Вряд ли, на простака Филатов не очень-то похож... Прямота, честность?
Возможно. Качества превосходные, однако бывает, что такие правдолюбцы
начинают "качать права" в самой неподходящей ситуации, когда единственную
правду знает только начальник. И тогда прямота, честность и жажда
справедливости -- жаль, тебя нет рядом, Андрей, могли бы поспорить --
выливаются в губительную для коллектива склоку... Не из таких ли
правдолюбцев Филатов?
Семенов колебался. Не взять Филатова -- значит, обидеть Андрея чутью
которого привык доверять. Андрей ошибается редко, но все же такие случаи
бывали: слишком многое он прощает людям, в которых, как он говорит, "ни
грамма фальши" Но не только из этого, из других важных слагаемых
складывается полярник... Было бы вречя "обкатать на всех режимах",
проверить, так нет этого времени... Рискнуть?
-- Так что, не берете?
Напрягся, сжался, как пружина, подумал Семенов. Силы много, воли -- еще
не знаю, а вот такта маловато. И все же парень чем-то ему нравился.
-- Не опережай события, Веня. Женат?
-- Рано мне жениться, подожду. Мир хочу посмотреть.
-- Поэтому -- в Антарктиду?
-- Конечно! Одна дорога, говоря!, чего стоит, два океана и стоянки в
инпортах!
-- Родители?
-- Мать умерла, отец с мачехой живет... А других родственников нет, ни
здесь, ни за границей, я все в анкете написал, в отделе кадров.
-- Твоя анкета меня не интересует. Учиться дальше собираешься?
-- Обойдусь. Валька Горохов, друг детства, за пять лет в институте от
зубрежки высох и сто двадцать получает. А я двести где хочешь заработаю с
восемью классами.
-- У меня на станции все чему-нибудь учатся,-- сказал Семенов -- И тебе
придется, иначе будешь белой вороной.
-- Значит, берете? -- обрадовался Филатов -- А то я уже разволновался.
-- С этим условием,-- напомнил Семенов.-- Американский ученый будет с
нами зимовать, язык можешь выучить.
-- Заманчиво! -- охотно согласился Филатов.
Он явно повеселел, уселся поудобнее, разжал скованные руки.
-- Теперь можешь задавать вопросы мне,-- предложил Семенов.
-- А я про вас все знаю,-- выпалил Филатов. Мне Саша рассказывал. И про
то, как из шурфа на Востоке выбирались, и разное другое.
-- Всыплю я твоему Саше!
-- Фу ты, черт!-- расстроился Филатов.-- Болтун-находка для шпиона...
-- Ладно,-- проворчал Семенов.-- Только зря полагаешь, что со мной
очень легко будет. Здесь Саша тебя явно дезинформировал.
-- Ну, работы я не боюсь...-- Филатов снова приободрился.-- Шея
здоровая, любой хомут налезет... А с этим на вашем полюсе как, сухой закон?
-- Сам не очень-то захочешь, кислорода в воздухе маловато, горная
болезнь одолевать будет. Даже курить бросишь.
-- Ну, это мы еще посмотрим... Платить-то за горную болезнь и прочие
удовольствия как будете?
-- Зарплата плюс двенадцать рублей суточных.
-- Подходяще. А еще вопрос можно? Даже и не вопрос, а просьба.
-- Давай свою просьбу.
-- Возьмите Сашу Бармина! -- с жаром выпалил Филатов.
-- Считай, что уже взял -- Семенов взглянул на часы.-- Вот-вот должен
быть здесь.
-- Везучий ты, Веня!-- радостно удивился Филатов.-- В такой день и на
улицу выходить опасно, с будущей женой познакомишься.
"Решено, беру",-- удовлетворенно подумал Семенов.
-- А этот поморник с Новолазаревской что здесь делает? -- войдя, весело
осведомился Бармин.-- Неужели берешь его, Николаич? Волосы на себе рвать
будешь.
-- Не хотелось бы,-- включился в игру Семенов.-- А какой у него главный
недостаток?
-- Неимоверно, чудовищно прожорлив.-- Бармин исподтишка подмигнул
негодующему Филатову.-- Все съест. Напомни, сколько стоит доставка одного
килограмма груза на Восток?
