безрассудство риска, небрежение к смертельной опасности, а это нельзя
сыграть, фальшь скрываема в слове, но она сразу же заметна в движении
крохотной фигурки матадора на громадной арене, один на один с
пятисоткилограммовым быком, приготовившимся к последнему удару: или ты
пронзишь ему сердце, или он поднимет тебя на рога, третьего исхода не
существует.
_______________
' С о м б р а - тень (исп.).
Поначалу бой складывался не лучшим образом, хотя бык был прекрасен;
торс его чем-то напоминал Штирлицу торпеду, такая же тупая одержимая
устремленность; когда он занимался делом атомщика Рунге, ему пришлось
обращаться за экспертизой не только в ведомство Геринга (тот какое-то
время поддерживал атомный проект), но и к людям Вернера фон Брауна, отца
ФАУ. Штирлиц тогда с ужасом смотрел на эти ракеты; такие же, как этот бык,
могучие в "торсе" и такие же узкозадые, они зримо таили в себе
направленную, бессмысленную угрозу.
Педро де ля Крус применил неверную тактику боя; с самого начала он
повел себя слишком уж бесстрашно; публика не любит этого в начале, не надо
тешить ежеминутным вероятием летального исхода; конечно, если люди
заметят, что он боится быка, матадора освищут и, как бы прекрасно он ни
провел корриду, первое впечатление будет решающим, а ведь еще древние
драматурги знали, как и г р а т ь героя, не зря вводили в ткань
представления хоры, которые рассказывали, как силен и опасен враг; герою
оставалось только победить или погибнуть, категория интереса соблюдена
абсолютно; так же, подумал тогда Штирлиц, и Педро надо было и г р а т ь
своего быка; надо было загодя срежиссировать с пикадором его падение с
лошади, когда бык бросится на всадника; надо было договориться с
бандерильерос', чтобы они разбежались по арене, а еще лучше скрылись за
деревянный барьер, когда бык начнет метаться за людьми, и лишь после
этого, оставшись с животным "мано-о-мано"'', следовало п о к а з а т ь
бесстрашие, оно было бы подготовлено; контраст есть прием искусства, а
что, как не искусство, настоящий бой против пятисоткилограммового быка с
пастбищ Миуры?!
_______________
' Б а н д е р и л ь е р о с - участники боя (исп.).
'' М а н о - о - м а н о - лицом к лицу: дословно рука к руке (исп.).
Настроение людей, пришедших на зрелище, переломить трудно; Штирлицу
показалось даже, что Педро проиграл бой; освищут; однако воистину не было
бы счастья, да несчастье помогло: бык поднял на рога молоденького
бандерильеро, настигнув его возле самой загородки, куда спешил парень,
чтобы укрыться от рассвирепевшего животного.
Он мог погибнуть, если бы Педро не бросился к быку с мулетой в руке,
отманивая его на себя; отманил; начал и г р у; бык проносился мимо него в
сантиметре, не больше; на трибунах стали кричать "оле!"'. А это значит,
что р а б о т у Педро оценили; мертвая тишина трибун, разрываемая жарким
выдохом "оле!", свидетельствует о том, что матадор ведет бой достойно, как
истинный кабальеро, бесшабашное мужество и абсолютная грация движений,
никакой суеты; достоинство, прежде всего достоинство.
_______________
' О л е ! - давай! (исп.).
На почетных местах для наиболее уважаемых гостей Штирлиц заметил
генерала Гонсалеса; тот сидел в белом чесучовом костюме, в белой шляпе, со
стеком в холеных руках; после увольнения в отставку никогда не носил
форму, хотя имел на это право.
"Вот кто мне нужен, - подумал тогда Штирлиц. - Только я не интересен
ему - в моем нынешнем положении. Если бы я был силен, он бы пошел на любой
блок со мной; тот, кто уволен от дел, алчет связей с сильными, особенно
иностранцами... А я - нищ и слаб, пустое место, ему нет никакого резона
восстанавливать знакомство, которое было таким тесным в тридцать
седьмом..."
