Его легко можно было уговорить на самый рискованный полет, если того
требовали обстоятельства -- не иначе: жизнь свою Белов ценил высоко, а
потому хитрить с собой не позволял и обманувшего доверие не прощал.
В Мирном смеялись: Белов поклялся сбрить полбороды, если в течение
недели не доставит первую пятерку Семенова на Восток. Понимая, что угроза
нависла не только над бородой начальника (которой тот, впрочем, не очень-то
дорожил), но и над его профессиональной честью, летчики готовились к
очередной попытке особенно тщательно. На этот раз Белов и его второй пилот
Крутилин набрали в ИЛ-14 горючего сверх всякой меры: из последнего
январского полета, когда два часа блуждали в районе станции, вернулись домой
с чайной ложкой бензина в баке. И потому Белов попросил Семенова -- не
потребовал, на что имел право, а именно попросил как друга -- в первый рейс
взять самый минимум вещей. Счет шел на килограммы, и восточники семь раз
прикидывали, прежде чем утвердили перечень необходимого для
расконсервирования станции груза. В этом перечне были: два аккумулятора
весом тридцать пять килограммов каждый для стартерного запуска дизелей,
радиоприемник на батарейках, две паяльные лампы, мощная, размером с
двухведерный примус, авиационная подогревальная лампа АПЛ, свежие продукты
из расчета на неделю, теплая одежда и спальные мешки. Никаких личных вещей,
кроме зубных щеток и мыла, даже банку любимых маринованных огурцов Семенов
беспощадно вычеркнул -- лучше три лишних литра бензина. Итого получилось
килограммов двести, да еще пятеро людей в одежде тянули на полтонны -- и
весь груз. Штурман придирчиво все проверил, убедился, что восточники не
схитрили, и доложил командиру корабля о готовности.
И тут произошло событие, которое долго потом веселило Мирный, а в
последствии даже вошло в полярный фольклор. Уже были сказаны последние "ни
пуха ни пера" и другие ритуальные слова, уже Белов увеличил обороты и
собирался скомандовать: "От винтов!", когда на полосу с неистовым лаем
ворвался старожил Мирного Волосан. Пришлось вылезать из самолета прощаться,
нельзя обижать самого известного в Антарктиде пса, обласканного полярниками
всех экспедиций. Но вдруг выяснилось, что Волосан прибежал на полосу вовсе
не из сентиментальных побуждений -- за ним с поднятой палкой гнался биолог
Величко. Волосан с визгом бросился к своему любимцу Бармину, и тот на всякий
случай втащил его в самолет.
От Величко затребовали объяснений.
-- Этот плут, этот негодяй, гневно восклицал Величко,-- разорвал двух
пингвинов! Не для него, видишь, сказано, что Антарктида -- заповедник!
Вылезай, мерзавец!
Чувствуя себя в безопасности, "плут и негодяй" весело скалил зубы.
-- А ордер на арест есть? -- потребовал Бармин.
-- Вон они, два ордера лежат на припае, можешь полюбоваться!
Преступника покрываешь?
-- Преступника?-- Бармин склонился над Волосаном,-- Чудовищное
оскорбление! Он законный пассажир, у него есть билет!
Бармин отодвинулся. У распахнутой двери на задних лапах стоял Волосан,
зажав в пасти бумажку.
-- Погоди,-- успокоил Шумилин биолога, который под общий смех грозил
Волосану палкой.-- На борту самолета он пользуется правом
экстерриториальности.
-- Ну, если сам начальник экспедиции покрывает,..-- буркнул Величко
-- С другой стороны, наказать Волосана все-таки надо,-- продолжал
Шумилин.-- Пусть хлебнет Востока!
-- Ходатайство поддерживаю.-- Семенов подмигнул Белову.-- Сделаем его
материально ответственным, пусть охраняет Восток.
-- Здоровый очень,-- усомнился Белов, прикидывая на глаз вес нового
пассажира.-- Пуда на два потянет. Но раз билет есть... От винтов!
Надолго запомнит Волосан это путешествие, во сне будет скулить, Восток
вспоминая!
