- Затем, что этого хотела мама. И папа тоже, а он был профессором
математики. А я им обещала, когда они были живы. А они приучили меня
держать слово.
- Хорошие у вас были папа и мама.
- Очень. А вы чем занимаетесь?
- Бизнесом.
- Вы не англичанин.
- Нет.
- Американец, да?
- Он. Никогда раньше не были в Мадриде?
- Никогда.
- Нравится город?
- Так ведь я с аэродрома - в бюро аренды, оттуда - вам в бампер и
после этого в вашу машину. Я здесь всего два часа.
- Устроили себе отпуск?
- Да. Мои друг сказал, что в октябре здесь самые интересные корриды.
И билеты не очень дороги.
- Слушайте больше ваших друзей... Билеты всегда стоят одинаково,
здесь нет туристов, закрытая страна, цены регулируются властью... Кто
только болтает такую чушь?!
- Вы рассердились?
- Ничего я не рассердился, просто не люблю, когда люди болтают
чепуху.
- Вы ревнивый?
- А вы наблюдательная.
- Математик, - усмехнулась Криста, - ничего не попишешь, мне без
этого нельзя... Как в шахматах... Знаете, как называют шахматы?
- Как?
- Еврейский бокс.
Роумэн снова сломался, даже стукнулся лбом об руль; отсмеявшись,
сказал:
- После того как мы все отрегулируем с вашей машиной, я отвезу вас к
себе. У меня большая квартира, можете жить у меня.
- Сначала позвоните жене, она может быть против.
- Ладно. Позвоним от меня, она в Нью-Йорке, я спрошу, не будет ли она
против, если у меня поживет пару недель очень красивая девушка, вся в
веснушках, с длинными голубыми глазами, но при этом черная, как воронье
крыло.
- Я крашеная, - сказала Криста. - Вообще-то я совершенно белая. Вы
видели хоть одну черную норвежку?
- Где вы так выучили английский?
- Родители отдали меня в английскую школу... Они были англофилами...
У нас часть людей любит немцев, но большинство симпатизируют англичанам.
Они приехали в бюро проката, Роумэн зашел к шефу, который дремал за
стеклянной дверью, расфранченный, в оранжевом пиджаке, невероятном
галстуке, с двумя фальшивыми камнями на толстых пальцах, поросших острыми
щетинистыми волосками.
- Хефе, - сказал Роумэн, - ваша клиентка чуть было не погибла в
катастрофе. Вы всучили ей автомобиль без тормозов.
- Кабальеро, - ответил шеф, - все мои автомобили проходят самое
тщательное обслуживание. За машинами следят лучшие иностранные
специалисты. Я не доверяю мои машины испанцам, вы же знаете наш народ,
тяп-ляп, никакой гарантии, все наспех, бездумно. Я дал сеньорите
прекрасный "шевролете", на нем можно проехать всю Европу.
- Хефе, дрянь этот ваш "шевролете", - в тон хозяину ответил Роумэн,
ох уж эти испанцы, они вроде немцев, не говорят "пежо", а "пегеоут", не
"рено", а "ренаулт" и обязательно "шевролете", а не "шевроле", тяга к
абсолютному порядку, а существует ли он на земле? Мир взлохмачен,
безалаберен, может, в этом-то и сокрыта его высшая прелесть. - Давайте
уговоримся о следующем: сеньорита не обращается в страховое общество, у
нее много ушибов, она может нанести вам серьезный ущерб, "шевролете" стоит
возле Сибелес, пусть ваши люди приволокут его сюда и тщательно
отремонтируют, а вы предоставите сеньорите малолитражку, если она ей
потребуется. Договорились?
- Кабальеро, это невозможно. Мы должны поехать на место происшествия
и вызвать полицию...
- Которая выпишет вам штраф.
- Мы с ними сможем договориться по-хорошему.
- "Мы"? Я не намерен с ними договариваться ни по-хорошему, ни
по-плохому. - Роумэн достал из портмоне десять долларов, положил на стол
хозяина и вышел; Криста включила приемник, нашла музыку, передавали песни
Астурии.
- Все в порядке, - сказал он, - мы свободны. Знаете, о чем они поют?
- О любви, - усмехнулась девушка, - о чем же еще.
