-- Ничего особенного.-- Семенов продолжал водить по щеке
электробритзой. Раздевайся, сейчас будем завтракать.
-- Надеюсь, ты меня вызвал срочной телеграммой не для того, чтобы
вместе позавтракать?
-- В частности и поэтому.-- Семенов продул бритву, сполоснул лицо.
Словно гора с плеч свалилась -- Андрей приехал!
-- Я обещал Наташе и сыну, что к вечеру вернусь,-- выжидательно глядя
на Семенова, сказал Гаранин.
-- К сегодняшнему вечеру?
-- Конечно.
-- Образцовый муж и отец! -- похвалил Семенов.-- Пошли.
В буфете они взяли шипящую яичницу на сковородках, сосиски и кофе.
-- Ну? -- не выдержал Гаранин.
-- Ты ешь, ешь, пока не остыло.
-- Да говори же, какого черта!
-- Боюсь испортить тебе аппетит.
Давясь, Гаранин проглотил яичницу и сосиски.
-- Ну, бей,-- потребовал он.-- Потерял отчет о дрейфе?
-- Если бы...-- вздохнул Семенов.
-- Что-нибудь... со Льдиной?
-- Тьфу-тьфу, не сглазить бы, все в порядке... Принято решение
расконсервировать Восток.
-- Когда?
-- В эту экспедицию.
-- Кто идет начальником?
-- Я.
-- Так... А заместителем?
-- Ты.
Гаранин молча допил кофе.
-- Где Вера?
-- Вчера проводил домой. Еще выпьешь?
-- Пожалуй.
Семенов принес еще две чашки кофе.
-- Как твои? -- спросил Семенов.
-- За двое суток еще не разобрался. Наташа здорова, у Андрейки была
корь. Сегодня должен пойти в школу.
-- Вера говорила -- отличник.
Гаранин кивнул.
-- Что в Институте?
-- Шум, кавардак, неразбериха. "Обь" уходит десятого ноября, и, как
всегда, ничего не готово.
-- Почему прислал телеграмму, а не позвонил?
-- Наташа тебя бы не отпустила.
-- Думаешь, соглашусь?
-- Надеюсь.
-- Напрасно.
-- Поживем -- увидим.
Они возвратились в номер, уселись в кресла, закурили.
-- Люкс,-- осматривая мебель, заметил Гаранин.-- Даже с телевизором.
-- Здесь и будем жить.
-- Ты -- будешь. Я сегодня же улетаю домой.
-- Никуда ты не улетишь.
-- Почему ты так решил?
-- Потому что вечером нас ждет Свешников.
-- Тебя он ждет, а не нас!
-- Отпустишь меня ка Восток одного? -- сделав глубокую затяжку, спросил
Семенов.
-- Знаешь, кто ты?
-- Ну, кто?
-- Грубый шантажист! -- Гаранин встал и прошелся по номеру.--
Представляешь, с каким лицом я скажу Наташе и Андрейке...
-- Хорошо представляю.-- Семенов кивнул.-- Не забыл со вчерашнего дня.
-- Мне хочется тебя отлупить!
-- Пожалуйста, даже пальцем не шевельну.
Гаранин уселся в кресло и задумался.
-- Ты твердо решил?
-- Восток, Андрей! Восток!
Гаранин невесело усмехнулся.
-- Когда, говоришь, уходит "Обь"?
-- Десятого ноября.
-- Через тридцать четыре дня.
-- Если считать сегодняшний -- тридцать пять.
-- Люди подобраны?
-- Ждал тебя.
-- Тогда чего время терять, давай прикидывать.
Семенов встал.
-- Ну, Андрей, вовек не забуду! -- Он подошел к шкафчику, вытащил
початую бутылку коньяку.-- По рюмочке -- за Нее, за Удачу?
-- А что Георгий Степаныч говорил? -- проворчал Гаранин.-- "Днем лучше
два раза поесть, чем один раз выпить".
-- Легок на помине,-- Семенов улыбнулся.-- Свешников его вчера
цитировал: "Товарища по зимовке выбирай...
-- ...как жену выбираешь",-- закончил Гаранин.-- Эх, ты, бродяга...
-- От бродяги слышу!-- весело огрызнулся Семенов.
-- И почему тебя тогда медведь не слопал? -- Гаранин сокрушенно развел
руками. Фанатик чокнутый! Разрушитель семейного очага!