Но пока он еще об этом не догадывался. Его наперебой ласкали,
закармливали вкусными кусочками, и он щедро платил за любовь и ласку своими
цирковыми трюками: имитировал подвыпившего человека, выступал на собрании
положив на стол лапы, листал бумажки и лаял, позировал в очках и в шапке
фотографу и прочее. Но с подъемом на купол притих, забился в теплый утолок и
задремал.
Полет на Восток для новичка вроде бы не очень интересен: сколько ни
смотри вниз -- белым-бело, однообразная заснеженная пустыня. И лишь бывалый
полярник, угадывая заветные ориентиры, смотрит на эту пустыню с волнением.
Первые двадцать минут полета -- крутой подъем, скачок на
полуторакилометровую высоту над уровнем моря. Это начинается купол
Антарктиды, изрезанный, как морщинами, бездонными ледниковыми трещинами.
Далее купол растет постепенно и незаметно для глаза; самолет летит низко,
метрах в ста над его поверхностью, и можно различить безобидную с высоты
зону застругов, проклинаемую всеми походниками, да и колею санно-гусеничного
поезда, местами уцелевшую от метелей. А потом идут славные ориентиры, навеки
оставшиеся на географических картах: станция Пионерская, давным-давно
законсервированная, Восток-I -- здесь и станции не было, просто вехами
обозначенная точка, и Комсомольская, тоже покинутая людьми. В этом месте
купол повышается до трех с половиной километров, и дышать становится трудно.
Во всяком случае, первое представление о том, что ждет тебя на Востоке,
получить уже можно. От Комсомольской до Востока пятьсот километров и два
часа лета.
Семенов приоткрыл глаза и взглянул на товарищей: вроде бы подремывают в
своих креслах, один Филатов курит, посматривая в иллюминатор. Полярник, как
солдат, спит впрок: только прикажи себе, сомкни веки -- и отвалился. В любом
другом полете Семенов так и поступал, а сейчас не получалось: будоражила
предстоящая встреча с Востоком. В Антарктиде никогда не знаешь, что тебя
ждет, здесь самая длинная дорога бывает самой короткой. Предсказал бы кто,
что в январе полеты сорвутся, нужно было бы седлать коней и отправляться на
Восток санно-гусеничным поездом. Путь долгий и трудный, зато надежный,
годами проверенный... Ваня Гаврилов, начальник транспортного отряда и старый
друг, только знака ждал -- в неделю бы подготовил поезд... Семенов
усмехнулся; смертельно обиделся бы Коля Белов, услышав эти мысли.
Во рту пересохло, начинала сильно болеть голова: и влажности в воздухе
и кислорода в нем маловато. Неделя, ну две, подумал Семенов, и организм
привыкнет, лишь бы не сорваться в первые дни акклиматизации. В Восток нужно
входить постепенно, он приучил людей к мудрой неторопливости: надорвешься --
и не работник ты, а пациент у доктора, другие будут работать, а ты --
валяться на койке в обнимку с кислородной подушкой. "Тише едешь -- дальше
будешь" -- это про Восток сказано. Сделал пять-шесть движений -- отдохни,
дай передышку сердцу. Не любит Восток людей, не умеющих умно расходовать
свою физическую силу. Во вторую зимовку Семенов одного такого самоуверенного
отправил обратно в Мирный. "Подумаешь, Восток!" -- бахвалился, пока кровь из
всех пор не хлынула. Гаранина, Бармина а Дугина предупреждать не нужно,
тертые калачи, а вот за Филатовым следует смотреть в оба: силы, может, у
него на двоих, а самоуверенности -- на четверых... Вот и сейчас губы синие,
а курит. Не хочется ведь курить, от одного вида сигареты противно, но дымит,
храбрится. Перед кем позируешь, Веня? Или самого себя уговариваешь?
До сих пор Семенов так и не мог понять, правильно или нет поступил он,
взяв Филатова. На припае он проявил себя неплохо, не хуже, чем, скажем, куда
более опытный Дугин, если не считать того случая, когда чуть не утопил
трактор, пытаясь с ходу проскочить трещину. Объяснили, намылили шею, обещал
не лихачить. И ребята его приняли: разбитной малый, за словом в карман не
лезет, поет под гитару -- чего еще надо? И все-таки была в его поведении
какая-то поза, стремление убедить товарищей, что "сам черт ему не брат, и
море по колено". А Семенов к людям, которые выставляли себя напоказ, вообще
относился с недоверием. Он полагал, что поза нужна только тому, кто хочет
себя выдать за другого, набить себе цену в глазах окружающих. Гаранин,
Бармин, тот же Дугин в позе не нуждаются, как не нуждается в ней
обстрелянный солдат. А Филатов, окажись он на фронте, прохаживался бы по
брустверу, чтобы показать свою храбрость.
