юридических прав, поэтому приказываю действовать обдуманно и осторожно.
Вы остаетесь на императорской службе, но запрещаю этим похваляться,
чваниться и неуважительно обращаться с местными властями. Приказываю
вести себя так, чтобы не обращать на себя особого внимания. Ясно? - Так
точно, господин коронер.
- Здесь, в Рокаине, вы гости и вести себя должны, как подобает
гостям. Запрещаю покидать выделенное жилье без особой надобности.
Запрещаю контакты с гарнизоном форта. Впрочем, офицеры придумают
что-нибудь, чтобы вы не бесились от скуки. Господин Харшейм, господин
Бригден, извольте разместить подразделение по квартирам!
***
- Едва я успела с кобылы слезть, Высокий трибунал, а Дакре цап меня
за рукав. Господин Скеллен, говорит, хочет с тобой поболтать, Веда. Ну,
что было делать? Пошли. Филин за столом сидит, ноги на столе, нагайкой
себя по голенищам похлестывает. И, как говорится, просто с мосту,
дескать, я, что ли, та самая Жоанна Сельборн, которая причастна к
исчезновению корабля "Звезда Юга"? Я ему на то, что ни в чем меня не
обвинили. Он в смех. Люблю, говорит, таких, которых ни в чем обвинить
нельзя. Потом спросил, врожденный ли у меня дар ВДВ, чуйности, значит.
Когда я подтвердила, он задумался и говорит: "Я думаю, этот твой дар мне
против чародеев сгодится, но для пользы придется иметь дело с другой
персоной, не менее загадочной".
- Свидетельница уверена, что коронер Скеллен использовал именно эти
слова? - Уверена. Ведь я же чуйная. - Продолжайте.
- Тут наш разговор порвал гонец, весь в пыли, видать, коня не жалел.
Срочные у него были для Филина вести, а Дакре Силифант, когда мы на
квартиру шли, сказал, мол, носом чует, что гонцовые вести нас еще до
вечера в седла загонят. И верно, Высокий трибунал. Не успели мы толком
об ужине подумать, как половина ганзы уже в седлах была. Мне повезло,
потому как взяли Тиля Эхрада, эльфа. Я рада была: после нескольких дней
пути задница, Высокий трибунал, у меня болела, страх сказать... Да и
месячные как раз начались как назло...
- Извольте воздерживаться от красочных описаний своих интимных
осложнений. И придерживаться темы. Когда вы, свидетельница, узнали, кто
такая эта "загадочная персона", о которой упоминал коронер Скеллен?
- Сейчас скажу, только ведь какая-то очередность все же должна быть,
иначе все запутается так, что опосля не распутаешь! Те, что тогда перед
ужином с такой спешкой коней седлали, погнали из Рокаина в Мальхун. И
привезли оттуда какого-то подростка.
***
Никляр был зол на себя. Да так, что чуть не плакал. Ну почему он не
послушался советов умных людей? Почему забыл сказку о вороне, которая не
умела держать клюв на запоре. Сделал бы, что положено, и вернулся домой,
в Ревность. Так нет же! Взбудораженный приключением, гордый тем, что
раздобыл верхового коня, чувствуя в мешке приятную тяжесть монет, Никляр
не удержался, чтобы не щегольнуть. Вместо того чтобы из Клармона
вернуться прямо в Ревность, поехал в Мальхун, где у него было множество
знакомцев, в том числе и несколько девушек, к которым он, так сказать,
питал... В Мальхуне он хорохорился, будто гусак весной, шумел, хвалился
конем на майдане, ставил выпивку в корчме, кидал деньги на стойку с
миной и видом если не принца крови, то по меньшей мере графа. И
рассказывал.
Рассказывал о том, что четыре дня назад произошло в Ревности.
Рассказывал, то и дело менял версию, добавлял, фантазировал, наконец,
брехал прямо в глаза - что вовсе не мешало слушателям. Завсегдатаи
корчмы, и местные, и приезжие, слушали охотно. А Никляр трепался так,
будто все знал прекрасно. И все чаще в центре надуманных им историй
оказывался он сам.
Уже на третий вечер его собственный язык накликал на его голову
неприятности.