-- Страшно подумать, целое состояние.
-- Быть тебе, Николаич, банкротом,-- продолжал злодействовать Бармин.--
Чтобы прокормить Веню, придется удвоить станционный бюджет. Однажды этот
фрукт на моих глазах слопал шесть бифштексов и потом поднял крик, что его
морят голодом. Не говорю уже о том очевидном, но безобразном факте, что
вечно по ночам камбуз обшаривал в поисках съестного. Теперь я понимаю,
Филатов, почему шеф-повар Гремыкин гонялся за тобой с веником!
-- Все наоборот,-- ухмыльнулся Филатов.-- Не верьте ни одному его
слову, Сергей Николаич, это он на спор съел шесть бифштексов.
-- Ну и что? -- с достоинством произнес Бармин.-- Я -- мужчина, а ты
кто? Такому заморышу и одного бифштекса много. Каких-то жалких десять раз
двухпудовик выжать не мог.
-- Одиннадцать.-- поправил Филатов.-- А ты пятнадцать, и то лишь
потому, что перед этим банку витаминов ухлопал.
-- Увертюра закончена? -- спросил Семенов.-- Докладывай, Саша.
-- Только что от Шумилина,-- сообщил Бармин.-- Сначала чуть не
испепелил меня, а потом-о благороднейший Зевс-олимпиец!-- согласился
отпустить к тебе, если найду замену.
-- С бойни, любого живодера...-- как бы про себя заметил Филатов.
-- Нашел? -- Семенов сдержал улыбку.
-- Сразу двоих, так что, Николаич, не беспокойся.
-- Хороший мужик Шумилин! -- с чувством проговорил Семенов.-- Значит,
не беспокоиться, Саша?
-- По крайней мере обо мне и моем здоровье,-- уточнил Бармин.
-- За сто килограммов перевалил? -- Семенов с удовольствием окинул
взглядом атлетическую фигуру доктора.
-- На пятьсот граммов,-- скромно уточнил Бармин.
-- Это, наверное, мозг,-- догадался Филатов.
Между ними снова началась веселая склока, а Семенов благодушно
посмеивался и думал, что пока все складывается удачно. Главная удача,
конечно, Андрей, а вторая по значению -- Саша Бармин. Если даже допустить,
что есть у полярников доктора получше и поопытнее Бармина, то по
человеческим качествам равных ему Семенов не знал. Доктора, в общем, народ
избалованный, сознающий исключительность своего положения: от них зависит
жизнь, а редкая зимовка случается без того, чтобы кого-то не приходилось
спасать. Бармин же заставлял забывать о том, что он доктор,-- чрезвычайное
преимущество для человека его профессии. Докторам полярники часто чего-то
недоговаривают, а то и просто боятся пожаловаться: а вдруг, испугавшись
ответственности, не допустит к зимовке, спишет? От Бармина же ничего не
скрывали, в голову никому не приходило, что Саша, известнейший в полярных
широтах мастер розыгрыша, доброжелательнейший из доброжелательных, способен
подвести друга. А врачом был безупречным. Настоящих больных лечил всерьез,
мнительных -- психотерапией и огромными дозами юмора. И доверие к Бармину
было безграничным.
С Барминым Семенов зимовал дважды, у него, как у многих опытных
полярников, были свои мерки, рожденные длительными наблюдениями. Так, он
очень уважал молодого доктора за то, что кожаный костюм на нем был истрепан
и донельзя засален. "Покажи мне после зимовки свой кожаный костюм, и я
скажу, какой из тебя полярник",-- вспоминал Семенов Георгия Степаныча,
своего полярного крестного. Хотя и шутка, а умная, со смыслом. С одной
стороны, если твой костюм изодран -- значит, ты не гнушался никакой работы.
А с другой -- значит, ты не скупой человек, потому что кожаный костюм
выдается полярнику на год, и многие его берегут, стараются в целости
сохранить до Большой земли -- для рыбалки и прочего. А доктор своего костюма
не жалел и работал в нем на всех работах: и дизелистам помогал, и авралил я
пургу, и мыл котлы повару, и делал все другое, что положено и не положено по
штату. Но медицинские приемы вел в ослепительно-белом халате и в чепчике, и
несколько аппенликсов удалил без осложнений, и несговорчиво за чистотой на
камбузе следил.