После окончания боя, когда Педро обошел арену, подняв над головой
трофэо - ухо быка, врученное ему президентом корриды, - он пригласил
Штирлица в свой громадный "паккард", вмещавший восемь человек, всю его
квадрилью, включая "шпажного парня" Антонио, и они покатили в маленький
бар "Алемания" на тихой улице Санта Анна, здесь традиционно собирались
после боев все матадоры; угощение было по-испански щедрым и безалаберным,
тарелки ставили и тут же забирали; Штирлиц не успевал доесть, как у него
выхватывали мясо и ставили тарелку с новыми яствами; ну и темперамент!
Чем дальше, тем больше матадор нравился Штирлицу; он любил в людях
надежность и уважительность к тем, кто от него зависел; Педро смотрел на
своих бандерильерос и пикадора влюбленными сияющими глазами; "без вас я
ничто, кабальерос, спасибо вам, вы были истинными бойцами, я восхищался
вами". Люди за соседними столами щелкали языками: "как сказано! как
прекрасно сказано!" Никто так не ценит слово в застолье, как испанцы и
грузины. "Сначала было слово" - как же иначе?
Такой парень не подведет, подумал тогда Штирлиц, ему можно доверить
письмо, он не станет вскрывать его и не отдаст тому, кто попросит об этом;
испанцы ценят доверие; чем больше и открытое доверяешь ему, тем более он
верен дружеству, - ведь доверие возможно только между друзьями; я спрошу
его, где он остановился в Мадриде, и приду к нему завтра; я запутаю тех,
кто может следить за мной, хотя вряд ли, вроде бы я чист, кому я здесь
нужен?
Штирлиц присматривался к матадору; он умел смотреть так, что человек
не замечал этого; не зря он занимался живописью; взгляд, как удар
бандерильей, стремителен, рассеян, и вот уже срисована манера человека
слушать (а ведь это так важно, как люди слушают других, за этим сразу
встает характер); взгляд - и в памяти навсегда останется манера говорить;
взгляд - и ты навсегда запомнишь, как человек ест и пьет, в этом тоже его
характер; нет, он положительно нравился Штирлицу, этот матадор.
Педро пил очень мало, ел еще меньше, на вопросы отвечал сдержанно, но
очень красиво; в конце обеда подвинулся к Штирлицу:
- Я уважаю вас, немцев. Мой брат сражался вместе с вами в "Голубой
дивизии" против красных. Его там убили.
Нет, сказал себе Штирлиц, я не зря ощущал все это время
з а п е л е н а т о с т ь; я чувствую опасность кожей; это чувствование
стало моим "альтер эго", ничего не попишешь; не оно, конечно же,
превалирует во мне, все-таки, во-первых, я логик, и поэтому мне довольно
трудно жить, ибо каждый порыв автоматически, как само собой разумеющееся,
перепроверяется холодным расчетом, анализом фактов и явлений, иначе
нельзя, если бы я жил не так, меня бы давным-давно ждал провал. Стоики
утверждали, что из трех элементов - обозначаемое (мысль), обозначающее
(слово) и предмет, находящийся вне всего, - главным является обозначающее.
Эпикурейцы упростили эту позицию, исключив понятие "обозначающее",
вознесли того, кто видит и судит о предмете, выражая ложь или правду
словом; эпикурейцы облегчали себе жизнь, они отказывались принимать идею,
мысль как явление, существующее вне нас; "я - хозяин мира, я создаю его в
своем воображении так, как мне угодно, истина или ложь определяется лишь
моим словом"; бедные эпикурейцы, моя работа им бы не подошла, сгорели бы
за месяц, а то и быстрее. Впрочем, и стоики долго бы не продержались,
примат слова никого до добра не доводил; не слово определяет факты бытия,
но именно оно, бытие, формулирует словом правду и ложь; как только слово
становится самодовлеющим, как только сознание делается тираном бытия, так
начинается шабаш лжи. Я всегда шел за правдой факта, наверное, поэтому и
слова находил правильные; я не пытался подогнать жизнь под себя, это
невозможно, хотя так заманчиво; жизнь обстругивает нас и заставляет - рано
или поздно - следовать в ее русле, как же иначе?! Ладно, будет тебе
хвалить себя, подумал Штирлиц, жив еще - и слава богу, думай, что тебя
ждет, и похрапывай, чтобы Кемп верил в твою игру: голодное опьянение,
развезло, рано или поздно язык развяжется, обмякнешь. Вот и готовься к
тому, чтобы размякнуть достоверно. А для этого заставь себя отключиться,
ты же умел спать и по пять минут, зато какой свежей делалась голова, какой
чистой и собранной, давай отключайся, у тебя еще есть минут десять.
