- А чем вы платили? - спросил Штирлиц.
- Живописью. Здесь в ходу живопись. Как-никак родина Веласкеса,
Мурильо, Эль Греко и Гойи...
- Не забывайте Сурбарана, - заметил Штирлиц. - Он - эпоха, не понятая
еще до конца эпоха.
- Непонятых эпох не бывает, - возразил Анхел, несколько успокоившийся
после слов Кемпа.
- Бывают, - сказал Штирлиц. - Я, например, не могу себе объяснить
инквизицию вообще, а испанскую - связанную с изгнанием арабов и евреев из
Испании - в частности. Бить тех, кого надо было использовать на свою
пользу? Это противно духу истории.
- Кабальерос, - сказал Кемп, - у вас есть время на разговор, я вам
завидую, а у меня через полчаса встреча с партнерами. Живописью от них не
отделаешься, надо показывать зубы. Доктор, - он обернулся к Брунну, - было
бы славно, составь вы некий реестр проблем, которые бы могли
заинтересовать наш отдел конъюнктуры. Конкретно, какие фирмы в мире ждут
нашего предложения о кооперации, а какие полны желания поточить зубы о
наши белые кости.
- Это все? - спросил Штирлиц, подумав, отчего Кемп дает ему
совершенно другое задание, совершенно не связанное с тем, о котором
говорил Эрл Джекобс. - Больше ничего?
- Это очень много, доктор.
- Но это все? - повторил Штирлиц.
- Пока - да, - ответил Кемп.
- Время?
- Не понял.
- Сколько вы даете мне на это времени?
- Два дня.
- Это совершенно нереальный срок. Я подведу вас. Вам будет стыдно
смотреть в глаза мистеру Джекобсу. Я прошу у вас четыре дня.
- Три.
Штирлиц покачал головой.
- Я пожертвую воскресным днем. Я отдам его работе, я хочу выглядеть в
глазах наших боссов пристойно, Кемп, побойтесь бога!
Анхел усмехнулся:
- Кабальерос, вы вольны отдавать воскресный день работе на
корпорацию, но я этого не намерен делать. В отличие от вас мне уже далеко
за пятьдесят, и каждое воскресенье я отдаю тому, что от меня с каждой
минутой все более и более отдаляется - я имею в виду любовь.
Кемп рассмеялся, а Штирлиц заметил:
- Ерунда, кабальерос. Гете шустрил и в семьдесят четыре. А его
партнерше было девятнадцать.
- Но это было платоническое, - заметил Кемп.
Штирлиц отрезал:
- У мужчин платонического не бывает. Это относится лишь к женщинам,
они чувственнее нас и мечтательней.
- Хорошо, - сказал Кемп, протянув руку Анхелу, - я постараюсь отбить
для вас четыре дня, доктор. Надеюсь увидеть вас сегодня вечером, загляните
ко мне.
Он окликнул Штирлица из первой комнаты, задержавшись у двери:
- Доктор! Простите, пожалуйста, можно вас попросить на одну минуту...
Штирлиц подошел к нему, прикрыл дверь, которая вела к Анхелу; он
понял, что главное задание (или главную проверку) он получит именно
сейчас; он не ошибся.
- Вы, конечно, понимаете, - заметил Кемп, - что отдел конъюнктуры
интересуют те фирмы, которые никогда не захлопывали двери перед носом у
немцев? Конкретно: концерн интересуется теми предприятиями, которые имели
контакты с рейхом. Концерн интересуют персоналии. Я понимаю, что в здешней
справочной литературе вы не найдете тех подробностей, которые столь
необходимы для атакующего бизнеса, но если вы хотя бы обозначите объекты
возможного интереса, считайте, что вы сделали свое дело. Ясно?
- Предельно, - ответил Штирлиц. - Иного я себе и не представлял.
Только какой регион вас интересует в первую очередь?
- Нас интересует регион, который называется очень просто и коротко:
мир.
- Значит, я волен подкрадываться к этому самому миру через любую
страну?
- Абсолютно.
Штирлиц поманил к себе Кемпа; тот понимающе придвинулся.
