критическая, и необходимы срочные меры, которые позволят спасти
антигитлеровскую коалицию от провокаций, возможно, в конечном счете
двусторонних.
Юстас".
После того, как это экстренное донесение было отправлено в Центр,
Штирлиц сел в машину и уехал к озеру - в тишину и одиночество. Ему было
сейчас, как никогда, плохо; он чувствовал себя опустошенным, обворованным.
Он-то помнил, какое страшное ощущение пережил в сорок первом году
двадцать второго июня - весь тот день, пока молчал Лондон. И он помнил,
какое громадное облегчение испытал он, услышав речь Черчилля. Несмотря на
самые тяжелые испытания, выпавшие на долю Родины летом сорок первого года,
Штирлиц был убежден, причем отнюдь не фанатично, но логически выверенно, в
том, что победа - как бы ни был труден путь к ней - неминуема. Ни одна
держава не выдерживала войны на два фронта.
Последовательность целей - удел гения, действия которого подчинены
логике. А бесконтрольная маниакальность фюрера, жившего в мире созданных
им иллюзий, обрекла германскую нацию на трагедию.
Вечером двадцать четвертого июня Штирлиц был на приеме в румынском
посольстве. Обстановка была торжественной, лица гостей светились весельем,
тускло мерцали тяжелые ордена генералов, искрилось сладковатое румынское
вино, сделанное по рецептам Шампани, произносились торжественные речи, в
которых утверждалась непобедимость германо-румынского военного
содружества, а Штирлиц чувствовал себя здесь словно в дешевом балагане,
где люди, дорвавшиеся до власти, разыгрывают страшную феерию жизни, не
чувствуя, что сами-то они уже нереальны и обречены. Штирлиц считал, что
Германия, зажатая между Советским Союзом и Великобританией, а в недалеком
будущем и Штатами - Штирлиц верил в это, - подписала себе смертный
приговор.
Для Штирлица было едино горе Минска, Бабьего Яра или Ковентри: те,
кто сражался против гитлеризма, были для него братьями по оружию. Дважды -
на свой страх и риск - он спасал английских разведчиков в Голландии и
Бельгии без всяких на то просьб и указаний. Он спасал своих товарищей по
борьбе, он просто-напросто выполнял свой солдатский долг.
Он испытывал гордость за ребят Эйзенхауэра и Монтгомери, когда они
пересекли Ла-Манш и спасли Париж; он был счастлив, когда Сталин пришел на
помощь союзникам во время гитлеровского наступления в Арденнах. Он верил,
что теперь этот наш громадный и крохотный мир, уставший от войн,
предательств, смертей и вражды, наконец обретет долгий и спокойный мир, и
забудут дети картонное шуршание светомаскировок, а взрослые - маленькие
гробики.
Штирлиц не хотел поверить в возможность сепаратного сговора
гитлеровцев с союзниками - в каком бы виде он ни выражался - до тех пор,
пока сам лицом к лицу не столкнулся с этим заговором.
Штирлиц мог понять, что толкало к этому сговору Шелленберга и всех
остальных, кто был за ним: спасение жизней, страх перед ответственностью -
и все эти чисто личные мотивы маскировались высокими словами о спасении
западной цивилизации и противостоянии "большевистским ордам". Все это
Штирлиц понимал и считал действия Шелленберга разумными и единственно для
нацистов возможными. Но он не мог понять, сколько ни старался быть
объективным, позицию Даллеса, который самим фактом переговоров заносил
руку на единство союзников.
"А если Даллес не политик и даже не политикан? - продолжал рассуждать
Штирлиц. Он сидел на скамейке возле озера, сгорбившись, надвинув на глаза
кепи, острее, чем обычно, ощущая свое одиночество. - А что, если он
попросту рисковый игрок? Можно, конечно, не любить Россию и бояться
большевиков, но обязан понимать, что сталкивать Америку с нами - это
значит обрекать мир на такую страшную войну, какой еще не было в истории
человечества. Неужели зоологизм ненависти так силен в людях того
поколения, что они смотрят на мир глазами задряхлевших представлений?