- Музыка - это любовь, ее высшая стратегия, а я спрашиваю о тактике,
то есть о словах.
- Наверное, про цветы что-нибудь...
- Нет, "блюмен" - это немцы, у них все песни про цветы. Испанцы
воспевают действие, движение и слово: "о, как горят твои глаза, когда ты
говоришь мне про свое сердце, замирающее от сладостного предчувствия"...
- Вы странно говорите... И ведете себя не по-американски...
- А как я должен вести себя по-американски?
- Напористо.
- Вам об этом говорил друг, который знает цены на здешнюю корриду?
- Да.
- Пошлите его к черту. Американцы хорошие люди, не верьте болтовне.
Просто нам завидуют, от этого и не любят. Пусть бы все научились так
работать, как мы, тогда б и жили хорошо... Мы, может, только слишком
пыжимся, чтобы все жили так же, как мы. Пусть и нам не мешают... Плохо о
нас говорят только одни завистники... Правда... Вы голодны?
- Очень.
- Город будем смотреть потом?
- Как скажете.
- А что это вы стали такой покорной?
- Почувствовала вашу силу. Мы ж как зверушки - сразу чувствуем силу.
- Уважаете силу?
- Как сказать. Если это просто сила, мышц много, тогда неинтересно...
Я же занимаюсь японской борьбой... А если сила совмещается с умом, тогда
женщина поддается... Только сильные люди могут быть добрыми. Сильный врач,
сильный математик, сильный литератор - они добрые... А те, кто знает о
себе правду, кто понимает, что он слабый и неудачливый - хоть и в
эполетах, и восславлен - все равно злой...
- Бросайте математику, Криста, - посоветовал Роумэн. - Ваше место в
философии... Что больше любите? Мясо или рыбу?
- Больше всего я люблю готовить. Ненавижу рестораны. Если ты не
понравилась официанту, он может плюнуть в жареную картошку, ведь никто не
видит...
Роумэн снова сломался, постучал лбом о руль, вырулил от Сибелес на
Пассеа-дель-Прадо, свернул направо, остановился возле крытого рынка; когда
Криста начала закрывать окна, повторил, что здесь не воруют, испанцы народ
удивительной честности, взял ее за руку (она была теплая и мягкая, сердце
у него остановилось от нежности) и повел девушку в мясной павильон.
- Продаю, - сказал он, кивнул на ряды, полные продуктов. - Выбирайте
что душе угодно.
- Не разорю?
- Ну и что? Сколотим банду, начнем грабить на дорогах.
- Тут зайцы есть?
- Тут есть все. При том условии, что у вас есть деньги.
- Я умею готовить зайца. С чесноком, луком и помидорами.
- Мама научила?
Криста покачала головой:
- Тот друг, которого вы сразу невзлюбили.
- В таком случае зайца мы покупать не будем. Что вы еще умеете
готовить?
- Могу сделать тушеную телятину.
- Кто учил?
- Вы хотите, чтобы я ответила "мама"?
- Да.
- Бабушка.
- Годится. Покупаем телятину. Умеете выбирать? Или помочь?
- Что надо ответить?
- В данном случае можете отвечать, что хотите.
- Мой друг любит, когда я это делаю сама.
- Знаете что, давайте-ка говорите, где вы хотели остановиться, я вас
отвезу в отель.
- Я и сама дойду.
- Чемодан у вас больно тяжелый.
- Ничего, я приучилась таскать чемоданы во время войны.
- Вы зачем так играете со мной, а?
- Потому что вы позволили почувствовать ваш ко мне интерес. Если б вы
были равнодушны, я бы из кожи лезла, чтобы вам понравиться.
- Женщина любит, когда с нею грубы?
- Нет. Этого никто не любит... Я, конечно, не знаю, может, каким
психопаткам это нравится... Но игру любит каждая женщина. Вы, мужчины,
отобрали у женщин право на интригу, вы не пускаете нас в дипломатию, не
разрешаете руководить шпионским подпольем, не любите, когда мы делаемся
профессорами, вы очень властолюбивы по своему крою, и нам остается
выявлять свои человеческие качества только в одном: в игре с вами... За
вас же, не думайте...
- Вот хорошая телятина, - сказал Роумэн.
