-- Расскажешь своей бабушке,-- усмехнулся Свешников.-- Загадка природы!
Почему-то на всех станциях в авралы страдают в первую очередь именно ящики с
коньяком! Устал?
-- Нормально, Петр Григорьевич, "Москвич" в гараже бьет копытом, в
путешествие собираемся -- с Гараниными.
-- Поня-ятно.-- Свешников на мгновение призадумался.-- Идея хорошая...
Зазвонил телефон, Свешников жестом указал Семенову на стул и завел с
кем-то длинный и, судя ло первым словам, деликатный разговор. Голос его
раскатисто гремел, этакий густой, как сгущенка, баритон, даже удивительно
было, как выдерживает такой напор телефонная трубка, затерявшаяся, казалось,
в огромной ладони. Семенов отключился -- неприятно слушать чужие тайны -- и
с почтительной симпатией покосился на хозяина кабинета. Массивный, лишний
жирок появился, все реже надевает Петр Григорьевич свои видавшие виды
унты... А силы в нем были немереные, все помнили случай, когда провалившуюся
под лед упряжку в одиночку вытащил и, сам мокрый насквозь, полсуток до
берега добирался. Из первопроходцев -- не любил ходить по чужим следам. Что
поделаешь годы, от них и скалы выветриваются...
Семенов уважал Свешникова и его полярную мудрость. От него в свой
первый дрейф он научился тому пониманию полярного закона, которое дается
только жизнью на трудной зимовке, и не раз и навсегда, как некая догма, а
как метод, которым следует пользоваться в зависимости от обстоятельств.
"Спасай товарища, если даже при этом ты можешь погибнуть,-- учил Петр
Григорьевич. -- Помни, что его жизнь всегда дороже твоей". Если б только
говорил, но Свешников так и поступал, и потому сформулированный им главный
закон зимовки врезался в память, как буквы в гранит,-- навсегда. Всего лишь
год прозимовал Семенов под началом Свешникова, но тот год оказался очень
важным, и за него Семенов был благодарен судьбе.
-- Как он станцией будет командовать, если женой не научился? --
продолжал греметь Свешников.
Семенов стал смотреть на большую, во всю стену, карту мира, на которой
разноцветными линиями и стрелами, как на картах полководцев, отмечался дрейф
станций "Северный полюс" и маршруты кораблей в Северном и Южном Ледовитых
океанах. Вот по этой извилистой линии дрейфовала его последняя Льдина, год
жизни шел по этой линии; а вот и Скалистый Мыс -- еще несколько лет жизни,
Антарктида... Мирный... Восток...
-- "Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал", помнишь? --
послышался голос Свешникова. -- Соскучился по своему Востоку?
Семенов вздрогнул. Свешников с улыбкой на него поглядывал, развалясь в
своем кресле.
-- Почему это по-моему?-- возразил Семенов.-- Станцию-то открыли вы, я
только ключи от вас получил.
-- Померзли мы тогда, Сергей, как не мерзла еще ни одна собака.
-- Было дело, Петр Григорьевич... А жаль!
-- Чего жаль?
-- Восток, слово-то какое -- Восток! -- а закрыли, законсервировали,
как банку с грибами!
-- Ишь, критикан! Не в свою епархию лезешь.
Семенов молчал.
-- То то же... Совсем на своей Льдине от субординации отвык. Думаешь, у
одного тебя за станцию душа болит?.. Банка с грибами... Консервным ножом
пользоваться не разучился?
-- Это к чему? -- ошеломленно спросил Семенов.
-- Да ты же в отпуск собрался,-- будто бы вспомнил Свешников.-- Что ж,
после дрейфа отпуск положен, отдыхай, набирайся сил, Кстати говоря, у
Макухина на тебя виды, замом собирается сватать.
В словах Свешникова было что-то принужденное, стороннее.
Семенов весь подался вперед, его душила догадка.
-- К чему это -- насчет консервного ножа?
-- Отдохнешь,-- Свешников явно уклонился от ответа,-- отчет о дрейфе
сдашь и подключишься к Макухину. Знаю, что не очень его жалуешь, ничего,
притретесь друг к дружке, сработаетесь... Что, рад? Повышение тебе в руки
идет, благодарить начальство в таких случаях положено!
-- Не для того вы меня вызвали, Петр Григорьевич...
-- Смотри ты, каким телепатом заделался... А ведь точно, не для того.
Сам-то догадываешься?.. Решение принято только вчера. Будем в этом сезоне
расконсервировать Восток. Молчишь?
-- Думаю, Петр Григорьевич...
-- А я тебе еще ничего и не предлагал, О Востоке -- так, в порядке
информации... Да, слушаю вас.-- Свешников прижал к уху трубку,-- Привет
тебе, Николай Алексеич, привет... Да, буду жаловаться в горком, это тебе
правильно доложили... В Антарктиде, сам знаешь, людям податься некуда, а
твой кинопрокат заваливает нас такой рухлядью, что даже пингвины деньги за
билет требуют обратно! Так что уж расстарайся... А что есть? Ну, читай
список...
Семенов вытер с бровей пот. Не торопись, подумай, Сергей... Вера...
дети... сколько можно воспитывать их радиограммами... Не торопись, Сергей...
Семенов недвижно уставился на карту, взгляд его застыл на крохотной
точке в глубине Антарктиды. Точка... Два года отдано, чтобы вдохнуть в нее
жизнь.