Неужели дряхлые политиканы и старые разведчики смогут столкнуть нас лбами
с американцами?"
Штирлиц поднялся - ветер с озера был пронизывающим; он почувствовал
озноб и вернулся в машину.
Он поехал в тот пансионат "Вирджиния", где остановился профессор
Плейшнер - тот написал об этом в открытке: "Вирджинский табак здесь
отменно хорош". В "Вирджинии" было пусто: почти все постояльцы уехали в
горы. Кончался лыжный сезон, загар в эти недели был каким-то особенным,
красно-бронзовым, и долго держался, поэтому все имевшие мало-мальскую
возможность отправлялись в горы: там еще лежал снег.
- Могу я передать профессору из Швеции, я запамятовал его имя,
несколько книг? - спросил он портье.
- Профессор из Швеции сиганул из окна и умер.
- Когда?
- Третьего дня, кажется, утром. Пошел - такой, знаете ли, веселый - и
не вернулся.
- Какая жалость... А мой друг, тоже ученый, просил передать ему
книги. И забрать те, которые были у профессора.
- А позвоните в полицию. Они забрали все его вещи. Они вам все
отдадут, если вы докажете, что там есть ваши книги.
- Спасибо, - сказал Штирлиц, - я так и сделаю.
Он проехал по улице, где находилась явка. На окне стоял цветок -
сигнал тревоги. Штирлиц все понял. "А я считал его трусом", - вспомнил он.
Он вдруг представил себе, как профессор выбросился из окна - маленький,
тщедушный и тихий человек. Он подумал: какой же ужас испытал он в свои
последние секунды, если решился кончить с собой здесь, на свободе,
вырвавшись из Германии. Конечно, за ним шло гестапо. Или они устроили ему
самоубийство, поняв, что он будет молчать?..
15.3.1945 (18 ЧАСОВ 19 МИНУТ)
Как только Кэт с детьми уснула в номере отеля, Штирлиц, приняв две
таблетки кофеина - он почти не спал эти дни, - поехал, предварительно
созвонившись, на встречу с пастором Шлагом.
Пастор спросил:
- Утром я не смел говорить о своих. А теперь я не могу не говорить о
них: что с сестрой?
- Вы помните ее почерк?
- Конечно.
Он протянул пастору конверт. Шлаг прочитал маленькую записку:
"Дорогой брат, спасибо за ту великодушную заботу, которую ты о нас
проявил. Мы теперь живем в горах и не знаем, что такое ужас бомбежек. Мы
живем в крестьянской семье, дети помогают ухаживать за коровами; мы сыты и
чувствуем себя в полной безопасности. Молим бога, чтобы несчастья,
обрушившиеся на твою голову, скорее кончились. Твоя Анна".
- Какие несчастья? - спросил пастор. - О чем она?
- Мне пришлось сказать ей, что вы арестованы... Я был у нее не как
Штирлиц, но как ваш прихожанин. Вот их адрес - когда все кончится, вы
найдете их. Вот фотография - это вас должно убедить окончательно.
Штирлиц протянул пастору маленькое контактное фото: он сделал
несколько снимков в горах, но было пасмурно, поэтому качество снимка было
довольно посредственным. Пастор долго рассматривал фото, а после сказал:
- В общем-то, я верю вам даже и без этой фотографии... Что вы так
осунулись?
- Бог его знает. Устал несколько. Ну? Какие еще новости?
- Новости есть, а вот дать оценку им я не в силах. Либо надо
перестать верить всему миру, либо надо сделаться циником. Американцы
начали переговоры с СС. Они поверили Гиммлеру.
- Данные?
- Что?
- Какими вы располагаете данными? От кого вы их получили? Какие у вас
есть документы? В противном случае, если вы пользуетесь одними слухами, мы
можем оказаться жертвами умело подстроенной лжи.
- Увы, - ответил пастор, - я бы очень хотел верить, что американцы не
ведут переговоров с людьми Гиммлера. Но вы читали то, что я уже передал
вам. А теперь это... - И он протянул Штирлицу несколько листков бумаги,
исписанных его убористым, округлым почерком.
