разведчик он понимал, что черновую работу, связанную с риском разоблачения
и публичного скандала, должен вести такой человек, который готов на все и
никогда не з а л о ж и т босса.
Возможность разоблачения (люди ОСС - зубасты, за себя драться умеют,
особенно те, которые пришли сюда в начале войны из левого лагеря, во всем
и всегда ориентировались на Рузвельта) и связанного с этим лишения
заработка в государственном департаменте была соответствующим образом
подстрахована: брат Макайра, вполне надежный человек, никак, ни во что,
понятно, не посвященный, был приглашен на работу в ИТТ и готовился к тому,
чтобы занять место директора филиала концерна в Монтевидео; помимо
заработной платы ему выделили определенное количество акций, которые он
положил в банк на свое имя, хотя был уведомлен о том, что распоряжаться
этими средствами должен Роберт - "в целях национальных интересов страны".
Когда Макайр узнал, сколько стоят эти акции, ему стало понятно, что за всю
свою деятельность в государственном департаменте, да и в любом другом
правительственном учреждении, - даже если предположить, что жить он будет
до ста лет и столько же лет сидеть в своем кресле, - он не сможет
заработать и третьей части того, что оказалось принадлежащим ему в
результате благодетельства Аллена Даллеса и тех сил, которые за ним
стояли.
ШТИРЛИЦ - VII (Мадрид, октябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________
Штирлиц вылез из такси, вызванного ему Кемпом, поднялся в свой номер,
удивившись тому, что старика, сидевшего на этаже, не было на месте; обычно
он чутко дремал в кресле, укрыв ноги, раздутые водянкой, тяжелым баскским
пледом.
Штирлиц включил свет - тусклый, уныло-пыльный, устало снял мятый
пиджак, обернулся и сразу же натолкнулся взглядом на человека, который
спал на его узенькой кровати, не сняв ботинок; ботинки были тупорылые,
американского фасона, как и на Джонсоне. Человек действительно спал; даже
хороший профессионал не мог бы так точно сыграть ровного похрапывания,
неловкой позы, да и розовые помятости на лице говорили за то, что
необычный гость лежит на его кровати не менее часа, а то и двух; сморило,
видимо, бедолагу, пока ждал.
Штирлиц мгновение стоял возле двери, продумывая, как ему следует
поступить: то ли разбудить незнакомца, то ли уйти из номера, то ли лечь
спать на маленький жесткий диванчик, стоявший в закутке, возле
умывальника, - туалета в номере не было, приходилось ходить в самый конец
коридора: душевая была на первом этаже, каждое посещение стоило семь
песет; вода шла то холодная, то горячая; ничего не попишешь, пансионат с
одной звездочкой; раньше в таких жили проститутки, студенты и бедные
иностранцы, приехавшие в Мадрид, чтобы изучить язык.
Он выключил свет, аккуратно повесил пиджак на спинку стула и
устроился на диванчике, досчитай до ста, сказал он себе, и ты уснешь; ну
их всех к черту; ты не понял, чего от тебя хотят, все слишком запутанно,
никакой логики; нет, конечно же, логика есть, их логика, непонятная тебе;
значит, надо ждать; ничто так не помогает п р е в о з м о ч ь ноющую
тягость ожидания, как сон; спи.
И он уснул, словно провалился в темноту.
...На грани пробуждения Штирлиц вдруг увидел громадный луг,
совершенно белый из-за того, что весь был усыпан полевыми ромашками, и по
этому бело-желтому лугу шли Сашенька и Санька; она совсем еще молодая, он
никогда не видел ее иной, а Санька был в немецкой форме без погон, но
отчего-то босой, ступни совершенно восковые, с синими прожилками холодных,
безжизненных вен; если Сашенька казалась веселой, близкой, живой, то сын -
из-за этих страшных восковых ног - был весь пепельный, как бы нереальный,
и вокруг его головы вился рой красной мошкары.
Он вскинулся с диванчика; было еще темно, значит, спал не больше
часа; человек на его кровати сжался в комочек, положил ладонь под щеку,
чмокал, словно младенец. Это сладкое чмоканье отчего-то разъярило
Штирлица; он достал сигарету, закурил, тяжело затянулся и сказал:
- Слушайте, пора и честь знать, у меня ноги затекли.
