Геверниц. И в случае каких-либо колебаний Виттинхофа вы сможете
повлиять на события здесь?
Вольф. Да. Естественно, в случае надобности вам будет необходимо
встретиться с генералом Виттинхофом: здесь или в Италии.
Даллес. Если вам покажется это целесообразным, мы пойдем на такой
контакт с Виттинхофом. Когда можно ждать вашего возвращения от
Кессельринга?
Вольф. Я стучу по дереву.
Даллес. Я стучу по дереву.
Незнакомый голос. Мы стучим по дереву.
Вольф. Если все будет хорошо, я вернусь через неделю и привезу вам и
Виттинхофу точную дату капитуляции войск рейха на западе. К этому часу
капитулирует наша группа в Италии.
Геверниц. Скажите, сколько заключенных томятся в ваших концлагерях?
Вольф. В концлагерях рейха в Италии находится несколько десятков
тысяч человек.
Даллес. Что с ними должно произойти в ближайшем будущем?
Вольф. Поступил приказ уничтожить их.
Геверниц. Может быть этот приказ быть приведен в исполнение во время
вашего отсутствия?
Вольф. Да.
Даллес. Можно предпринять какие-то шаги, чтобы не допустить
исполнения этого приказа?
Вольф. Полковник Дольман останется вместо меня. Я верю ему как себе.
Даю вам слово джентльмена, что этот приказ исполнен не будет.
Геверниц. Господа, пройдемте на террасу, я вижу, готов стол. Там
будет приятнее продолжать беседу, здесь слишком душно..."
16.3.1945 (23 ЧАСА 28 МИНУТ)
...Той же ночью Кэт с детьми уезжала в Париж. Вокзал был пустынный,
тихий. Лил дождь. Сонно попыхивал паровоз. В мокром асфальте расплывчато
змеились отражения фонарей. Кэт все время плакала, потому что только
сейчас, когда спало страшное напряжение этих дней, в глазах ее, не исчезая
ни на минуту, стоял Эрвин. Он виделся ей все время одним и тем же: в углу
за радиолами, которые он так любил чинить в те дин, когда у него не было
сеансов радиосвязи с Москвой...
Штирлиц сидел в маленьком вокзальном кафе возле большого стеклянного
окна: отсюда ему был виден весь состав.
- Месье? - спросила толстая, улыбчивая официантка.
- Сметаны, пожалуйста, и чашку кофе.
- С молоком?
- Нет, я бы выпил черный кофе.
Официантка принесла ему взбитую сметану и кофе.
- Знаете, - сказал Штирлиц, виновато улыбнувшись, - я не ем взбитую
сметану. Это у меня с детства. Я просил обыкновенную сметану, просто
полстакана сметаны.
Официантка сказала:
- О, простите, мосье...
Она открыла прейскурант и быстро полистала его.
- У нас есть сметана восьми сортов, есть и взбитая, и с вареньем, и с
сыром, а вот простой сметаны у нас нет. Пожалуйста, простите меня. Я пойду
к повару и попрошу его придумать что-нибудь для вас. У нас не едят простую
сметану, ноя постараюсь что-нибудь сделать...
"У них не едят простую сметану, - подумал Штирлиц. - А у нас мечтают
о простой корке хлеба. А здесь нейтралитет: восемь сортов сметаны,
предпочитают взбитую. Как, наверное, хорошо, когда нейтралитет. И для
человека, и для государства... Только когда пройдут годы, вдруг до тебя
дойдет, что, пока ты хранил нейтралитет и ел взбитую сметану, главное-то
прошло мимо. Нет, это страшно: всегда хранить нейтралитет. Какой, к черту,
нейтралитет? Если бы не сломили Гитлера под Сталинградом, он бы
оккупировал эту Швейцарию - и тю-тю нейтралитету вместе со взбитой
сметаной".
- Мосье, вот простая сметана. Она будет стоить несколько дороже,
потому что такой нет в прейскуранте.
Штирлиц вдруг засмеялся.
- Хорошо, - сказал он. - Это неважно. Спасибо вам.
