городе?
- Ну, а где же ему еще быть! - ответил Леха.
Ульянов удовлетворенно кивнул головой и задал новый вопрос.
- Леха, ты, как я слышал, сидел?
- Четыре месяца в "Петропавловке".
- Пиздили?
- Да не особенно.
"То есть, как-то, все-таки, пиздили!" - отметил про себя Ульянов, а
вслух спросил:
- А сейчас чем занимаешься? Пишешь чего-нибудь?
- Начал писать большой роман. Думаю назвать его "Мать".
- Про индейцев? - оживился Ульянов.
- Да, нет, - удивился Леха. - Про рабочее движение.
Ульянов сокрушенно покачал головой.
- Про рабочее движение следует писать теоретические работы, а для
привлечения внимания читателей к этим работам, мы должны печатать в на-
шей газете роман про индейцев... Ты только, Леша, не расстраивайся, -
Ульянов дружески похлопал Горького по плечу. - Я, конечно, дам твоему
роману хороший отзыв, напишу, что это очень нужная своевременная книг
а... Ну, а что Федор поделывает?
- Поет, - ответил Леха.
- Гм, поет! - усмехнулся Ульянов. - Кстати, Пятница, баранина скоро
будет готова?
- Минут через пятнадцать.
- Я тогда, пожалуй, пойду посру, - сообщил Ульянов. - А, заодно, оз-
накомлюсь с твоим, Леха, романом. Разумеется, если ты не возражаешь.
- Ну, что ты, Вовик! - засуетился Леха. - Я мигом!
Он куда-то убежал и вскоре вернулся с пачкой отпечатанных листков.
Ульянов деловито просмотрел рукопись и отправился с ней в уборную.
Отсутствовал он довольно долго. Пятницкий тем временем заправил бара-
нину чесноком, выложил в миску соленые огурцы и сообщил, что все готово,
и пора перебираться в гостиную.
Леха внезапно вспомнил, что он забыл повесить туалетную бумагу в
уборной. Схватив рулон, он выскочил в коридор, но там сразу натолкнулся
на удовлетворенного Ульянова.
- С облегчением, Вовочка! - поздравил Леха товарища. - Только там,
кажется, не было туалетной бумаги.
- Не беда! - ответил Ульянов. - Я воспользовался твоим романом. Наде-
юсь, у тебя есть другая копия.
- Да-да, - упавшим голосом ответил Горький.
- Не сердись, дружище, - сказал Ульянов. - Своими действиями я только
лишний раз подтвердил тезис об исключительной своевременности твоего ро-
мана!
- Тебе не понравился мой роман?
- Роман твой, Леха, - полное говно! - с большевистской прямотой и
откровенностью сказал Ульянов. - Чтобы хорошо писать, нужно много рабо-
тать, а ты слишком много бухаешь!
- Но ведь Достоевский...
- Но ты же не Достоевский!
Горький потупился, но не обиделся. Он, вообще, никогда не обижался на
Ульянова. Ни один серьезный и требовательный к себе писатель не мог оби-
жаться на ульяновскую критику, какой бы беспощадной она не была. Объяс-
нялось это очень просто: Ульянов блестяще разбирался в литературе, а лю-
бой подлинный писатель всегда чувствует и ценит настоящего читателя.
Вскоре четверо друзей уже сидели за столом в гостиной и завтракали.
Первым делом, конечно, врезали по стакану самогона "за знакомство".
Закусывали весьма бодро. Ульянов положил себе на тарелку солидную порцию
бараньей грудинки и расправлялся с ней с завидной энергией. В конце он с
аппетитом высосал мозги из трубчатых костей, принял стакан самогона, на-
лил себе пива и с наслаждением закурил папиросу.
- Попробуйте еще вот этот кусочек от задней части, Владимир Ильич, -
вежливо предложил Пятница.
- Конечно, конечно, - заверил Ульянов. - Только вот перекурю... Бени,
ты как сегодня - держишь удар?
- Я в порядке, - ответил Бени, опасливо поглядывая на огромную бутыль
с мутноватой жидкостью.
Ульянов докурил, а затем вновь наполнил свою и Бенину тарелки.
- При обилии жирной баранины на столе, Бени, - поучал он, - можно вы-
пить практически сколько угодно.
С этими словами Ульянов засунул себе в рот такой здоровенный кусок
бараньей задницы, какого хватило бы западноевропейскому крестьянину на
целый обед.
