
беседы Гитлера с Хойзингером в сентябре сорок четвертого года, после того,
как все герои заговора были повешены на рояльных струнах, причем вешали их
не сразу, а подцепляли под ребра крюком, который используют на мясобойнях,
и бросали на помост, причем делали это на глазах у других арестованных, в
свете юпитеров, ибо Гитлер приказал снять казнь на пленку - от первой до
последней минуты...
Читайте, читайте, Хойзингер, читайте, я понимаю, что страшно, но -
надо, меня просили ознакомить вас с этим материалом.
"Г и т л е р. - Сожалею, что и вам пришлось отвечать на вопросы
следователей... Я не имел права вмешиваться, порядок есть порядок...
Кейтель также отвечал на вопросы, не сердитесь, Хойзингер, жизнь - суровая
штука...
Х о й з и н г е р. - Мой фюрер, я счастлив, что все позади и правда
восторжествовала.
Г и т л е р. - Ваша записка, составленная в госпитале, произвела на
меня сложное впечатление... Я благодарю вас за то, что вы написали правду
о тех вероятных просчетах, которые имели место, но вы же понимаете, что мы
с вами взяли на себя тяжкое бремя сражения против самого страшного
чудовища, которое когда-либо появлялось на земле, - против большевистского
еврейства... Я не мог корректировать то, чему посвятил жизнь... Не
думайте, что мне так просто увязывать все воедино - экономику, пропаганду,
армию, ветеранов, профсоюзы... Каждое ведомство отстаивает свое, я -
высший арбитр... Да и потом разве может вождь открывать потаенный смысл