Чмоканье прекратилось, человек на кровати затаил дыхание и - Штирлиц
почувствовал это - спружинился.
- Вы ведь говорите по-английски, - сказал, наконец, человек,
откашлявшись, - я плохо понимаю немецкий.
- Ложитесь на диван, я хочу поспать на своей кровати, - сказал
Штирлиц. - Ноги свело.
- Я ждал вас с двенадцати, извините за вторжение... Я менял скат,
именно я должен был подобрать вас на дороге, вам ведь говорили мои коллеги
про голубой "форд".
- Говорили... Что ж так долго меняли скат? Я шел минут двадцать по
шоссе, все ждал, когда пульнут в спину.
- Я всегда стрелял в лоб, мы ж не гестапо, - человек поднялся с
кровати, потянулся так, что Штирлиц услышал, как хрустнули его суставы,
включил свет и, улыбнувшись, сел на стул к колченогому маленькому столику.
Ранняя седина делала его лицо благородным, глаза были круглые,
иссиня-черные, умные, со смешинкой. - Это ведь я должен был накормить вас
сказочным обедом. Придется дождаться утра, пойдем сказочно завтракать.
- Вы, наверно, недавно в Испании, - заметил Штирлиц, не поднимаясь с
диванчика. - Здесь отсутствует институт сказочных завтраков; в "Ритце"
дают кофе и джем с булочкой, скучно; надо ждать десяти утра, когда
откроются испанские таверны, только там можно полакомиться осьминогом,
колбасками и тортильей...
- А сейчас только семь, - сказал человек, посмотрев на часы. -
Сдохнешь с голода. Может, пока что обговорим ряд вопросов, представляющих
взаимный интерес? Не против?
- Давайте, чего ж не обговорить. Вас как зовут?
- Это неважно. Мало ли как могут звать человека. Шарль. Или Магомет.
Иван. Важно, что я пришел к вам с предложением. Я представляю американскую
разведку и заинтересован в том, чтобы познакомиться с вами поближе. Я
только что получил кое-какие данные из Вашингтона, связанные с вами и
вашим прошлым. Присматривался я к вам довольно долго, пришлось поработать
в немецких архивах, полнейший хаос; видимо, все-таки много документов
погибло, но по фотографиям я пришел к выводу, что доктор Брунн и господин
Бользен - одно и то же лицо.
- Слушайте, Магомет, - хмуро усмехнулся Штирлиц, но продолжить не
смог, потому что человек вдруг переломился от смеха; смеялся он громко,
заливисто, как-то по-детски; такое тоже трудно сыграть, подумал Штирлиц; у
него глаза птичьи, а такие бывают у детей; глядя на то, как хохочет
незнакомец, Штирлиц тоже улыбнулся, повторив: - Слушайте, Магомет, если вы
все про меня знаете, то мне неудобно говорить, ничего не зная про вас. Мне
за вчерашний день и сегодняшнюю ночь надоели игры. Хочу ясности.
- Будет ясность. Только сначала ответьте, куда вы исчезли с дороги?
- Сначала я выслушаю вас и в зависимости от этого приму решение:
сказать вам правду или утаить ее.
- Нет, мистер Бользен-Брунн, у вас нет альтернативы, и права выбора
вы лишены. Решать буду я, а не вы. - Гость достал из кармана конверт,
подошел к дивану, протянул Штирлицу. - Поглядите.
Там были отпечатки пальцев, его пальцев; Штирлиц был убежден, что
именно эти "пальцы" ему показывал Мюллер, когда привел в подвал гестапо и
потребовал ответить на один-единственный вопрос: как эти "пальчики" могли
оказаться на чемодане русской радистки; Штирлиц, однако, ошибался;
отпечатки пальцев - как это явствовало из надписи на обороте - были копией
из дела "Интерпола", заведенного двадцать третьего марта сорок пятого года
в Швеции по делу об "убийстве доктором Бользеном гражданки Германии Дагмар
Фрайтаг".