Семенов любил Восток и гордился его исключительностью. В первую зимовку
бывало, что весь научный мир следил за его радиограммами, ожидая все новых
сенсаций, в июле -- августе Восток чуть не каждый день бил мировые рекорды,
80... 82... 85 градусов ниже нуля! А тот незабываемый день -- уже в другую
зимовку, когда вышли они с Андреем на метеоплошадку и, глазам своим не веря,
уставились на отметку 88,3... Полюс холода, геомагнитный полюс Земли,
уникальнейшая точка планеты -- станция Восток... Нет большей чести для
полярника -- первому обжить такую точку, закрепить за людьми форпост, откуда
они будут штурмовать Центральную Антарктиду. Тем, кто пришел следом, было
полегче, и открыли, может, они для науки побольше, но первый шаг сделали
Свешников, Семенов и его ребята, и первый дом построили они. И Льдины любил,
и другие станции, где доводилось зимовать, а сердцем был верен Востоку.
Потому так тяжело и переживал, когда дошло до него, что станция
законсервирована. В то время он дрейфовал и не знал толком, в чем дело, то
ли санро-гусеничный поезд с топливом через зону застругов не пробился, то ли
со снабжением произошли неувязки, но чья-то рука поставила на Востоке крест.
Так обидно было, будто полжизни зря прожил, будто на твоих глазах чиновничий
бульдозер срыл дело рук твоих.
И вот теперь Востоку приказано воскреснуть. И он, Семенов, может
вдохнуть к него жизнь!
Свешников положил трубку, взглянул на Семенова и нажал кнопку звонка.
Заглянула секретарша.
-- Минут десять ни с кем не соединяйте.
-- Я согласен,-- сказал Семенов.
-- Вижу. Хорошо подумал?
Семенов кивнул.
-- Ты-то меня не беспокоишь,-- задумчиво проговорив Свешников,-- на
"Оби" отдохнешь, отоспишься... Другое дело -- Вера... Вряд ли она разделит
твой энтузиазм, друг ты мой.
-- Вряд ли,-- искренне признался Семенов.-- Предвижу серьезные, но
преодолимые трудности.
-- Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал... Честно, Сергей, мне бы
хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но -- ты знаешь меня, не
обижусь -- скажи слово, и пойдет другой.
-- Не скажу, Петр Григорьич...-- Семенов покачал головой.-- Предложили
бы любое другое дело -- может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и
доверие большое спасибо!
-- Заговорил... как стенгазета... Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и
запела,-- тогда сам тебе спасибо скажу... Ну, к делу. "Обь" через месяц с
небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет,
сразу ко мне, Востоку все отдам -- любого человека из экспедиции, кого
хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятеркой, которая
будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил:
"Товарища по зимовке выбирай -- как жену выбираешь. Жизнь твоя от него
зависит". Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело -- на второй год подряд
увольнительную получить!
Семенов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго
стакана спирта. В приемную уже набилось много людей, ктото из них приветливо
произнес:
-- С возвращением, Сергей Николаич!
Семенов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро
пошел в гостиницу: Вера, небось, уж заждалась.
Этюд из личной жизни полярника
Оркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.
-- Этот вальс постарел вместе с нами,-- сказала Вера,-- У него такие же
морщины, как у меня.
-- Ты очень красива,-- сказал Семенов.-- Прости, я стал совсем неуклюж.
Сердце мое, не стучи,
Глупое сердце, молчи...
-- Какая она грустная.-- Вера кивнула на певицу.-- Наверное, жена
полярника или моряка.
-- Вернемся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.
-- На твоих ногах уже унты?
Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.
-- Не пей больше, Сережа.
-- Сегодня коньяк для меня -- вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на
той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.
-- Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней... Мы женаты
пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.
-- Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.
-- Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией.
Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в
кулинарию и кормить детей.
-- Но ты же знаешь...
-- Знаю... Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие
широты...
-- Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток..
-- И это знаю... Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя
там, в этой космической стуже. Да, Восток -- твое детище, Сережа. Но ведь,
кроме этого детища, которое можно законсервировать, у нас есть двое детей,
которых законсервировать нельзя... И самое грустное для них, что я все
понимаю и не лягу у порога, чтобы удержать тебя.
-- Спасибо.
-- Нынешний год високосный.
-- Это так важно?
-- На один день больше ждать.
-- Один день!
-- Не день, сутки. С каждым годом все тяжелее, Сережа... Наверное,
возраст.
-- Ты для меня всегда двадцатилетняя.
-- Только для тебя.
-- Этого мало?
-- Много.-- Вера взъерошила ему волосы.-- Очень много... Другой судьбы
у нас уже не будет.
-- Тебе не повезло, ты полюбила полярника... Ну вот, наконец-то ты
улыбнулась.
-- Знаешь, еще в детстве, совсем девчонкой, я загадала однажды: если
завтра кончатся дожди и будет солнце, моя жизнь сложится счастливо.
-- И наутро были дожди?
-- Солнце встало, Сережа.
-- Я вернусь и больше тебя не оставлю.
-- Не обманывай себя, тебе, как белому медведю, нужен снег. Такова уж,
видно, моя участь на этой земле -- ждать и дни считать. Налей мне тоже, я
хочу быть пьяной. Иначе я сейчас же разревусь. За что будем пить?
-- Помнишь, ты дала мне на Льдину маленький томик стихов? Там были
такие слова: "Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом
по сердцу моему".
-- Сережа, я немедленно разревусь. За что будем пить?
-- За твое долготерпение, дорогая. За твою любовь.
-- Ну, хорошо. Будь здоров.
Два друга
Семенов проводил Веру ночным поездом -- утром ей на работу.
Договорились, что на субботу и воскресенье он будет прилетать в Москву.
-- Полных восемь дней вместе! -- бодро подсчитал он.
-- Если украдешь у меня хочя бы один из этих дней...
-- Пусть меня забракует медкомиссия! -- поклялся Семенов
-- Хорошо бы... Смотри, если на небе есть бог -- он слышит!
А утром из Москвы прилетел Гаранин.
-- Что случилось? -- войдя в номер, спросил он.