- Я на нее нацелилась. Квандо? - спросила она продавца.
Тот недоумевающе посмотрел на Роумэна, испанцы не понимают, когда на
их языке говорят плохо, это же так просто, говорить по-испански.
- Сеньорита спрашивает, сколько стоит? - помог Роумэн. - Взвесьте два
хороших куска. Если у вас остались почки и печень, мы тоже заберем.
- Сколько стоит? - повторила Криста. - Очень дорого?
- Нет, терпимо, - он протянул ей деньги. - Купите-ка сумку, они здесь
удобны, продают в крайнем ряду.
- Зачем? - девушка пожала плечами. - Я сбегаю в машину, у меня всегда
есть с собою сумка, это еще со времен оккупации... Дайте ключ.
- Так я же не запер дверь.
- Да, верно, забыла. Я сейчас, - и она побежала к выходу, и Роумэн
заметил, как все продавцы, стоявшие за прилавками, проводили ее томными
глазами.
А все-таки мы петухи, подумал Роумэн, настоящие петухи, те тоже очень
любят п а с т и своих куриц и так же горделиво обсматривают соперников,
и так же чванливо вышагивают по двору, не хватает мне шпор, честное слово,
да еще золотистого гребешка. Самые глупые существа на земле - петухи...
Вечером я поведу ее в "Лас Брухас", там поют лучшие фламенко, пусть
таращат на нее глаза; это, оказывается, дьявольски приятно... Как это
плохо - отвыкать от общества женщин, которым не надо платить, думаешь, как
бы это сделать потактичнее, ищешь карман, а у нее нет карманов, в сумку
конверт совать неприлично, мало ли что у нее там лежит, противозачаточные
таблетки, фотография любимого или аспирин... Черт, неужели я встретил ту,
о которой мечтал? Это ж всегда неожиданно, как снег на голову; когда
планируешь что-то, обязательно все получается шиворот-навыворот... Но
очень плохо то, что я испытываю к ней какую-то хрупкую нежность, я не могу
представить ее рядом, близко, моей... Разочарования разбивают человека
надвое, - живет мечтою, которая отрешенна, и грубым удовлетворением
потребности; переспал с кем, ощутил в себе еще большую пустоту и снова
весь во власти мечты, все более и более понимая, что она, как всякая
настоящая мечта, неосуществима.
Криста ("мне удобнее называть ее "Крис", - подумал Пол) прибежала с
маленькой, но очень вместительной сумочкой; они сложили в нее хамон,
овощи, деревенский сыр и желтый скрутень масла из Кастилии - там его
присаливают и в коровье молоко добавляют чуть козьего и кобыльего, чудо
что за масло ("наверняка ей понравится").
Продавцы снова проводили Кристу глазами; не удержались от
прищелкиваний языками; мавританское, - это в них неистребимо, да и нужно
ли истреблять?!
- А вино? - спросила она. - Почему вы не купили вина?
- Потому что у меня дома стоят три бочонка с прекрасным вином, -
ответил Пол. - Есть виски, джин, немецкие "рислинги" довоенного разлива,
коньяк из Марселя - что душе угодно.
- Ух, какая я голодная, - сказала девушка, - наши покупки чертовски
вкусно пахнут. Я могу не есть весь день, но как только чувствую запах еды,
во мне просыпается Гаргантюа.
- Хамон никогда не пробовали?
- Нет. А что это?
- Это необъяснимо. Деревенский сыр любите?
- Ох, не томите, пожалуйста. Пол, давайте скорее поедем, а?..
Он привез ее к себе, на Серано; в его огромной квартире было
хирургически чисто; сеньора Мария убирала у него три раза в неделю; как и
все испанки, была невероятно чистоплотна; то, что Лайза делала за час, она
совершала как священнодействие почти весь день: пыль протирала трижды,
пылесосом не пользовалась - слишком сложный агрегат; ползала на коленях
под кроватью - нет ничего надежнее влажной тряпки; обязательно мыла
абсолютно чистые окна и яростно колотила одеяла и пледы, выбросив их на
подоконники, хотя Роумэн никогда не укрывался ничем, кроме простыни.
- У вас здесь, как в храме, - сказала Криста. - Кто следит за