- Скажите, - шепнул Штирлиц, - а этот самый Анхел - педик?
Кемп ответил таким же заговорщическим шепотом:
- Совсем наоборот. Мне кажется, он сексуальный маньяк. Он
рассказывает такие подробности...
- Тот, кто занимается любовью по-настоящему, - заметил Штирлиц, -
никогда не рассказывает подробностей. Он их изучает на практике. В свое
удовольствие и нам на зависть...
Вернувшись в зал, где сидел фиолетовый, белоносочный, золотопряжечный
к а б а л ь е р о, Штирлиц отдал должное кофе, который он заварил (здесь,
видимо, все, подражая боссу, держат в кабинетах кофеварки, подумал
Штирлиц), рассказал пару анекдотов, спросил, где можно купить такие
роскошные туфли, истинное средневековье, в наш машинный век это
притягивает, пригласил сеньора Анхела пообедать, поинтересовался, не любит
ли он форель, у дон Фелипе ее прекрасно готовят; как, вы не знаете дона
Фелипе?! - это же на дороге в Алькобендас, совершенно изумительное место,
лучшая кухня, достойное общество, мы просто-таки обязаны побывать там;
потом поинтересовался, кто здесь работал до него, выслушал ответ, что
доктор Брунн здесь первый постоянный клиент, все остальные бывали
наскоками, и попросил сеньора Анхела открыть все шкафы, чтобы он мог
составить себе представление, что здесь вообще собрано.
Анхел достал книжечку, попросил расписаться за получение ключей ко
всем шкафам и пожелал доктору успешной работы.
Штирлиц начал работу со своей комнаты; ты был лишен настоящей
информации все это время, сказал он себе, в здешних газетах печатают
огрызки информации, американские газеты продают только в первоклассных
отелях, стоят они чудовищно дорого, да и купить не всегда легко; о
советских и говорить нечего, за их хранение сажают в тюрьму; ты начнешь с
того, что реанимируешь историю за то время, что был оторван от жизни, вот
с чего ты начнешь. Ты выведешь для себя болевые точки минувших месяцев,
помозгуешь над ними, а потом сядешь за Аргентину. Это необходимо и для
тебя и для них; Испания не очень-то пускала к себе американцев в
экономику, да и немцев не ахти как. Франко предпочитал держать страну в
состоянии депрессии, только б обрезать все связи с внешним миром, только б
законсервировать себя в качестве "гениального каудильо и хенералиссимо", -
чего не сделаешь ради того, чтобы властвовать!
Он взял подшивки газет и журналов, обложился ими и ощутил - впервые
за прошедшие месяцы - успокоенное ощущение своей нужности делу, не любому,
не абы что-то делать, но тому именно, которому он отдал жизнь.
Пообедал он на углу, в маленьком ресторанчике; зал был разделен на
две части; возле окон стояли столики, а посредине, вокруг длинной стойки
бара, толпились постоянные посетители; можно было получить, не дожидаясь
официанта, горячую тортилью и пульпу, хорошо готовили жареные колбаски и
круглые тефтели; обед занял пятнадцать минут: сначала крохотная чашка
кофе, затем стакан молока, потом тортилья и колбаска, на десерт
апельсиновый сок и еще одна чашка кофе, но теперь уже из большой чашки, со
сливками.