...Кемп положил ему руку на плечо через пятнадцать минут, когда
притормозил около старинного красивого дома:
- Мы приехали, Брунн. Как поспали?
- Я не спал ни минуты, - ответил Штирлиц. - Я думал. И у меня
чертовски трещит голова. Самое хреновое дело, если не допил. У вас есть
что выпить?
- Я же говорил: все, что душе угодно. Дома и я с вами отведу душу,
вы-то пили, а я лишь поддерживал компанию, знаете как обидно...
- Знаю. Я тоже поддерживал компанию, когда мне приходилось выполнять
свою работу.
- Опять вы за свое... - вздохнул Кемп, пропуская Штирлица в маленький
лифт, всего на двух человек, хотя сделана кабина была из красного дерева,
зеркало венецианское, а ручки на дверцах латунные, ручной работы, -
оскаленные пасти тигров, очень страшно.
Квартира Кемпа поразила Штирлица: в старый испанский дом, с его
таинственными темными закоулками, длинными коридорами и громадными окнами,
закрытыми деревянными ставнями, была словно бы в с т а в л е н а немецкая
квартира - много светлого дерева, (скорее всего, липа), бело-голубая
керамика, баварские ходики-кукушка, хирургически чистая кухня-столовая,
большой холл с камином; на стенах пейзажи Альп и Гамбурга, его маленьких
улочек возле озера.
- Хотите виски? - спросил Кемп. - Или будете продолжать вино? Я жахну
виски.
- Сколько у вас вина?
- Хватит. Дюжина. Осилите?
- Нет, мочевой пузырь лопнет, некрасиво. А пару бутылок высосу.
- Есть хамон'. Настоящий, из Астурии, очень сухой. Любите?
_______________
' Х а м о н - вяленое мясо (исп.).
- Обожаю. А сыр есть?
- И сыр есть. Располагайтесь. Включить музыку? Я привез много наших
пластинок. "Лили Марлен" поставить?
- Какое у вас воинское звание?
- Капитан. Я кончил службу капитаном. Останься в армии, был бы
полковником.
- В каком году кончили служить?
- Давно.
- Просто так и сказали: "больше не хочу служить рейху и фюреру"?
- Нет, - ответил Кемп, расставляя на столе большие тяжелые бокалы,
тарелки, на которых были изображены охотничьи сцены, бутылки, блюдо с
хамоном и сыром. - Вы же прекрасно знаете, что так я сказать не мог. Меня
перевели в министерство почт и телеграфа... Мы занимались атомным
проектом. Штурмбанфюрер Риктер возглавлял административную группу, я
курировал координационную службу, громадный объем информации, нужно было
следить за всем тем, что выходило в печать на английском языке, на
французском... Да и потом постоянные драки между теоретиками... Они вроде
писателей или актеров... Грызутся день и ночь, толкаются, словно дети,
только в отличие от малышей дерутся не кулаками, а остро отточенными
шипами. Попробуйте вино. Каково?
Штирлиц сделал глоток:
- Это получше того, чем нас поил дон Фелипе.
- Да? Очень рад. Мне присылают вино из Севильи, там у нас бюро, мы
купили хорошие виноградники. Эрл знает толк в коммерции... Еще?
- С удовольствием.
- А я добавлю себе виски... Хорошее виски, крестьянский напиток...
Зря отказываетесь.
- Я не откажусь, когда вы устроите меня к себе. Напьюсь до одури.
Обещаю.
- До одури - не позволю. На чужбине соплеменники должны оберегать
друг друга. Неровен час...
- Когда вы уехали сюда?
- В сорок четвертом... Фюрер закрыл атомный проект как