При виде людей, вошедших в корчму, в помещении наступила гробовая
тишина. И в ней звон шпор, щелканье металлических застежек и скрежет
оружия прозвучали зловещим знаком, вещающим с вершины звонницы.
Никляру не удалось разыграть из себя героя. Его схватили и выволокли
из корчмы так быстро, что он задел за пол каблуками не больше трех раз.
Знакомые, которые еще вчера, выпивая за его счет, клялись в дружбе до
гроба, теперь молча головы чуть ли не под крышки столов повтыкали,
словно бы там, под столами, неведомо какие чудеса творились либо голые
бабы отплясывали. Даже присутствовавший в корчме помощник шерифа
отвернулся к стене и словечка не молвил.
Никляр тоже не молвил, не спросил, за что и почему. Изумление
обратило его язык в негнущийся и сухой пенек.
Усадили его на коня, велели ехать. Несколько часов. Потом был форт с
частоколом и башней. Майдан, заполненный громыхающей, обвешанной оружием
солдатней. И изба. В избе три человека. Командир и двое подчиненных,
сразу было видать. Командир - небольшой, чернявый, богато одетый - был
основательный в речи и на удивление вежливый. Никляр аж рот разинул,
когда услышал, что его просят извинить за хлопоты и доставленное
беспокойство, а одновременно уверяют, что ничего плохого ему не сделают.
Но не дал себя обмануть. Эти люди очень напоминали ему Бонарта.
Ассоциация была на удивление точной. Интересовал их именно Бонарт.
Это было вполне естественно, поскольку именно собственный Никляров язык
загнал его в западню.
Когда его вызвали и он принялся рассказывать, ему напомнили, что
надобно говорить правду, не приукрашивая. Напомнили вежливо, но сурово и
убедительно, а тот, кто напоминал, тоже богато одетый, все время играл
окованной плетью и глаза у него были мерзостные. Злые.
Никляр, сын гробовщика из поселка Ревность, рассказал правду. Всю
правду, только правду и ничего, кроме правды. О том, как девятого
сентября утром в поселке Ревность Бонарт, охотник за наградами, вырубил
под корень банду Крысей, даровав жизнь одной лишь бандитке, самой
молодой, по имени Фалька. Рассказал, как вся Ревность сбеглась, чтобы
посмотреть, как Бонарт станет пойманную потрошить и казнить, но людишки
здорово просчитались, потому как Бонарт, о диво, Фальку не прикончил,
даже не мучил. И вообще не сделал ей ничего сверх того, что обычный
мужик делает жене по субботам вечерю м, возвращаясь из трактира - ну,
обнаковенно тыркнул пару раз, дал под зад - и все. Боле ничего.
Богато одетый господин с нагайкой молчал, а Никляр рассказал, как
потом Бонарт на глазах у Фальки поотпиливал у убитых Крысей головы и как
из этих голов, словно изюминки из теста, выковыривал золотые серьги с
камушками. Как Фалька, глядя на это, орала и блевалась, привязанная к
коновязи.
Рассказал, как Бонарт затянул у Фальки на шее ошейник, словно на суке
какой, как затащил ее за этот ошейник в постоялый двор "Под головой
химеры". А потом...
***
- А потом, - продолжал парень, то и дело облизывая губы, - милсдарь
господин Бонарт пива пожелали, потому как вспотели они жутко и в горле у
них пересохло. А опосля крикнули, что желание у них имеется кого-нито
добрым конем одарить и цельными пятерьмя флоренами наградить. Наличными.
Так он именно и сказал, этими самыми словами. Ну, тут я сразу вызвался,
не дожидаясь, пока кто иньший меня опередит, потому как жутко хотел коня
заиметь и малость собственных денег. Отец не дает ничего, все пропивает,
что на гробах заработает. Ну я, значит, вызвался и спрашиваю, какого
коня, мол, верняком одного из крысиных, можно получить. А милсдарь
господин Бонарт поглядели, аж у меня мурашки пошли, и говорят, дескать,
получить-то я могу под зад, а другое все надо заработать. Ну, чего было
делать? Кобылка у ворот, прям как в сказке, так и верно, потому как
крысевы кони у коновязи стояли, особливо та вороная Фалькина кобыла,
редкой красоты лошадь. Ну, я поклонился и спрашиваю, чего делать-то
надо, чтобы заработать. А господин милсдарь Бонарт, что, мол, в Клармон
сгонять требовается, да по пути в Фано заглянуть. На коне, который я
себе выберу. Знал он, верно, что я глаз на ту вороную положил, но ту он
мне сразу запретил брать. Ну и выбрал я себе каштанку с белой
звездочкой...
