что бомба была подготовлена за границей.
Потом, не дожидаясь ответа Гейдриха, Гитлер обернулся к Шелленбергу и
спросил:
- Ну, а каково ваше впечатление об англичанах? Вы ведь были с ними
лицом к лицу во время переговоров в Голландии.
Шелленберг ответил:
- Они будут сражаться до конца, мой фюрер. Если мы оккупируем Англию,
они переберутся в Канаду. А Сталин будет посмеиваться, глядя, как дерутся
братья - англосаксы и германцы.
За столом все замерли. Гиммлер, вжавшись в стул, стал делать
Шелленбергу знаки, но тот не видел Гиммлера и продолжал свое.
- Конечно, нет ничего хуже домашней ссоры, - задумчиво, не
рассердившись, ответил Гитлер. - Нет ничего хуже ссоры между своими, но
ведь Черчилль мешает мне. До тех пор, пока они в Англии не станут
реалистами, я буду, я обязан, я не имею права не воевать с ними.
Когда все ушли от фюрера, Гейдрих сказал Шелленбергу:
- Счастье, что у Гитлера было хорошее настроение, иначе он обвинил бы
вас в том, что вы сделались проангличанином после контактов с Интеллидженс
сервис. И как бы мне это ни было больно, но я посадил бы вас в камеру; и
как бы мне это ни было больно. я расстрелял бы вас - естественно, по его
приказу.
...В тридцать лет Шелленберг стал шефом политической разведки
Третьего рейха.
Когда агентура Гиммлера донесла своему шефу, что Риббентроп
вынашивает план убийства Сталина - он хотел поехать к Сталину лично, якобы
для переговоров, и убить его из специальной авторучки, - рейхсфюрер
перехватил эту идею, вошел с ней первым к Гитлеру и приказал Шелленбергу
подготовить двух агентов. Один из этих агентов, как он утверждал, знал
родственников механика в гараже Сталина.
С коротковолновыми приемниками, сделанными в форме коробки папирос
"Казбек", два агента были заброшены через линию фронта в Россию.
Фон Штирлиц знал, когда эти люди должны были вылетать за линию
фронта. Москва была предупреждена, агенты схвачены.
Провалы в работе Шелленберга компенсировались его умением
перспективно мыслить и четко анализировать ситуацию. Именно Шелленберг еще
в середине 1944 года сказал Гиммлеру, что самой опасной для него фигурой
на ближайший год будет не Герман Геринг, не Геббельс, и в общем-то даже не
Борман.
- Шпеер, - сказал он, - Шпеер будет нашим самым главным противником.
Шпеер - это внутренняя информация об индустрии и обороне. Шпеер -
обергруппенфюрер СС. Шпеер - это министерство вооружения, это тыл и фронт,
это в первую голову концерн ИГ, - следовательно, прямая традиционная связь
с Америкой. Шпеер связан со Шверином фон Крозиком. Это финансы. Шверин фон
Крозик редко когда скрывает свою оппозицию практике фюрера. Не идее
фюрера, а именно практике. Шпеер - это молчаливое могущество. Та группа
индустрии, которая сейчас создана и которая занимается планами
послевоенного возрождения Германии, - это мозг, сердце и руки будущего. Я
знаю, чем сейчас заняты наши промышленники, сплотившиеся вокруг Шпеера.
Они заняты двумя проблемами: как извлечь максимум прибыли и как эти
прибыли перевести в западные банки.
Выслушав эти доводы Шелленберга, Гиммлер впервые задумался о том, что
ключ к тайне, которую нес в себе Шпеер, он сможет найти, завладев архивом
Бормана, ибо если связи промышленников с нейтралами и с Америкой
использовал не он - Гиммлер, то наверняка их мог использовать Борман.
18.2.1945 (11 ЧАСОВ 46 МИНУТ)
Шелленберг увидел Штирлица в приемной рейхсфюрера.
- Вы - следующий, - сказал Штирлицу дежурный адъютант, пропуская к
Гиммлеру начальника хозяйственного управления СС генерала Поля, - я думаю,
обергруппенфюрер ненадолго: у него локальные вопросы.
