выпытывали о самых различных, зачастую вроде бы бессмысленных вещах и
делах.
Через шесть лет освободили. К тому времени он уже был совершенной
развалиной. Цинга лишила его зубов, анемия _ волос, глаукома _ зрения,
астма _ дыхания. Пальцы обеих рук ему сломали на допросах.
На воле он прожил неполный год. Умер в храмовом приюте. В нужде. Забытый
всеми.
Рукопись книги Люди _ тени, или История секретных королевских служб
пропала без следа.
Небо на востоке посветлело, над взгорьями разлился белый ореол,
предвестник зари.
У костра уже долгое время стояла тишина. Пилигрим, эльф и следопыт молча
глядели на умирающий огонь.
Тишина стояла и на Эльскердеге. Воющий упырь замолк, наскучившись
напрасным воем. Воющему упырю пришлось наконец понять, что трое сидящих у
костра мужчин за последнее время видели слишком много ужасов, чтобы
обращать внимание на вой какого-то там упыря.
_ Если нам предстоит странствовать вместе, _ неожиданно сказал Бореас
Мун, глядя в рубиновые уголья костра, _ то надо кончать с недоверием.
Давайте оставим позади все, что было. Мир изменился. Впереди новая жизнь.
Что-то кончилось, что-то начинается. Впереди...
Он осекся. Кашлянул. Он не привык к таким речам, боялся показаться
смешным. Но его случайные спутники не смеялись. О, Бореас чувствовал прямо-
таки исходящую от них доброжелательность.
_ Впереди перевал Эльскердег, _ закончил он уже более уверенно, _ а за
перевалом _ Зеррикания и Хакланд. Перед нами дальний и опасный путь. Если
мы пойдем вместе... Отбросим недоверие. Я _ Бореас Мун.
Пилигрим в шляпе с широкими полями встал, выпрямился во весь свой
гигантский рост, пожал протянутую ему руку. Эльф встал тоже. Его чудовищно
изувеченное лицо странно искривилось.
Пожав руку следопыту, пилигрим и эльф протянули друг другу правые руки.
_ Мир изменился, _ сказал пилигрим. _ Что-то кончилось... Я _ Сиги
Ройвен.
_ Что-то начинается. _ Покрытое шрамами лицо эльфа искривило что-то, что
по всем признакам было улыбкой. _ Я _ Вольф Исенгрим.
Их рукопожатия были краткими, крепкими, можно сказать, даже
взволнованными. Какое-то мгновение это походило более на рукопожатие перед
боем, нежели на жест согласия. Но всего лишь мгновение.
Догорающее полено в костре выстрелило искрами, скрепляя событие
радостным фейерверком.
_ Сожри меня черти, _ Бореас Мун широко улыбнулся, _ если это не начало
настоящей дружбы.
...как и других Верных, так и св.
Филиппу оклеветали, приписав оной.
будто действует она во вред
королевству, якобы подстрекает народ
к беспорядкам и мятежам, будто
будоражит люд и готовит переворот.
Вильмериус, еретик и сектант,
первосвященником себя самозванно
поименовавший, святую схватить
повелел и в узилище темное и ужасное
бросил и там мучил хладом и смрадом,
требуючи, дабы она в грехах оных
призналась и выдала бы тех, коих
поучала. И показал Вильмериус св.
Филиппе струментарий различный, для
пыток предназначенный, и грозился
зело. Святая же токмо в лицо ему
плюнула и в содомии его обвинила.
Повелел тогда еретик от одежды ее
освободить и нагую бычьими жилами
сечь без пожаления и под ногти иглы
вбивать. И все пытал и взывал, дабы
от веры своей и богини отреклася. Но
токмо рассмеялася святая и
присоветовала ему удалиться.
