той еще поры, когда он был одним из шефов разведки, не прерывал с ним
отношений и после отставки, ибо добился такого места под солнцем, что мог
позволить себе редкую роскошь ничего и никого не бояться: на деньги,
заработанные практикой, он купил огромную латифундию в Галисии, вложил
средства в акции универмагов и приобрел пай в "Эреро и Фереро", - лучших
мадридских магазинах изделий из кожи. В отличие от министра, генерала,
начальника департамента, функционера министерства фаланги, его не могли
уволить, сам себе хозяин, своя клиника, да счет в банке вполне надежен.
Выслушав Гонсалеса, подержав свои тонкие, холодные руки на его
могучей волосатой груди, задав десяток неторопливых вопросов, Мендоса
склонился к его голове и тихо шепнул:
- У вас нет инфаркта... Если вы х о т и т е стенокардии, то прежде
всего замотивируйте боль в солнечном сплетении...
...Полгода Гонсалес провел в кровати, хотя каждое утро делал
гимнастику, чтобы мускулы не сделались тряпками; Мендоса, понимавший
ситуацию как никто другой, пустил слух, что дни генерала сочтены, сердце
совершенно изношено, какая жалость, мужчина в расцвете сил, представляю,
каким это будет ударом для каудильо, чудо, если Гонсалес выживет, я не
могу дать гарантии, что летальный исход не наступит в любую минуту.
Тирания любит убогих; слежку с Гонсалеса сняли; не опасен, живой покойник.
Вот тогда он и приступил к осуществлению того плана, который разработал,
пока у м и р а л. Суть этого плана сводилась к тому, чтобы сказочно
разбогатеть, ибо лишь богатство могло сделать его недоступным для врагов,
время голых лозунгов о "единстве и благе нации" кончилось, все вернулось
на круги своя, могущество человека, его нужность определялась отныне лишь
тем, сколько денег лежало на его счету и каким количеством земель он
владел.
Гонсалес понимал, что он не сможет разбогатеть, если будет лежать в
спальне и читать книги, доставая фолианты из старинных шкафов ручной
работы; необходимо общение, анализ новостей, причем не пустых, газетных,
но живых, почерпнутых в тех кругах, где есть доступ к реальной, а не
обструганной информации. Такого рода общение - с тем, чтобы оно не вызвало
нового цикла р а б о т против него со стороны секретной полиции, - так же
должно быть тщательно замотивировано. Поэтому доктор Мендоса позвонил ему
и сказал, что можно подниматься, особой угрозы для сердца пока нет;
конечно, не надо перетруждать мышцу, но посещение корриды или футбола
отнюдь не возбраняется, если, конечно, умеете контролировать эмоции,
поскольку удел всех болельщиков - унизительный инфаркт на трибуне, когда
никто не захочет вам помочь, и не потому, что люди плохи, просто всех в
тот момент будет занимать пас Пепе левому защитнику "Реала" Карденасу, тот
мастерски бьет понизу с правой, или же - если речь идет о Пласа де торос -
люди ждут завершающего удара Бласа, который совершенно прекрасно держит
левую ногу, выгибая ее тетивой перед броском на быка, совершенно так же,
как это делал Педро-Ромеро из "Фиесты", которую написал дон Эрнесто,
который воевал против каудильо с русскими. Кремль платит писателям
слитками платины, покупает на корню, всем известно...
С тех пор Гонсалес начал посещать корриды, аккуратно восстановил
знакомства, присматривался, прислушивался; искусству лицедейства учиться
ему не приходилось, асом разведки считался вполне заслуженно, поддержал
Франко потому лишь, что был убежден: Испании нужен порядок, страна еще не
готова к безбрежной демократии, предложенной республиканцами; должны
пройти годы, прежде чем народ сможет пользоваться ее благами бескровно;
сначала надо научиться выслушивать противную точку зрения и тактично
выдвигать свои доводы, а не палить из кольта в лоб оппонента. Он не мог
себе представить, что победа порядка придет с террором и неуемным
восславлением маленького человечка по фамилии "Франко".