Поезд медленно тронулся. Он смотрел во все окна, но лица Кэт так и не
увидел: наверное, она забилась в купе, как мышка, со своими малышами и
сидит, ждет, когда увидит своих...
Он проводил глазами ушедший состав и поднялся из-за стола. Сметану он
так и не съел, а кофе выпил.
Молотов вызвал посла Великобритании сэра Арчибальда Кэрра в Кремль к
восьми часам вечера. Молотов не стал приглашать посла США Гарримана, зная,
что Кэрр - опытный кадровый разведчик и вести с ним разговор можно будет
без той доли излишней эмоциональности, которую обычно вносил Гарриман и
которая так раздражала наркома.
Трижды сдавив большим и указательным пальцами картонный мундштук
"Казбека", Молотов закурил: он слыл заядлым курильщиком, хотя никогда не
затягивался.
Он был подчеркнуто сух с Кэрром, и острые темные глаза его
поблескивали из-под стекол пенсне хмуро и настороженно.
Беседа была короткой: Кэрр, просмотрев ноту, переданную ему
переводчиком наркома Павловым, сказал, что он незамедлительно доведет ее
текст до сведения правительства ее величества.
"Подтверждая получение Вашего письма... по поводу переговоров в Берне
между германским генералом Вольфом и офицерами из штаба фельдмаршала
Александера, я должен сказать, что Советское Правительство в данном деле
видит не недоразумение, а нечто худшее.
Из Вашего письма от 12 марта, как и приложенной к нему телеграммы от
11 марта фельдмаршала Александера Объединенному Штабу, видно, что
германский генерал Вольф и сопровождающие его лица прибыли в Берн для
ведения с представителями англо-американского командования переговоров о
капитуляции немецких войск в Северной Италии. Когда Советское
Правительство заявило о необходимости участия в этих переговорах
представителей Советского Военного Командования, Советское Правительство
получило в этом отказ.
Таким образом, в Берне в течение двух недель за спиной Советского
Союза, несущего на себе основную тяжесть войны против Германии, ведутся
переговоры между представителями германского военного командования, с
одной стороны, и представителями английского и американского командования
- с другой. Советское Правительство считает это совершенно недопустимым...
В. Молотов".
Реакция Бормана на донесение Штирлица о подробностях переговоров
Вольфа и Даллеса была неожиданной: он испытывал мстительное чувство
радости. Аналитик, он сумел понять, что его радость была похожа на ту,
которая свойственна завистливым стареющим женщинам.
Борман верил психотерапии. Он почти никогда не принимал лекарств. Он
раздевался донага, заставлял себя входить в состояние праны и устремлял
заряд воли в больную часть организма. Он вылечивал фуникулярную ангину за
ночь, простуду переносил на ногах; он умел лечить зависть, переламывать в
себе тоску - никто и не знал, что он с юности был подвержен страшным
приступам ипохондрии. Так же он умел "лечить" и такую вот, остро
вспыхнувшую в нем недостойную радость.
- Это Борман, - сказал рейхслейтер в трубку, - здравствуйте,
Кальтенбруннер. Я прошу вас приехать ко мне незамедлительно.
"Да, - продолжал думать Борман, - действовать надо осторожно, через
Кальтенбруннера. И Кальтенбруннеру я ничего не скажу. Я только попрошу его
повторно вызвать Вольфа в Берлин; я скажу Кальтенбруннеру, что Вольф, по
моим сведениям, изменяет делу рейхсфюрера. Я попрошу его ничего не
передавать "моему другу" Гиммлеру, чтобы не травмировать его попусту. Я
прикажу Кальтенбруннеру взять Вольфа под арест и выбить из него правду. А
уже после того, как Вольф даст показания и они будут запротоколированы и
положены лично Кальтенбруннером на мой стол, я покажу это фюреру, и
Гиммлеру придет конец. И тогда я останусь один возле Гитлера. Геббельс -
истерик, он не в счет, да и потом, он не знает того, что знаю я. У него
много идей, но нет денег. А у меня останутся их идеи и деньги партии. Я не
повторю их ошибок - и я буду победителем".