Повелел тогда оный еретик святую на
пыточную лавку укласть, по всему телу
железными острогами и крючьями рвать
и бока ее свечами палить. Но хоть
была она таковыми жестокостями мучае
ма, являла святая в смертном теле
бессмертную терпеливость. И ослабели
палачи, и с превеликим страхом
отступилися, но Вильмериус грозно
оных сгромил и велел, дабы оне далее
lswhkh и десницы свои зело крепко
прилагали. И тогда почали святую
Филиппу железами раскаленными палить,
члены из суставов выбивать и груди
женские клещами рвать. И в муках
таковых, не признавшись ни в чем,
скончалась святая мученица Филиппа.
А Вильмеруса, еретика-распутника, о
чем у отцов святых читай, такая кара
опосля настигнула, что весь он
прогнил и от того издох. И смердел
аки пес, так что его без погребения в
воды речные бросить пришлося.
За то св. Филиппе слава и
мученический венец, Матери Богине
великой во веки веков слава, а нам
научение и предупреждение. Аминь.
Житие святой Филиппы Мученицы из
Mons Calvus, в старину писарями
мученическими писанное, в
Третогорском Требнике собранное, от
многих святых отцов позаимствованное,
кои ее в писаниях своих восславляют.
ГЛАВА 11
Они мчались во весь опор, как сумасшедшие. Ехали несколько бурлящих
весною дней. Кони неслись галопом, а люди, распрямляя согбенные над землей
спины и шеи, глядели им вослед, не понимая, что это: живые люди или
призраки.
Они ехали и ночами, темными и влажными от теплого дождя, а проснувшиеся
в своих кроватях люди изумленно крутили головами, борясь с удушающей
болью, вздымающейся у них в груди. Вскакивали, прислушивались к хлопанью
ставней, плачу разбуженных детей, вою собак. Приникали к оконным пленкам,
не понимая, что это: живые люди или призраки.
По Эббонгу пошли рассказы о трех демонах.
Трое конников появились неведомо как, неведомо откуда и неведомо каким
чудом, застав Хромушу врасплох и не позволив ему бежать. Помощь звать не
было смысла. От самых последних домишек калеку отделяли добрые пять сотен
шагов. И даже будь они ближе, вряд ли кто из жителей Ревности откликнулся
б на призыв. Было время послеобеденной сиесты, начинавшейся в Ревности
обычно ранним предполуднем и оканчивающейся ранним вечером. Аристотель
Бобек по прозвищу Хромуша, здешний нищий и философ, прекрасно знал, что в
часы сиесты обитатели Ревности не реагируют ни на что.
Их было трое. Две женщины и мужчина. У мужчины _ белые волосы, за спиной
меч. У женщины, той, что повзрослее, одетой в черно-белое, волосы цвета
воронова крыла завивались локонами. У молодой с пепельно-серыми прямыми
волосами левую щеку уродовал отвратительный шрам. Сидела она на
изумительной красоты вороной кобыле. Хромуше показалось, что когда-то он
уже такую кобылу видел.
Именно молодая заговорила первой.
_ Ты местный?
_ Я не виноват! _ защелкал зубами Хромуша. _ Я тута строчки собираю!
Помилуйте, не забижайте калеку...
_ Ты местный? _ повторила пепельноволосая, и ее зеленые глаза угрожающе
сверкнули. Хромуша скуксился.
_ Ага, светлейшая госпожа, _ с явным усилием пробормотал он. :_ Здешние
мы. В Бирке, стало быть, в Ревности, народился. И тута верняком помереть
доведется...
_ Летом и осенью прошлого года был здесь?
_ А где ж мне ишшо-то быть бы?
_ Отвечай, когда спрашиваю.
_ Был я, был, светлейшая.
Вороная кобыла тряхнула головой, застригла ушами. Хромуша чувствовал на
себе колющие как ежовые иглы взгляды двух других конников _ черноволосой и
белого. Беловолосого он боялся больше всего.
_ Год назад, _ начала девушка со шрамом, _ в сентябре, точно девятого
сентября, в первую четверть луны, здесь убили шестерых молодых людей.
Четырех парней... и двух девушек. Припоминаешь?