-- А кто меня поспитал?-- перешел в наступление Семенов.-- Кто учил,
что сначала дело, а потом личная жизнь? Кто десять лет назад Свешникову
посоветовал Семенова в начальники выдвинуть?
-- Себе на голову,-- вздохнул Гаранин -- Ладно, закажи-ка мне Москву...
В цирк билеты купил, Андрейка обнимал!.. Как с Наташей говорить...
-- Она уже все знает, Вера-то уже в Москве.
-- Думаешь, рассказала?
-- Не думаю, уверен. Сам ее об эгом просил.
-- Эх ты, сухарь!.. А может, к лучшему, что ей Вера скажет?
-- Конечно,-- подхватил Семенов выгодную версию.-- Ты же знаешь Веру,
она толковее нас с тобой это провернет.
-- Ну, тогда за дело,-- подумав, решил Гаранин.-- С чего начнем?
Семенов достал папку и выложил на стол бумаги.
-- Взял у Шумилина копии списков, сказал он. Здесь коллективы всех
станций и резерв.
Первая зимовка на Скалистом Мысу для Семенова началась неудачно.
Станция маленькая, радистов всего двое, а работы невпроворот. каждый час
нужно передавать погоду летчикам, да еще сводки на Диксон, разные служебные
и личные радиограммы. Полярные радисты-асы: постоянная работа в условиях
плохого прохождения радиоволн, извечные помехи в эфире, отвратительная
слышимость требовали очень высокого мастерства. А Семенов радистом был тогда
совсем зеленым -- ни хватки, ни опыта. На сроки опаздывал, принимать,
передавать не успевал, то и дело просил повторить, и потому редкий день в
его наушниках не пищало оскорбительное НН СПГ... НН СПГ -- "вон с ключа,
сапог!"
А кончалась вахта -- не знал, куда себя деть. Старые приятели остаюсь
на материке, новых не завел; зимовщики в глаза и за глаза поругивали
новичка, из-за промахов которого станцию уже не раз пропесочивали, а тут еще
замолчала Галя. То ли рядовой радист с далекой и глухой станции, затерянной
на берегах Карского моря, показался ей женихом бесперспективным, то ли "с
глаз долой, из сердца вон" -- забыла и увлеклась другим, но восемь его
радиограмм, одна другой отчаяннее, остались без ответа.
А в декабре наступила полярная ночь, и недели на три забушевала пурга.
Раньше хоть можно было прогуляться на берег к тюленям, запрячь собак и
проверить капканы на песцов, в пургу, да еще ночью, никаких прогулок в
одиночку не допускалось, а в напарники его не приглашали. К тому же улетел в
долгий отпуск Георгий Степанович Морошкин, начальник станции и замечательный
человек. Семенов лишь много спустя понял, как ему не повезло, что начало его
зимовки совпало с этим отпускомл Но хуже всего были ночь и пурга. Пурга --
она сама по себе нагоняет тревогу и грусть неистовым воем и разбойничьим
свистом, первобытный хаос ее звуков, в котором сшибаются угроза и
безнадежность, угнетает даже здорового человека и уж совсем губительно
воздействует на того, чьи мысли и чувства со звучны пурге.
И тогда у Семенова началась полярная тоска -- опасная болезнь, нередкая
на оторванных от мира станциях, когда человек теряет сон и становится
безразличен ко всему на свете. Он убеждает себя, что никому не нужен,
задумывается о смысле жизни и не находит его; все кажется ему постылым и
работа, и окружающие ею равнодушные к нему люди и дальнейшее существование.
А Семенов к тому же был парнем гордым, на людях держался с достоинством и
отдавался тоске лишь наедине с самим собой. Ничего страшнее такой болезни
для полярника нет. Как от морской болезни суша, ее излечивает либо
возвращение на материк, либо привычка, приобретаемая ценой долгих мучений.
Много людей навсегда распростились с высокими широтами из-за полярной тоски.
В одну из самых скверных для Семенова ночей в жилую комнатка радистов
зашел метеоролог Гаранин.
-- Вижу, свет горит,-- объяснил он свой приход.-- Чего не спишь?
-- Книгу читал.
-- Тебе же через три часа на вахту, отдохнуть надо.
-- Будильник испортился, боюсь проспать.
-- Я разбужу, мне до утра дежурить.