-- Брось курить,-- не открывая глаз, проговорил Гаранин. -- Побереги
дыхание, скоро пригодится.
-- В самом деде не хочется.-- Филатов погасил сигарету.-- Не спится,
Андрей Иваныч?
-- Самую малость подремал.
-- Голова у вас не болит?
-- Немножко.
-- И у меня тоже,-- признался Филатов.-- Андрей Иваныч, раз не спится,
может, поговорим?
-- До Востока еще часа полтора.-- Гаранин поудобнее уселся в кресле.--
Хочешь чайку?
Разлили чай из термоса по чашкам, стали с наслаждением гить
-- Андрей Иваныч, можно вопрос?
-- Конечно.
-- Вот скажите, как это получилось, вы уже столько лет в полярке,
кандидат наук, а не начальник?
-- Вопрос не из легких. Сам-то как думаешь, почему?
-- Затирают,-- уверенно сказал Филатов.-- Завидуют.
-- Чему?
-- Тому, что ребята вас уважают, хотя вы этого ни от кого и не
добиваетесь. Как-то само собой. А другие добиваются только того, что их
боятся. Вот и не делают вас начальником, сравнение будет не в их пользу.
-- Ошибаешься, Веня. Мне уже не раз предлагали возглавить зимовку.
-- И вы отказались?
-- Решительно и наотрез.
-- Но почему? Я бы, например, не отказался. А чем плохо? Никто на тебя
не орет, никто не учит жить. Сколько себя помню, все учили меня жить, я для
начальства как учебное пособие... Значит, верно, говорят, что из-за него?
Филатов кивнул в сторону Семенова.
-- Главным образом да, согласился Гаранин.-- Нам уже трудно друг без
друга... Но не только поэтому. Ты веришь в такую штукупризвание?
-- Читывал в газетах... Это когда ученый, к примеру, доказывает, что
его призвание быть академиком. А дворнику махать метлой тоже призвание?
-- Не упрощай, Веня.-- Гаранин покачал головой.-- Юмор хорош, чтобы
развлечься, высмеять кого-то, даже ранить, но не доказать истину. Призвание
-- это когда тебя неудержимо тянет к какомунибудь делу. Так вот, меня ни
разу в жизни не тянуло кем-то или чем-то руководить.
-- И все-таки почему?
-- Видишь ли, Веня, я просто не гожусь в руководители. Я уже
давным-давно определил свои возможности: довольно квалифицированный полярный
метеоролог, ну, если очень потребуется,-- максимум -- заместитель начальника
зимовки.
-- Не понижаю, чем вы хуже Семенова...
-- Могу сказать.-- Гаранин улыбнулся.-- В нем есть решительность,
дерзость, которых у меня нет. Он прикажет там, где я смогу только просить.
Он из тех, кто поднимает в атаку, а я -- кого поднимают.
-- Будто вы и сами не подниметесь!.
-- Спасибо на добром слове, наверное, поднимусь. Но для начальника
этого мало. Прозимуем, съедим пуд соли вместе -- сам поймешь.
-- Андрей Иваныч,..
-- Что?
-- А почему Сергей Николаич так на меня смотрит, будто рентген делает?
-- Смешной ты, Веня . Он человек суровый, его завоевать надо.
-- Был бы он девочкой,-- ухмыльнулся Филатов. А мужиков завоевывать я
не умею. У Женьки Дугина спросить, что ли? А вообще мне на это положить, я
тоже, если захочу, могу волком смотреть!
Они еще о чем-то говорили, Гаранин смеялся, но Семенов не слушал, а
думал про себя, что Филатов не так однозначен, как ему казалось. И еще о
том, не о нем ли сказано: "...добиваются только того, что их боятся?"