- Все-таки, как следует "посидеть" можно только в Петербурге, - ска-
зал Ульянов. - То ли это от какого-то особого питерского шарма, то ли
люди здесь другие...
- Вы просто никогда не бывали в Неаполе, г-н Ульянов, - высказал свое
мнение Бени.
Ульянов презрительно махнул рукой.
- Давайте, друзья, выпьем за солнечную Италию! - примирительно пред-
ложил Леха Горький.
- Мне еще сегодня выступать перед рабочими, - вспомнил Ульянов. - Но
это вечером, в семь часов. До этого мы еще успеем выпить и за солнечную
Италию, и за заблеванную Францию, и даже за пробуханную нашими предками
Палестину!
Они и впрямь успели выпить за все это и еще за многое другое, причем
Бени, как и накануне, поспал "по ходу", а Горький с Пятницким оконча-
тельно отрубились к шести часам вечера.
Ульянов и Бени, захватив с собой пару бутылок "Ерофеича", вышли на
Невский и решили пройтись пешочком, дабы освежиться перед предстоявшим
Николаю Ленину выступлением. Дождь недавно прекратился, и погода стояла
хоть и сырая, но вполне терпимая. Газа не жалели, и Невский проспект был
хорошо освещен. Как и накануне, Бени без конца вертел головой. Все его
интересовало: и взнузданные кони на мосту через Фонтанку, и Дума, и мая-
чившая вдали адмиралтейская игла. Найдя таким образом "дармовые уши",
Ульянов разболтался не на шутку.
- Невский - это, конечно, сердце Петербурга, но это еще далеко не
весь Петербург, дорогой мой Бени! Завтра же мы с тобой совершим дли-
тельную прогулку, и я покажу тебе замечательные места. Кто только не
описывал это великое творение Петра!
Вот послушай: "... он быстрым, невольным жестом руки указал мне на
туманную перспективу улицы, освещенную слабо мерцающими в сырой мгле фо-
нарями, на грязные дома, на сверкающие от сырости плиты тротуаров, на
угрюмых сердитых и промокших прохожих, на всю эту картину, которую обх-
ватывал черный, как будто залитый тушью, купол петербургского неба." Как
величественно сказано! Это Федор Михайлович Достоевский - гений тьмы.
А вот куда более радостная картинка:
"Одевшись, я наскоро позавтракал, тотчас же выбежал на Дворцовую на-
бережную и добрался до Троицкого моста длиной в 1800 шагов, откуда мне
советовали посмотреть на город. Должен сказать, что это был один из луч-
ших советов, данных мне в жизни.
Не знаю, есть ли в мире вид, который мог бы сравниться с развернув-
шейся перед моими глазами панорамой.
Справа, неподалеку от меня, стояла крепость, колыбель Петербурга, как
корабль пришвартованная к Аптекарскому острову двумя легкими мостами.
Над ее стенами возвышались золотой шпиль Петропавловского собора, места
вечного упокоения русских царей, и зеленая крыша Монетного двора. На
другом берегу реки, против крепости, я увидел Мраморный дворец, главный
недостаток которого заключается в том, что архитектор как бы случайно
забыл сделать ему фасад. Далее шли Эрмитаж..."
Любопытно, Бени, что этот вид, так красочно описываемый г-ном Дюма в
запрещенном "Учителе фехтования", наш друг Леха вероятно наблюдал в те-
чение четырех месяцев из окошка своей камеры.
- А разве "Учитель фехтования" запрещен? - удивился Бени.
- В России - да.
- А почему? - наивно спросил молодой итальянец.
- Ты еще очень молодой человек, Бени, - вздохнул Ульянов. - Но сейчас
не об этом. Ты знаешь, в гимназии я терпеть не мог словесности. Литера-
туру надо изучать не на уроках, не по расписанию, а по велению сердца.
Ты знаешь, что Антон Чехов не имел в гимназии высшего бала по литерату-
ре!? Что тут еще можно добавить!
Дойдя до канала Грибоедова (бывшей речки Кривуши), они повернули на-
лево. В отличие от Невского, набережная канала почти не освещалась, и
даже совсем близкая громада Казанского собора лишь смутно выделялась во
тьме. Миновав собор, они вскоре достигли цели своей прогулки - невысоко-
го угрюмого здания, где их уже ждали Кржижановский, Буренин и ряд других
товарищей.