- Здравствуйте, Штирлиц, - сказал Шелленберг. - Я ищу вас.
- Добрый день, - ответил Штирлиц, - что вы такой серый? Устали?
- Заметно?
- Очень.
- Пойдемте ко мне, вы нужны мне сейчас.
- Я вчера просил приема у рейхсфюрера.
- Что за вопрос?
- Личный.
- Вы придете через час-полтора, - сказал Шелленберг, - попросите
перенести прием, рейхсфюрер будет здесь до конца дня.
- Хорошо, - сказал Штирлиц, - только боюсь, это неудобно.
- Я забираю фон Штирлица, - сказал дежурному адъютанту Шелленберг, -
перенесите, пожалуйста, прием на вечер.
- Есть, бригаденфюрер!
Шелленберг взял Штирлица под руку и, выходя из кабинета, весело
шепнул:
- Каков голос, а? Он рапортует, словно актер оперетты, голосом из
живота и с явным желанием понравиться.
- Я всегда жалею адъютантов, - сказал Штирлиц, - им постоянно нужно
сохранять многозначительность: иначе люди поймут их ненужность.
- Вы не правы. Адъютант очень нужен. Он вроде красивой охотничьей
собаки: и поговорить можно между делом, и, если хорош экстерьер, другие
охотники будут завидовать.
- Я, правда, знал одного адъютанта, - продолжал Штирлиц, пока они шли
по коридорам, - который выполнял роль импресарио: он всем рассказывал о
гениальности своего хозяина. В конце концов ему устроили автомобильную
катастрофу: слишком уж был певуч, раздражало...
Шелленберг рассмеялся:
- Выдумали или правда?
- Конечно, выдумал...
Около выхода на центральную лестницу им повстречался Мюллер.
- Хайль Гитлер, друзья! - сказал он.
- Хайль Гитлер, дружище, - ответил Шелленберг.
- Хайль, - сказал Штирлиц, не поднимая левой руки.
- Рад видеть вас, чертей, - сказал Мюллер, - снова затеваете
какое-нибудь очередное коварство?
- Затеваем, - ответил Шелленберг, - почему ж нет?
- С вашим коварством никакое наше не сравнится, - сказал Штирлиц, -
мы агнцы божьи в сравнении с вами.
- Это со мной-то? - удивился Мюллер. - А впрочем, это даже приятно,
когда тебя считают дьяволом. Люди умирают, память о них остается.
Мюллер дружески похлопал по плечам Шелленберга и Штирлица и зашел в
кабинет одного из своих сотрудников: он любил заходить к ним в кабинеты
без предупреждения и особенно во время скучных допросов.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (ЧЕРЧИЛЛЬ)
Когда Гитлер в последние месяцы войны повторял, как заклинание, что
вопрос крушения англо-советско-американского союза есть вопрос недель;
когда он уверял всех, что Запад еще обратится за помощью к немцам после
решающего поражения, многим казалось это проявлением характера фюрера - до
конца верить в то, что создало его воображение. Однако в данном случае
Гитлер опирался на факты: разведка Бормана еще в середине 1944 года добыла
в Лондоне документ особой секретности. В этом документе, в частности, были
следующие строки, принадлежавшие Уинстону Черчиллю: "Произошла бы страшная
катастрофа, если бы русское варварство уничтожило культуру и независимость
древних европейских государств". Он писал это в своем секретном
меморандуме в октябре 1942 года, когда русские были не в Польше, а под
Сталинградом, не в Румынии, а возле Смоленска, не в Югославии, а под
Харьковом.
Вероятно, Гитлер не издавал бы приказов, карающих всякие попытки
переговоров немедленной смертью, узнай он о том яростном борении мнений,
которые существовали в 1943-1944 годах между англичанами и американцами по
поводу направления главного удара союзных армий. Черчилль настаивал на
высадке войск на Балканах. Он мотивировал эту необходимость следующим:
"Вопрос стоит так: готовы ли мы примириться с коммунизацией Балкан и,
возможно, Италии? Надо точно отдавать себе отчет в тех преимуществах,
которые получат западные демократии, если их армии оккупируют Будапешт и
Вену и освободят Прагу и Варшаву..."