"Вольф. Здравствуйте, господа.
Голоса. Здравствуйте, добрый день.
Даллес. Мои коллеги прибыли сюда для того, чтобы возглавить
переговоры.
Вольф. Очень рад, что наши переговоры пойдут в столь представительном
варианте.
Геверниц. Это сложно перевести на английский - "представительный
вариант"...
Вольф (смеясь). Я смог установить хотя бы, что господин Геверниц на
этой встрече исполняет роль переводчика...
Даллес. Я думаю, пока что нет нужды называть подлинные имена моих
коллег. Однако могу сказать, что на меня и на моих друзей произвело самое
благоприятное впечатление то обстоятельство, что высший чин СС, начав
переговоры с противником, не выдвигает никаких личных требований.
Вольф. Мои личные требования - это мир для немцев.
Незнакомый голос. Это ответ солдата!
Даллес. Что нового произошло у вас за это время?
Вольф. Кессельринг вызван в ставку фюрера. Это самая неприятная
новость.
Даллес. Вы предполагаете...
Вольф. Я не жду ничего хорошего от срочных вызовов в ставку фюрера.
Даллес. А по нашим данным, Кессельринг отозван в Берлин для того,
чтобы получить новое назначение: командующим Западным фронтом.
Вольф. Я слышал об этом, но данные пока что не подтвердились.
Даллес. Подтвердятся. В самое ближайшее время.
Вольф. В таком случае, может быть, вы назовете мне преемника
Кессельринга?
Даллес. Да. Я могу назвать его преемника. Это генерал-полковник
Виттинхоф.
Вольф. Я знаю этого человека.
Даллес. Ваше мнение о нем?
Вольф. Это исполнительный служака.
Даллес. По-моему, такую характеристику можно дать подавляющему
большинству генералов вермахта.
Вольф. Даже Беку и Роммелю?
Даллес. Это были истинные патриоты Германии.
Вольф. Во всяком случае, у меня прямых и доверительных контактов с
генералом Виттинхофом не было.
Даллес. А у Кессельринга?
Вольф. Как заместитель Геринга по "люфтваффе", фельдмаршал имел
прямой контакт почти со всеми военачальниками рейха ранга Виттинхофа.
Даллес. А как бы вы отнеслись к нашему предложению отправиться к
Кессельрингу и попросить его капитулировать на Западном фронте,
предварительно получив согласие Виттинхофа на одновременную капитуляцию в
Италии?
Вольф. Это рискованный шаг.
Даллес. Разве мы все не рискуем?
Неизвестный голос. Во всяком случае, ваш контакт с Кессельрингом на
Западном фронте помог бы составить ясную и конкретную картину: пойдет он
на капитуляцию или нет.
Вольф. Он согласился на это в Италии, почему он изменит свое решение
там?
Даллес. Когда вы сможете посетить его на Западном фронте?
Вольф. Меня вызывали в Берлин, но я отложил поездку, поскольку мы
условились о встрече...
Даллес. Следовательно, вы можете вылететь в Берлин сразу же по
возвращении в Италию?
Вольф. Да. В принципе это возможно... Но...
Даллес. Я понимаю вас. Действительно, вы очень рискуете, вероятно,
значительно больше всех нас. Однако иного выхода в создавшейся ситуации я
не вижу.
Незнакомый голос. Выход есть.
Геверниц. Вы инициатор переговоров, но вы, вероятно, пользуетесь
определенной поддержкой в Берлине. Это позволит вам найти повод для визита
к Кессельрингу.
Даллес. Если прежде всего вас волнует судьба Германии, то в данном
случае она - в определенной мере - находится в наших руках.
Вольф. Конечно, этот довод не может оставить меня равнодушным.
Даллес. Можно считать, что вы отправитесь на Западный фронт к
Кессельрингу?
Вольф. Да.
Даллес. И вам кажется возможным склонить Кессельринга к капитуляции?
Вольф. Я убежден в этом.
Даллес. Следовательно, генерал Виттинхоф последует его примеру?
Вольф. После того, как я вернусь в Италию.