-- Да уже неохота, сон прошел.
-- Тогда, может, попьем чайку?
К этой ночи прожил Семенов на свете с небольшим двадцать лет, а ничего
важнее тех трех часов в его жизни не было. Началось их чаепитие с пустяков,
а кончилось задушевным разговором -- таким, какого Семенов еще никогда ни с
кем не вел. Увидел в глазах человека, с которым до сих пор кивком
здоровался, искреннее понимание и, поражаясь своему порыву, все рассказал,
выплеснулся, как на исповеди.
Будто воскрес Семенов после того разговора, будто, погибая от жажды,
воды вдоволь напился. Еле конца вахты дождался -- и бегом к Андрею!
Так началась их дружба. Гаранин был старше Семенова, мудрее и сильно на
него влиял. Научил его, горячего и необузданного, неторопливому раздумью,
философскому отношению к удачам и невзгодам и пониманию того, что во всех
людях, даже самых, казалось, отпетых, где-то в тайниках души таится доброе
начало и только от тебя самого зависит, сумеешь ли ты его распознать.
Впрочем, не только на Семенова влиял Гаранин; даже старые полярники,
всякого повидавшие тертые калачи, относились к нему с уважением, на которое
он вроде бы никак не мог рассчитывать по своей молодости: полярники -- народ
консервативный, возраст и стаж многое для них значат. Была в Гаранине
какая-то чистота -- в глазах. что ли, в словах, во всем его поведении; такие
люди, обычно мягкие и уступчивые в мелочах, бывают в то же время
поразительно цельными. Семенов не помнил случая, чтобы Андрей поступился
своими принципами. Поначалу Семенов просто его любил, как нежданно
обретенного друга, которому можно излить душу. А понимать его отношение к
жизни стал после такого случая.
Был на станции Федор Михальчишин, суровый и сильный мужик,
замечательный плотник, какие в последнее время совсем перевелись. Много
хорошего сделал он в ту зимовку, ему обязана станция срубленным из толстых
бревен двухэтажным домом, которому завидовала вся Арктика. Но и другим
поражал Федор зимовщиков -- дикой, беспросветной скупостью. Семья его, жена
и пятеро детей, совсем обносилась, перебивалась с хлеба на квас, а Федор,
зарабатывая большие деньги, перечислял ей гроши. Первое время его совестили,
потом запрезирали и уходили из кают-компании, когда он там появлялся; на
Михальчишина, однако, это не действовало: от зари до зари он работал, в ужин
наедался до отвала и заваливался спать и в пургу спал без просыпу, как
медведь в берлоге. Ни самому себе, ни другим объяснить не мог, зачем, для
кого копит. Дом? Есть дом в Архангельске, сам срубил. На старость? Мужику и
сорока нет, в жизни ничем не болел. Бездумная, темная скупость -- и только.
И вдруг приходит радиограмма от жены, слов на тридцать, никогда такой
Федор и не получал: спасибо, родной мой Феденька, детей приодела, себе
теплую шубу купила, картошку на зиму запасла и козу присматриваю.
Михальчишин несколько дней ходил ошалелый: откуда деньги взяла? Через месяц
новая радиограмма: купила козу. шкаф и кровати, соседи завидуют, возвращайся
скорее, любимый, наконец-то заживем и прочее в этом духе. Михальчишин совсем
обалдел: может, полюбовника нашла? Да кому нужна Мария с ее выводком? А с
почтой получил такое письмо, что как пьяный по станции ходил, всем давал
читать: вот люди, мол, на тебя наговаривают, а ты самый добрый и хороший,
все глаза выплакала, жду тебя, любимого... Словно невеста, в любви
рассыпается!
Понять ничего не мог, наваждение какое-то, а ходил по станции гоголем.
Стал, однако, наводить справки, в сберкассу письмо отпраьил, в почтовое
отделение -- и выяснил: деньги его жена получает от Гаранина Андрея
Ивановича. Выяснил -- и что-то в нем сломалось. Бросил работу, достал из
сундука заначенную бутылку спирта, вдрызг напился и пошел бузить. Мужик
здоровый, но сообща успокоили, уложили спать. Наутро опохмелился, попросил у
радистов бланк ("Ну и ну! Федька на радиограмму тратится, быть пурге!") и
отправился к начальнику станции -- заверять документ: "Михальчишиной Марии