Хромуша сглотнул. Вначале он только предполагал, теперь же знал точно,
был уверен.
Девушка изменилась. И изменил ее не только шрам на лице. Теперь она была
совсем другой, нежели тогда, когда выла, привязанная к столбу коновязи,
когда глядела, как Бонарт отрезает головы убитым Крысам. Точно, она была
не такой, как тогда, когда в корчме Под головой химеры охотник раздел ее
и бил. Только вот эти глаза... Глаза не изменились.
_ Отвечай! _ резко прикрикнула черноволосая. _ Тебе задали вопрос.
_ Помню, милостивые государыни... А чего ж бы не помнить-то? Шестерых
молодых убили. Помню, в прошлом годе это было. В сентябре.
Девушка долго молчала, глядя не на него, а куда-то вдаль над его
плечами.
_ Значит, должен знать, _ с трудом сказала она наконец. _ Должен знать,
где тех парней и девушек закопали. Под каким забором... На какой помойке
или свалке... А если тела сожгли... Если вывезли в лес, кинули лисам и
волкам... Так ты покажешь мне это место. Проводишь туда. Ты понял?
_ Понял, светлейшая госпожа. Чего ж не понять-то? Извольте за мной. Это
и вовсе недалече.
Он захромал, чувствуя спиной горячее лошадиное дыхание. Не оглядывался.
Что-то говорило ему: оглядываться не следует.
_ Вот тута, _ указал он наконец. _ Энто наш жальник ревностный, в энтой
роще. А те, о которых вы спрашиваете, светлая мазелька Фалька, так вона
тамотки они и упокоются.
Девушка громко вздохнула. Хромуша взглянул украдкой, увидел, как
изменилось ее лицо. Беловолосый и черноволосая молчали, лица их были
словно высечены из камня.
Девушка долго смотрела на холмик _ складный, ровный, ухоженный,
обнесенный обломками песчаника, плитками шпата и сланца. Лапы ельника,
которыми когда-то украсили холмик, порыжели. Цветы, которые здесь когда-то
положили, пожелтели и высохли.
Девушка спрыгнула с лошади.
_ Кто? _ глухо спросила, все еще не поворачивая голову.
_ Ну, ети... _ откашлялся Хромуша. _ Многие из Ревности помогали. Но
более всех вдова Гуле. И молодой Ныкляр. Вдова завсегда была доброй и
сердешной бабой... А Ныкляр... Его сны жутко мучили. Покою не давали.
Допокудова энтим забитым приличных погребин не устроил...
_ Где их найти? Вдову и того Ныкляра? Хромуша долго молчал.
_ Вдова лежит вона там, за той кривой березкой, _ сказал наконец,
бесстрашно глядя в глаза девушки. _ От легочного воспаления померла в
зимнюю пору. А Ныкляр завербовался кудай-то на чужбину... Говорят, на
войне полег.
_ Я забыла, _ шепнула она, _ Забыла, что ведь обоих судьба свела со
мной.
Она подошла к холмику, опустилась, вернее _ упала на колени. Наклонилась
низко, очень низко, почти коснувшись лбом камней у основания. Хромуша
видел, как беловолосый сделал движение, словно хотел слезть с лошади, но
черноволосая женщина схватила его за руку, удержала жестом и взглядом.
Лошади похрапывали, трясли головами, позвякивали кольцами мундштуков.
Долго, очень долго оставалась она у холмика, низко склонившись, и губы
ее шевелились в какой-то беззвучной литании.
Вставая, она покачнулась. Хромуша невольно поддержал ее. Она вздрогнула,
вырвала локоть, сквозь слезы зловеще взглянула на него. Но не произнесла
ни слова. Даже поблагодарила кивком головы, когда он поддержал для нее
стремя.
_ Да, светлая мазелька Фалька, _ решился он. _ Странными путями судьба
ходит. Вы в жестоком тогда были положении, в тяжелом, значицца. Мало кто
из нас тута, в Ревности, думал, что цельной из его выйдете... Ан, глянь-