Зал был темный, освещалась лишь кафедра, с которой предстояло гово-
рить оратору. Еще за кулисами Ульянов налил себе полный стакан "Ерофеи-
ча", затем он поднялся на кафедру и оглядел зал. В темноте неясно разли-
чались угрюмые лица рабочих, кое-где мелькали огоньки папирос, слышался
звон стаканов. Ульянов сделал несколько глотков и заговорил.
- Дорогие друзья! Товарищи! Не далее как вчера я возвратился в
Санкт-Петербург, потому что за границей я очень скучал без этого города,
без вас и даже без полковника Бздилевича.
Как только оратор заговорил, звон стаканов временно прекратился, за-
курили, однако же, еще усерднее. Как назло у Ульянова начался крайне
неприятный отходняк: его трясло, никак не удавалось справиться с икотой.
Сделав еще несколько глотков из спасительного стакана, он продолжил:
- Однако тоска по полковнику Бздилевичу отнюдь не единственная причи-
на моего возвращения. Важность текущего момента, товарищи, - вот что
заставило меня вернуться на родину. Сегодня, когда самодержавие маневри-
рует, когда силы царизма и революции уравновесились, когда наступил ре-
шительный момент, от всех нас требуется особая стойкость. Я знаю, что
многие из вас вовлечены сейчас в ожесточенную стачечную борьбу. Знаю,
что это очень нелегко, особенно для тех из вас, у кого есть жены и дети,
а таких, конечно, большинство. Но пусть ненависть к врагам вашим придаст
вам силы! Ненавидьте буржуазию, попов, псевдоинтеллигентов. Среди пос-
ледних особенно опасны адвокаты. Как говорил полковник Бздилевич, еще ни
один адвокат не был хорошим строевиком. А именно строевые качества сей-
час приобретают первостепенное значение. Ведь сегодня все мы в строю,
товарищи! В едином революционном строю. Как представители наиболее рево-
люционного класса, вы безусловно являетесь украшением этого строя. Но
рядом с вами и трудовое крестьянство, и прогрессивная интеллигенция, и
лучшие представители иных сословий. Рядом с вами в этом строю - лейте-
нант Шмидт и Лев Каскад, Максим Горький и Михаил Чигорин, Бенито Мусоли-
ни и, как знать, может быть сегодня уже, и полковник Бздилевич!
На кафедру поднялся Глеб Кржижановский, чтобы вновь наполнить стакан
Ульянова. Постепенно, Ульянов разошелся и полностью завладел вниманием
аудитории...
x x x
Что было дальше, Ульянов почти не помнил. В "Сан-Ремо" он вернулся
лишь под утро, притащив на себе бесчувственного Бени. Ульянов был пьян в
дымину, плащ и кепку он где-то потерял, и неизвестный шутник написал ему
на лысине черной краской заборное слово из трех букв.
Его выступление имело неожиданные последствия: по городу пополз слух
о скором приезде в Россию некоего полковника Бздилевича - пламенного ре-
волюцинера, защитника всех униженных и оскорбленных. Слух этот постепен-
но крепчал и распространился далеко за пределы столицы. Таинственный
полковник виделся людям то могущественным мессией - единственным, спо-
собным спасти несчастную Россию, то самим Иисусом Христом, второго при-
шествия которого народ ждал вот уже скоро две тысячи лет.
Разумеется, достиг этот слух и Зимнего дворца - обители настоящего
полковника Бздилевича.
* 5 декабря 1905 года *
В четыре часа пополудни, в одном из покоев Зимнего дворца, за высоким
столом, заваленным бумагами и картами, сидел последний русский император
и думал свою горькую думу.
Час был не поздний, но уже темнело, и крупные хлопья мокрого снега
падали в еще не замерзшую черную Неву. Ветер все усиливался, и можно бы-
ло ожидать наводнения.
Император мог видеть это из окна, но его мало занимали капризы приро-
ды. Он смотрел в другую сторону, где на стене висел его собственный
портрет. Николай был изображен в полный рост, в мундире, при всех орде-
нах. Он всегда считал себя профессиональным военным, хотя чином доволен
не был. Вот и сейчас император представил себе совсем другой портрет, в
ином мундире и с иными погонами. "Генерал Бздилевич!"- мысленно произнес