Как и всякий аппаратчик, проработавший "под фюрером" много лет,
Борман в своих умонастроениях допускал лишь одну ошибку: он считал, что он
все может, все умеет и все понимает объемнее, чем соперники. Считая себя
идеологическим организатором национал-социалистского движения, Борман
свысока относился к деталям, частностям - словом, ко всему тому, что
составляет понятие "профессионализм".
Это его и подвело. Кальтенбруннер, естественно, ничего не сказал
Гиммлеру - таково было указание рейхслейтера. Он повторно приказал
немедленно вызвать из Италии Карла Вольфа. В громадном аппарате РХСА
ничего не проходило без пристального внимания Мюллера и Шелленберга.
Радист при ставке Кальтенбруннера, завербованный людьми Шелленберга,
сообщил своему негласному начальнику о совершенно секретной телеграмме,
отправленной в Италию: "Проследить за вылетом Вольфа в Берлин". Шелленберг
понял - тревога! Дальше - проще: разведке не составило большого труда
узнать о точной дате прилета Вольфа. На аэродроме Темпельхоф его ждали две
машины: одна - тюремная, с бронированными дверцами и тремя головорезами из
охраны подземной тюрьмы гестапо, а в другой сидел бригаденфюрер СС,
начальник политической разведки рейха Вальтер Шелленберг. И к трапу
самолете шли три головореза в черном, с дегенеративными лицами рядом с
интеллигентным, одетым для этого случая в щегольскую генеральскую форму
Шелленбергом. К двери "дорнье" подкатили трап, и вместо наручников
холодные руки Вольфа сжали сильные пальцы Шелленберга.
Тюремщики в этой ситуации не рискнули арестовывать Вольфа: они лишь
проследили за машиной Шелленберга. Бригаденфюрер СС отвез
обергруппенфюрера СС Вольфа на квартиру генерала Фегеляйна, личного
представителя Гиммлера в ставке фюрера. То, что там уже находился Гиммлер,
не остановило бы Бормана. Его остановило другое: Фегеляйн был женат на
сестре Евы Браун и, таким образом, являлся прямым родственником Гитлера.
Фюрер даже называл его за чаем - "мой милый шурин"...
Гиммлер, включив на всю мощность радио, кричал на Вольфа:
- Вы провалили операцию и подставили под удар меня, ясно вам это?!
Каким образом Борман и Кальтенбруннер узнали о ваших переговорах?! Как
ищейки этого негодяя Мюллера могли все пронюхать?!
Шелленберг дождался, пока Гиммлер кончил кричать, а потом негромко и
очень спокойно сказал:
- Рейхсфюрер, вы, вероятно, помните: все частности этого дела должен
был подготовить я. У меня все в порядке с операцией прикрытия. Я придумал
для Вольфа легенду: он внедрялся в ряды заговорщиков, которые
действительно ищут путей к сепаратному миру в Берне. Все частности мы
обговорим здесь же. И здесь же под мою диктовку Вольф напишет рапорт на
ваше имя об этих раскрытых нами, разведкой СС, переговорах с американцами.
Борман понял, что проиграл, когда Гиммлер и Шелленберг с Вольфом
вышли от фюрера. Пожимая руку Вольфа и принося ему "самую искреннюю
благодарность за мужество и верность", Борман обдумывал, стоит ли вызвать
сюда Штирлица и устроить очную ставку с этим молочнолицым негодяем,
который предавал фюрера в Берне. Он думал об этом и после того, как
Гиммлер увел свою банду, успокоенный своей победой над ним, Борманом.
Он не смог принять определенного решения. И тогда он вспомнил о
Мюллере.
"Да, - решил он, - я должен вызвать этого человека. С Мюллером я
обговорю все возможности: и о Штирлице я поговорю с ним. У меня все равно
остается шанс: данные Штирлица. Они могут прозвучать на партийном суде над
Вольфом".
- Говорит Борман, - глухо сказал он телефонисту. - Вызовите ко мне
Мюллера.
"Лично и секретно от премьера И. В. Сталина
президенту г-ну Ф. Рузвельту
1. ...Я никогда не сомневался в Вашей честности и надежности, так же,