- Поменьше о конских мастях, - сухо напомнил Стефан Скеллен. - Больше
о деле. Говори, что тебе Бонарт поручил.
- Господин Бонарт писание написал, спрятать велел как следует. До
Фана и Клармона велели ехать, тама указанным особам писания в руки
собственные отдать. - Письма? Что в них было?
- А мне-то откедова знать, господин? С читанием у меня не шибко, да и
запечатаны были письма господина Бонарта собственноручной печаткой.
- Но кому письма были, помнишь? - А то! Помню. Милсдарь Бонарт раз
десять повторять велели, чтобы не запамятовал я. Добрался, не
заплутался, куда надо, кому надо письма отдал в собственные их руки. И
хвалили меня, что я, мол, головастый парень, а тот благородный купец
даже денар дали...
- Кому письма передал? Говори толком. - Первое писание было к мэтру
Эстерхази, мечнику и оружейнику из Фано. Другое же милостивому государю
Хувенагелю, купцу из Клармона.
- Может быть, они письма при тебе распечатывали? Может, кто что
сказал, читая? Напряги память, парень...
- Не-а, не помню. Тады я не думал, да и теперь как-то не
вспоминаецца.
- Мун, Оль, - повернулся Скеллен к адъютантам, совершенно не повышая
голоса. - Возьмите хама во двор, спустите штаны, отсчитайте тридцать
плетей.
- Помню! Я помню! - взвизгнул парень. - Только что вспомнил!
- Для освежения памяти, - ощерился Филин, - нет лучшего средства, чем
орехи с медом или нагайкой по жопе. Говори.
- Когда в Клармоне господин купец Хувенагель писание читали, то был
тамотки еще один, ну, маленький такой, прям низушек, да и только.
Господин Хувенагель ему сказали... Э-э-э-э... Сказали, что ему как раз
пишут, что тут могет быть така охотность и цирк, каких мир не видывал!
Так они сказали! - Не выдумываешь?
- Могилой матери своей клянусь! Не велите меня бить, господин
хороший. Помилуйте!
- Ну-ну, вставай, не лижи сапог! На, получай денар. - Стократ
благодарстеуйте... Милостивец... - Я сказал, не слюнявь мне сапоги. Оль,
Мун, вы что-нибудь поняли? Что общего у охотности, тьфу ты, у желания
с...
- Охотность, - вдруг сказал Мун. - Да не охотность, а охота!
- Во-во! - крикнул парень. - Именно что охота! Так они и сказали,
слово в слово. Вы будто там были, господин хороший!
- Охота, цирк! - Оль Харшейм ударил кулаком по ладони. - Условный
шифр, но не очень хитрый. Простой. Цирк, охота - это предупреждение
против возможной погони или облавы. Бонарт предостерегает, что их могут
преследовать или облаву устроить, и советует им бежать! Но от кого? От
нас?
- Как знать, - задумчиво сказал Филин. - Как знать. Надо послать
людей в Клармон... И в Фано тоже. Займись этим, Оль, дашь задание
группам... Слушай-ка, парень. - А, господин милостивый?
- Когда ты уезжал из Ревности с письмами от Бонарта, он, как я
понимаю, был еще там? А собирался в путь? Торопился? Может, говорил,
куда направляется?
- Не-а, не говорил. Да и в путь ему не было с руки. Одежу, сильно
кровью обрызганную, велел выстирать и вычистить, а сам в одной рубахе и
портках исподних токмо ходил, но с мечом при поясе. Потому, я думаю,
спешил. Ведь же Крысей побил и головы им отрезал награды для, а стало
быть, надо было ему ехать и об ей напомнить, о Фальке-то. Да Фальку он
ведь тоже для того взял, чтоб живцом кому-то доставить. Така ведь
евонная профессия, нет?
- Фалька. Ты ее как следует рассмотрел? Чего хохочешь, дурень?
- Ой-ей, господин милостивый! Рассмотрел? Да еще и как! В