"Но это же фальшивка, - подумал Штирлиц. - Дагмар присылала мне
телеграммы из Швеции".
Он достал из конверта еще одну фотографию: Дагмар в морге, с номерком
на ноге; вспышки магния холодно отражаются в белом кафеле; бесстрастные
лица полицейских; рядом с ними два человека в строгих черных костюмах.
- А это кто? - спросил Штирлиц, ткнув в черных пальцем.
- Толстый - германский консул фон Рибау. Второго не знаю... Рибау
полагает, что этот человек из резидентуры вашего посольства, то, что
немец, не сомневается. Мы его ищем. Найдем, это точно.
- Рибау подтвердил свои слова под присягой?
- По поводу чего?
- По поводу смерти фрау Фрайтаг.
- Посмотрите внимательно все документы, там есть заключение шведов.
Мы были уверены, что вы захотите получить этот документ.
- Почему?
- Потому что я собрал на вас кое-какую информацию.
- Где она?
- В нашем досье. Хотите посмотреть?
- Естественно.
- Ладно, кое-что покажем. Ну, я жду ответа.
Штирлиц поднялся с дивана, подошел к умывальнику, ополоснул лицо,
чувствуя омерзительный запах хлорки (водопровод ни к черту, трубы старые,
а испанцы боятся инфекций,- память о чуме живуча, нет ничего страшнее
массового мора или голода, потому что толпа становится неуправляемой),
травят микробов, а потом глаза; растер лицо полотенцем, аккуратно повесил
его на крючок, вернулся к дивану, сел, забросив ногу на ногу, и сказал:
- Меня подобрал на дороге работник вашего ИТТ мистер Кемп.
- Американец?
- Он представился немцем. Может, натурализовавшийся немец, не знаю.
Вам проверить легче, чем мне.
- Мы проверим. Что он от вас хотел?
- Того же, чего и вы. Честности и моей дружбы.
- Я вашей дружбы не. хочу. Я ею брезгую, простите за откровенность. Я
очень не люблю нацистов, но мне поручили встретиться с вами, накормить вас
обедом и поговорить обо всех ваших прежних знакомых.
- Зачем вы показали мне эти фальшивки? - спросил Штирлиц, кивнув на
фотографии и заявление консула; посмотрев, он неловко бросил их на стол,
они рассыпались, лежали веером, как новенькие игральные карты.
- Чтоб вы знали, как вас ищут. Я-то бы вас выдал трибуналу, честное
слово, но мои шефы считают возможным использовать вас в качестве
рассказчика... Они хотят услышать ваши рассказы о былом, понимаете?
- Понимаю.
- Если вы не согласитесь, пенять придется на себя.
- Выдадите трибуналу?
- После нашего разговора, - если он будет носить вербовочный характер
- это уже невозможно.
- Что же тогда делать? Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой?
- Что, что?
- Есть такая сказочка про бедного зайца, ее хорошо перевели на
немецкий, а я постарался дословно пересказать на вашем языке...
- Дословно - не получится. В дословном переводе отсутствует личное
начало, а без личности любое дело обречено на гибель.
- Верно.
- Что вам предлагал Кемп?
- Предлагал работу в ИТТ.
- В качестве кого?
- Переводчика.
- Хм... странно... Кто он такой?
Если у Кемпа воткнута аппаратура прослушивания, подумал Штирлиц, они
будут иметь расшифрованный разговор к девяти утра, ребята умеют ценить
время. Если же у него дома ч и с т о, тогда мне невыгодно говорить все;
две силы - не одна, есть возможность маневра, если только он не продолжает
игру, заранее проговоренную с тем же Кемпом.
- Немец. Как я. Вроде бы инженер...
- Давно он здесь?
- Спросите в ИТТ, возможно, он мне все врал.
- В ИТТ мы спросим, конечно же, только вот что странно: работу
переводчика на этой фирме должен был предложить вам я, а никакой не Кемп.
Где тут у вас телефон? У деда?
- Да.
- Я должен позвонить.
- Не будите своего шефа, еще рано... Рассердится...
- Шеф я. Будить намерен помощника. Портье понимает по-английски?
- А вы его сами спросите.