Именно на Пласа де торос он вполне мотивированно встретился с
Анхелом-Алькасером де Веласкесом и провел с ним два часа на трибуне
"Сомбра", перебросившись всего несколькими фразами; но и этого было
достаточно, чтобы понять то, что следовало. Веласкес был его учеником и
сейчас - встреча эта состоялась в сорок третьему году еще - занял
совершенно особое положение в европейской разведке.
Судьба Веласкеса была совершенно необычной, но в то же время
типической, если рассматривать его дела, слова, идеи и увлечения не
оторванно от концепции испанского национального характера, а именно сквозь
призму этого характера, соединяющего в себе черты как Дон Кихота, так и
Санчо Пансо.
Двенадцатилетним мальчишкой Веласкес пришел на Пласа де торос;
вообще-то такое редко случается, желающих - тьма; даже десятилетние
перескакивают через деревянные поручни и бегут на быка с красной тряпкой,
но лишь единицам удается избежать рокового удара, большинство кончает
госпиталем, распоротым боком, инвалидностью. Веласкес был в е з у н о м,
он показал класс, зрители взревели: "Пусть останется, пусть убьет быка!" И
он остался, убил быка и получил ухо; это было немыслимо в двенадцать лет,
о нем написали в газетах: "Мальчик из народа победил лучшего быка Миуры!"
Его приветствовал создатель испанской фаланги Хосе Антонио Примо де
Ривера, определил малограмотного паренька в школу, потом в университет на
философский факультет в Саламанку; там он внимал с к а з и т е л я м,
адептам испанского фашизма, которые вещали о величии национального духа, о
том, что Испания стала жертвой заговора международного еврейства во главе
со Сталиным, что лишь дон Адольфо, фюрер Германии, противостоит на
континенте дьяволам, болтающим о "людском братстве"; нет и не может быть
братства между людьми, говорящими на разных языках. По поручению шефа
фаланги Веласкес принимал участие в терроре, был приговорен к смерти,
после мятежа Франко был отпущен на свободу; во время гражданской войны
получил орден за отвагу; убийство Хосе Антонио Примо де Риверы считал
комбинацией каудильо, попросившего об этой услуге левых, только бы убрать
главного конкурента, а поскольку все левые - красные, которые готовы на
любое злодейство, они с радостью убрали вождя испанской фаланги, брата
Гитлера, светоча Испании.
Именно тогда, после убийства Хосе Антонио, имя Анхела-Алькасера де
Веласкеса и попало в рапорт секретной полиции, который был доложен
генералу Гонсалесу, поскольку бешеный матадор сказал об этом не
кому-нибудь, а в обществе иностранцев, среди которых был и офицер СД,
работавший в Бургосе при штабе Франко. Имя этого офицера было Макс,
знакомые звали Максимо, но чаще, особенно те, которые были с ним дружны,
называли его Эстилиц, потому что фамилия "Штирлиц" весьма трудно
произносима поиспански.
Поскольку Веласкес не унимался, н е с Франко "по кочкам", Гонсалес
пригласил его к себе, сказал, что если ему надоела жизнь, то он может с
нею покончить в этом же здании, в туалете, пистолет к его услугам, калибр
вполне надежен, снимет пол-черепа, никакой боли, мозги разнесет по кафелю,
только жаль, смешаются с дерьмом, не эстетично.
Именно во время этого разговора он и пригласил Веласкеса в разведку,
такие пригодятся в к р у т ы х делах, и, отправив его поучиться д е л у
в Берлин, к адмиралу Канарису и Шелленбергу, затем устроил своего протеже
в Лондон, на должность пресс-атташе.
Там Веласкес начал работать на абвер, выполнял личные задания
Шелленберга, а летом сорок первого года, незадолго перед тем, как
Гонсалеса в ы ш в ы р н у л и в отставку, был привлечен к сотрудничеству
разведкой Японии.