Выйдя из ресторанчика, Штирлиц поднялся на последний этаж ИТТ: Анхел
дал ему второй ключ; сел к своему столу, закурил и сказал себе: это тест;
они приготовили мне испытание, ясное дело; я должен сделать такой анализ,
которого они еще не имели; гарантия жизни - моя нужность, я должен
заставить их понять, что я умею то, чего они не умеют. А я ведь
действительно могу то, чего они не могут; я выжил при Шелленберге только
потому, что слыл "светлой головой", я мог дать разъяснение по тем
вопросам, которые занимали бригаденфюрера; я придумывал концепцию и под
нее закладывал информацию; трагедия многих аналитиков заключается в том,
что они тонут в потоке информации, безвольно идут за ней; надо поступать
наоборот, надо организовывать информацию в идею, подчинять ее себе,
бесстрашно и раскованно фантазировать; действительно, любая настоящая идея
обязана быть сумасшедшей, только тогда она интересна, преснятина теперь
никого не зажжет; Джекобс азартный человек, это чувствуется по манере его
разговора, по тому, как он реагирует на ответы, по стремительности
движений и врожденному чувству юмора, это как деньги-если есть, то
навсегда, а нет-так и не будет, сколько ни бейся... Я отдам им конкретику,
я наковыряю ее, это трудно, но осуществимо, семьдесят процентов серьезной
разведывательной информации почерпывается из открытых источников. Но чтобы
понять, какие именно проблемы их д о л ж н ы интересовать, я обязан
составить для себя точную хронологию тех событий, которые определяли лицо
мира за эти месяцы, когда я был оторван от каждодневного анализа
происходящего. Никто так стремительно не выбивается из ритма работы, как
политики, лишенные информации.
Речь Черчилля в Фултоне - трагична; это концепция без информации, это
слишком субъективно, а потому - заманчиво для непрофессионалов; истинный
профессионализм есть не что иное, как калькуляция риска и допуск
возможностей; чувственность опасна в политике, она приносит сиюминутные
дивиденды, но оборачивается гибельными последствиями в будущем; нельзя
сжигать мосты ни в любви, ни тем более в межгосударственных отношениях. Но
ведь что-то стоит за такого рода тенденцией? Что? Банки? Какие? Концерн?
Чей? История персонифицирована только тогда, когда ты смог приблизиться к
пониманию скрытого механизма социального интереса тех групп, которые имеют
силу с т а в и т ь на того или иного человека, на личность, находящуюся в
фокусе общественного интереса. Непризнанным может быть художник или
писатель, - слава придет к нему посмертно; ученый может оказаться
отринутым современниками, - его идеи восторжествуют после того, как он
уйдет в небытие, но тем больше будет его слава, подтвержденная памятью
поколений; неужели политик типа Черчилля стремится к самой широкой
известности только для того, чтобы люди ждали его слова, не важно, мудрого
или вздорного, главное - слышимого и обсуждаемого всеми?!
...Штирлиц закончил первый день работы в одиннадцать часов вечера,
когда здание корпорации опустело, сидел лишь дежурный в комнате телефонной
и телеграфной связи; он и принял от Штирлица ключи, дал ему расписаться в
книге прихода и ухода, пожелал доброй ночи и снова воткнулся в "Блаупункт"
- передавали запись футбольного матча между "Реалом" (Мадрид) и сборной
Аргентины.
Дома Штирлиц разделся и пустил воду в ванну. Давно я не лежал в такой
ванной, вот ведь блаженство, а? Много ли человеку надо, черт возьми?!
Он залез в зеленую воду и, запрокинув руки за голову, расслабился.
...Штирлицу - хотя правильнее сказать Исаеву, а, быть может, еще
вернее Владимирову - повезло самим фактом рождения, тем, что он
воспитывался в той среде, где значимость человека, его богатство и вес
определялись уровнем знания, умением мыслить и степенью верности идее
демократии, братства и равенства.
Как-то отец, друг и последователь Мартова, в Цюрихе еще, до
возвращения в Россию (выехали следом за "Ильичами"), спросил Всеволода
(никто тогда и представить себе не мог, что в двадцать первом он назовет
Дзержинскому тот псевдоним, под которым проживет до двадцать седьмого,
"Максим Максимович Исаев", а уж Менжинский утвердит "Штирлица"):
- Ты когда-нибудь задумывался над феноменом слова "энциклопедия"?
- Нет.
- А зря.
- Объясни, папа.
- Греки определяли его как справочное сочинение, содержащее в
сокращении - обрати на это особое внимание - все человеческие знания. В
сокращении... Почему? Потому что составить развернутую справку на все
идеи, которые выдвинуло человечество, - невозможно. Отчего Французскую
революцию связывают с Дидро, отцом энциклопедистов? Оттого что он был
первым, кто обобщил опыт прожитых тысячелетий, сконцентрировав