И еще одно важное качество было у доктора: на нем отдыхал взор. В иной
красоте находишь что-то неприятное, вызывающее смутное к ней недоверие, что
ли; наверное, такое бывает, когда между внешностью и душой человека не
угадываешь гармонии, какая только и делает красоту совершенной. Такая
красота скоротечна, рано или поздно духовная ущербность проявится на ней,
как на портрете Дориана Грея. Бармину же от щедрот природы было отпущено на
троих: мощно вылепленное скульптурное тело, энергичное, с богатой мимикой
красивое лицо и широкая, открытая душа; особенно красили его настоящего
синего цвета глаза, которые у взрослых людей вообще почти не встречаются.
-- Другие жены в слезы, а моя чуть не пляшет, когда муж ухоитт в
Антарктиду,-- посмеивался Бармин.-- Ни одной соперницы на всем континенте!
О Надиной ревности ходили легенды. Однажды в отделение, которое вел
Бармин а одной ленинградской клинике, поступила с переломом ноги
прехорошенькая фигуристка, и Наде стало это известно. Наутро, когда Бармин
пришел на работу, фигуристка исчезла. Перевели. Оказалось, Надя звонила
главному врачу и очень об этом просила. А мужу объяснила: "Она нарочно
сломала ногу, чтобы к тебе попасть!"
-- Отныне мне разрешено принимать к себе только травмированных
старушек!-- веселился Бармин. К Наде он, впрочем, относился с нежностью и
вовсе не собирался ей изменять. Во всяком случае, не прилагал к этому
никаких усилий, ибо доподлинно знал, что любая другая женщина устроена так
же, как его жена. И ради того, чтобы лишний раз в этом убедиться, стоит ли
рисковать такой важной для полярника ценностью, как мир и согласие в семье?
Когда один за другим пришли Гаранин и Дугин, Семенов распределил
обязанности. Каждый час был дорог, и первая пятерка приступила к работе.
Дугин и Филатов уехали получать два новых дизеля для Востока, Бармин
отвечал за продовольствие, лекарства и оборудование для медпункта, Гаранин
-- за одежду и научные приборы. За собой Семенов оставил кадры и общее
руководство.
С грехом пополам, но за месяц люди были подобраны, грузы доставлены на
"Обь", Семенов и Гаранин вылетели в Москву -- прощаться.
Сказка для детей
Казалось бы, одинаковые они -- дорога в Антарктиду и дорога домой, а
проходят по-разному. Когда возвращаешься, время тянется бесконечно, каждая
неделя превращается в месяц-спишь и видишь встречу на причале. А туда -- дни
и недели бегут вскачь, оглянуться не успеешь, как остаются за спиной и
Европа с ее глубокой осенью и благодатные тропические широты с их вечным
летом. Потому что на зимовку полярник не спешит, никуда она не денется, а
морское же путешествие -- удовольствие, которое очень хотелось бы продлить.
Антарктида для полярника начинается с первого айсберга. Знаешь, что
вот-вот он появится, а все равно волнуешься, как при виде пограничного
столба. Показался первый айсберг -- считай, путешествие подошло к концу,
кончился твой беззаботный отдых. С айсбергом до полярника доносится ледяное
дыхание Антарктиды; пока что она не захватывает человека целиком, а лишь
предупреждает его о том, что он переступил границу ее владений и потому
должен быть начеку. Отныне капитан и его штурманы потеряют покой и будут
беспокойно ворочаться в постелях, проклиная ненавистные туманы с их молочной
пеленой и ускользающие от локаторов айсберги.
Первый айсберг не только отдает приказ полярнику о переходе на зимнюю
форму одежды, но и сильно сказывается на его настроении: начинается пусть не
объявленный, но первый день зимовки. Ломай себя, наступай себе па горло, но
перестраивайся, перестань думать о том, что ты оставил, то есть думай,
конечно, но в перекур, а все твое остальное время и твои мысли должны
принадлежать работе.
Многие, даже самые опытные полярники испытали на себе этот мучительный