Именно он, Гонсалес, после того как полномочный министр и
чрезвычайный посол Сума-сан посетил министра иностранных дел Испании
Серано Суньера и договорился о формах обмена информацией с Веласкесом по
дипломатическим каналам, санкционировал форму финансирования
разведывательной группы. Сумасан пообещал передавать Веласкесу не чеки или
деньги, но бриллианты и жемчуга, с тем чтобы тот мог платить своим
помощникам, которыми являлись корреспондент газеты "Мадрид" в Нью-Йорке
Пенелла де Сильва, репортер "Йа" Франсиско Лусинтес, журналист из "АВС"
Хасинто Микельарена и Аладрен из "Информасьонес". При этом Гонсалес уже
тогда подозревал Аладрена, брата известного скульптора, который жил в
одной квартире с Гарсией Лоркой, в том, что тот работает не столько на
японцев, сколько на американцев, ибо дважды посещал американского посла в
Испании Хейеса, стараясь (о, наивность любителей!) провести этот контакт
тайно.
Скорее машинально, чем из интереса, Гонсалес, готовя свои дела к
передаче преемнику, поинтересовался, сколько же японцы платят Веласкесу.
Сумма была воистину ошеломительной.
Встретившись с Веласкесом на трибуне Пласа де торос (договорились об
этом в лифте, поднимаясь в свои квартиры), сии вели себя так, чтобы ни у
кого (а особенно у двух молодчиков, севших слева от них) не было никаких
сомнений: обмениваются впечатлениями о бое быков, точки зрения вполне
компетентны, причем если "дипломат" грешит чрезмерной эмоциональностью, то
"генерал" полон сдержанности, юмористичен и, видимо, тяжело болен, потому
что довольно часто принимает пилюли (ход подсказал Мендоса, "пилюлями"
были катышки "сен-сен", способствующие устранению дурных запахов во рту).
Когда после окончания корриды л ю д и ринулись к выходу, а именно в
это время и миллионер и безработный делаются абсолютными
и с п а н ц а м и, то есть яростно работают локтями и неудержимо рвутся
вперед, стараясь поскорее вырваться из узкого тоннеля, ведущего к улицам,
- Гонсалес и Веласкес обменялись самой важной информацией, а именно:
"матадор" успел сказать генералу, что целый ряд сотрудников ОСС взяты им
"на крючок", что они работают не за деньги, а из идейных соображений,
стараясь нанести удар по имперским устремлениям Великобритании, что японцы
отчего-то прекратили финансирование драгоценными камнями, дали ему
доверенность на счет в филиале швейцарского банка, открытый в Цюрихе неким
доктором Миллером, и что, по слухам, немцы сейчас срочно создают в
нейтральных странах свои фирмы, вкладывая туда огромные средства. Он успел
также сказать, что немцы просили его перевести триста тысяч долларов на
имя Евы Дуарте, друга жены аргентинского полковника, не так давно
вернувшегося в страну после двухлетней работы в Берлине на посту военного
атташе при Гитлере; профессор истории, специализировавшийся по
Латиноамериканскому континенту, Гонсалес знал это имя. Канарис в свое
время сказал о том, что он дружит с этим перспективным военным, светлая
голова, способен на многое, вполне перспективен.
Гонсалес пообещал продумать ситуацию, со следующим контактом не
торопился, зная, что Веласкес вернется в Испанию только в марте сорок
пятого, когда подойдет время его очередного отпуска, и весь этот год
занимался тем, что медленно, неторопливо и подспудно налаживал связи с
экономистами, встречаясь с ними на корридах; телефонные звонки, таким
образом, были замотивированы - обмен впечатлениями после прошедшего боя.
Столь же мотивированными были и совместные завтраки со знакомыми в кафе
"Рио-Фрио", никакой конспиративности, все на глазах, слушай, секретная
полиция, пиши свои отчеты, если сможешь понять, о чем идет речь!
После разгрома Гитлера, после того как мир переменился, Гонсалес
начал вести себя еще более раскованно; Франко дрогнул, у него появилось
