одной книге -- какой, Семенов припомнить не мог -- он вычитал такую сцену.
Хирург произвел сложнейшую операцию, спас придворного, и тот, открыв глаза,
первым делом спросил: "Как здоровье императора?" И тогда хирург обронил:
"Царедворец ожиложивет и человек". Этот афоризм очень понравился Семенову,
который вообще ценил мысли, навевающие ассоциации. Юмор для него всегда был
вернейшим барометром настроения. По своему опыту Семенов знал, что люди,
перестающие шутить, погружаются в депрессию, последствия которой трудно
предугадать. Так бывает с теми, кто впадает в полярную тоску, кем овладевают
уныние и безнадежность. Тогда в коллективе, особенно в небольшом, могут
появиться трещины, он перестанет быть монолитом и оказывается под угрозой
распада. Семенов отдавал себе отчет в том, что такая опасность совсем
недавно грозила его пятерке. А теперь успокоился: проснулся юмор --
проснулся и коллектив.
Снег на Востоке летом и весной заготавливали впрок, чтобы хва тило на
суровые месяцы полярной ночи. Метрах в ста от жилого дома находился карьер,
туда в погожий день выходили всем составом, пилили ручными пилами
спрессованный снег, складывали пудовые монолиты на волокуши и отвозили к
помещению. Работа тяжелая, труднее, пожалуй, на Востоке не было, и на ней
часто срывались: к черту летела кровью добытая акклиматизация, снова
начинались одышка, головные боли, тошнота и прочие прелести горной болезни.
Поэтому можно было лишь порадоваться оплошности товарищей из старой
смены, которые, консервируя станцию, недостаточно плотно задраили в потолке
люк. В том самом сугробе, что возвышался в кают-компании, снег был не очень
крепко сбитый и его заготовка не требовала сверхчеловеческих усилий.
Семенов, Гаранин и Бармин набили снегом два стиральных бака, натаяли в
кастрюле воды для питья, заварили чай и пошли к механикам в дизельную.
-- Опаздываете!-- весело встретил Семенова Филатов.-- Это начальству
положено -- затягивать гайки!
-- Не беспокойся, затяну,-- в тон ему пообещал Семенов.-- Всю зимовку
на своей шкуре ощущать будешь.
-- Шкура у меня дубленая, выдержит!
Изо всех сил старается парень сгладить впечатление от своего "Выходит,
загибаться будем?" -- подумал Семенов. Это хорошо, пусть старается, пусть
чувствует, что фразу ту никто не забыл. То, что легко прощается, -- легко
повторяется, прощать нужно с трудом, чтобы семь потов сошло с человека,
прежде чем окончательно смоет с себя вину. Хватит самокритичности, осознает
до самых потрохов -- будет полярником, не хватит -- пусть ищет свою долю на
материке. А ведь фраза та, если подумать, не случайно вырвалась. Она -- и от
мальчишеской самоуверенности и, главное, от врожденной неприязни к
начальству, которое, по убеждению людей такого склада, всякое дело клонит к
личной выгоде и в ущерб подчиненным. Исходи то предложение от Гаранина или
Бармина, Филатову и в голову бы не пришло артачиться, а раз от начальства --
значит, ищи подвох и встречай в штыки.
-- Ладно, посмотрим еще, какая у тебя, шкура.-- усмехнулся Семенов.--
Первую порцию снега уже заготовили, ребята, как скажетеначнем его таять.
-- Рано.-- Склонившийся над дизелем Дугин с трудом выпрямился, положил
гаечный ключ на верстак и сунул руки под мышки.-- Не успели еще, Николаич,
Венька сдуру поморозил правую клешню.
-- Ну-ка.-- Бармин осторожно снял с руки Филатова рукавицу и
присвистнул.-- За железо хватался?
-- А ты попробовал бы иначе.-- Филатов болезненно поморщился.-- У
Женьки вон шерстяные перчатки в заначке, а рукавицей не всякий ключ
возьмешь.
-- Обморожение второй степени,-- доложил Бармин.-- Пошли в медпункт,
детка.
-- Отдохни, дай ключ,-- предложил Дугину Гаранин.
-- Нельзя, перепутаете.
-- Что перепутаю?
-- Порядок затяжки гаек, Андрей Иваныч. Их ведь нужно затягивать не
лишь бы как, а от центра к краям крест-накрест, и за каждый прием на
пол-оборота, не больше. Иначе такого можно натворить, горячими газами
пробьет прокладку.
-- А мне доверишь? -- спросил Семенов.
Дугин поколебался
-- Лучше потом, Николаич, я сам попрошу.
-- Хорошо, мы пока что баки со снегом принесем.
А неквалифицированная рабочая сила пригодилась тогда, когда пришло
время затягивать гайки до упора. Казалось, позади самое трудное, а эта
работа неожиданно потребовала от всех полной отдачи. Для удлинения плеча
рычага в ключ вбили пустотелую стальную трубку и налегали на нее изо всех
сил. Если гайка не проворачивалась больше ни у кого, за ключ брался Бармин.
Обычно ему удавалось сделать еще пол-оборота, и на этом можно было ставить
точку.
Закончили, молча уселись кто куда, выжатые. Бармин принес термос, налил
каждому по чашке горячего чаю.
-- Двужильный ты, док, с невольным уважением сказал Филатов.-- Тебе не
клистирами командовать, а подъемным краном работать.