Трезво думающие американцы понимали, что попытки Черчилля навязать
основной удар по Гитлеру не во Франции, а на Балканах сугубо эгоистичны.
Они отдавали себе отчет в том, что победа точки зрения Черчилля сделает
Великобританию гегемоном на Средиземном море: следовательно, именно
Великобритания оказалась бы хозяином Африки, Арабского Востока, Италии,
Югославии и Греции. Баланс сил, таким образом, сложился бы явно не в
пользу Соединенных Штатов, - и высадка была намечена во Франции.
Политик осторожный и смелый, Черчилль мог бы - при определенных
критических обстоятельствах - вступить в контакты с теми, кто стоял в
оппозиции к фюреру, для создания единого фронта, способного противостоять
рывку русских к берегам Атлантики, чего Черчилль более всего опасался.
Однако таких сил в Германии после уничтожения заговорщиков летом 1944 года
не оставалось. Но, считал Черчилль, всякий осторожный "роман" с теми из
руководства рейха, кто пытался бы осуществить капитуляцию армий вермахта
на Западе, был хотя и мало реален - в силу твердой позиции Рузвельта и
прорусских настроений во всем мире, - однако этот "роман" позволял бы ему
проводить более жесткую политику по отношению к Сталину, особенно в
польском и греческом вопросах.
И когда военная разведка доложила Черчиллю о том, что немцы ищут
контактов с союзниками, он ответил:
- Британию могут обвинить в медлительности, в дерзости, в
юмористической аналитичности... Однако Британию никто не может обвинить в
коварстве, и я молю бога, чтобы нас никогда не смогли обвинить в этом.
Однако, - добавил он, и глаза его сделались стальными, и только где-то в
самой их глубине металась искорка смеха, - я всегда просил проводить
точную грань между дипломатической игрой, обращенной на укрепление
содружества наций, и прямым неразумным коварством. Только азиаты могут
считать тонкую и сложную дипломатическую игру коварством...
- Но в случае целесообразности игра может оказаться не игрой, а более
серьезной акцией? - спросил помощник шефа разведки.
- По-вашему, игра - это несерьезно? Игра - это самое серьезное, что
есть в мире. Игра и живопись: все остальное суетно и мелко, - ответил
Черчилль. Он лежал в постели, он еще не поднялся после своего
традиционного дневного сна, и поэтому настроение у него было благодушное и
веселое. - Политика в таком виде, в каком мы привыкли воспринимать ее,
умерла. На смену локальной политике элегантных операций в том или ином
районе мира пришла глобальная политика. Это уже не своеволие личности, это
уже не эгоистическая устремленность той или иной группы людей, это наука
точная, как математика, и опасная, как экспериментальная радиация в
медицине. Глобальная политика принесет неисчислимые трагедии малым
странам; это политика поломанных интеллектов и погибших талантов.
Глобальной политике будут подчинены живописцы и астрономы, лифтеры и
математики, короли и гении. - Черчилль поправил плед и добавил: -
Соединение в одном периоде короля и гения отнюдь не обращено против
короля; противопоставление, заключенное в этом периоде, случайно, а не
целенаправленно. Глобальная политика будет предполагать такие неожиданные
альянсы, такие парадоксальные повороты в стратегии, что мое обращение к
Сталину 22 июня 1941 года будет казаться верхом логики и
последовательности. Впрочем, мое обращение было логичным, вопрос
последовательности - вторичен; главное - интересы содружества наций, все
остальное будет прощено историей...
18.2.1945 (12 ЧАСОВ 09 МИНУТ)
- Здравствуйте, фрау Кин, - сказал человек, склонившись к изголовью
кровати.
- Здравствуйте, - ответила Кэт чуть слышно. Ей еще было трудно
говорить, и в голове все время шумело, каждое движение вызывало тошноту.
Она успокаивалась только после кормления. Мальчик засыпал, и она
забывалась вместе с ним. А когда она открывала глаза, все снова начинало