-- Да, не пожелал бы я хлюпику вроде тебя встретиться со мной в темном
переулке,-- охотно согласился Бармин.-- Витамины нужно кушать, детка, зубки
на ночь чистить, проказник ты этакий! И старших слушаться. Тогда вырастешь
большой, толстенький и румяный.
Прикрыв глаза и расслабившись, Семенов вспомнил о том, как приехал
когда-то на побывку к родителям и на редкость удачно и своевременно заболел:
не случись того приступа аппендицита, так бы и не познакомился с Барминым и
вместо Саши был бы сейчас на Востоке кто-то другой. А нужен был именно Саша,
и никакой замены ему Семенов не видел. Удачно...
Поймал себя на том, что засыпает, встряхнулся и зябко повел плечами.
Правильно сказал Амундсен: единственное, к чему нельзя привыкнуть,-- это
холод. Ничего, скоро согреемся.
Пока механики монтировали на крышке цилиндров стойки коромысел,
форсунки и другие детали, Бармин прочистил авиационную подогревальную лампу.
С ее помощью натаяли воды в баках и перелили в емкость, потом проветрили
помещение, подтащили оба аккумулятора для стартерного запуска, и Дугин
подключил их к клеммам стартера.
-- Все проверил? -- спросил Семенов.
-- Кажись, все, Николаич, можно запускать.
-- Ничего не забыли?
Дугин развел руками.
Ощущая сильное волнение, Семенов покосился на товарищей, столпившихся у
дизеля. Все замерли, неотрывно глядя на кнопку стартера.
-- Давай, что ли,-- хрипло сказал Филатов.
Дугин посмотрел на Семенова и вдавил большой палец в кнопку.
-- Да запускай же! -- прикрикнул Семенов.
Дугин отпустил и снова нажал на кнопку, потом еще и еще.
Стартер не работал.
Белов
Стоковый ветер с купола свирепствовал третьи сутки.
В дома, которые еще со времен Первой экспедиции занесло многометровой
толщей снега, свист пурги не доходил, там было тихо и спокойно, и лишь
неизбежные, три-четыре раза в день вылазки в кают-компанию заставляли
обитателей Мирного проклинать опостылевший стоковый ветер. Впрочем, двадцать
пять метров в Мирном -- это еще не пурга: далеко холить никому не нужно
(разве что за мясом на холодный склад, что на седьмом километре, там есть
аварийный запас), метеоплощадка, аэрология и прочая наука -- под рукой, и
если соблюдать элементарные требования техники безопасности, такая пурга
особых хлопот не доставляет. Ну расчищать двери, выходы из тамбуров нужно,
радиозонды с удвоенной осторожностью запускать и к барьеру близко не
подходить, чтобы не свалиться в море. Другое дело, если задает
по-настоящему, метров на сорок-пятьдесят в секунду; здесь уже всякие шутки в
сторону, в двух шагах от дома можно погибнуть. Когда на станцию обрушивались
такие ураганы, жизнь замирала. Люди выходила на свежий воздух при крайней
необходимости и только в связке, гэредвигались, держась за леера и по
прибытии на место немедленно докладывались дежурному. Многого
недосчитывались в Мирном после такого разгула стихии. Ветром опрокидывало
столбы электропередачи, гнуло антенны, уносило за тридевять земель все, что
плохо лежало, а однажды ураган, переваливший за двести километров в час,
сорвал с мертвяков самолет ИЛ-12 и утопил в море его обломки.
Хуже всех в непогоду летчикам. Они вообще по натуре народ деятельный и
нетерпеливый, на земле работа для них не работа, по-настоящему полноценность
свою они ощущают лишь в воздухе и потому острее, чем люди других профессий,
переживают унизительную зависимость от погоды. Особенно полярные летчики,
для которых нормальные метеорологические условия -- редкое и счастливое
исключение. Жесткие наставления и инструкции связывают полярных летчиков по
рукам и по ногам настолько, что, если захочешь летать по правилам, будешь
почти всегда сидеть на земле. Нигде так природа не сопротивляется авиации,
как в высоких широтах. Можно взлететь -- на трассе непогода; видимость
"миллион на миллион" -- в месте назначения низовая пурга; погода лучше не
придумаешь -- не проходят короткие радиоволны, и нарушается работа компасов,
а на ориентиры в полярной пустыне не очень-то надейся; все и везде идеально
так самолет обледенел... Хочешь летать в высоких широтах -- готовься к тому,
что каждый день будешь рисковать, нарушать инструкции. А не нравится такая
перспектива -- летай над Большой землей. Тоже будут любимые летчиками острые
ощущения, во в пределах установленных правил...
Не узнав на радиостанции ничего нового, Белов, держась к ветру спиной,
пошел на Комсомольскую сопку и по железной лесенке забрался на смотровую
площадку, образованную верхом огромной цистерны.
Мирный замело по самые тамбуры; когда стихали порывы ветра, можно было
увидеть лишь силуэты нескольких домиков, защищенных от пурги складками
местности. Снежным одеялом покрылись скалы островов, оторвало от берега и
унесло в море припайный лед, сторожевыми башнями возвышались айсберги,
давным-давно севшие на мель и ставшие неотъемлемой частью здешнего пейзажа.
Через месяцполтора, подумал Белов, многое переменится: могучий лед снова
скует море Дейвиса, на свежий припай придут тысячи императорских пингвинов,
и понемногу наступят сумерки, переходящие в долгую полярную ночь.
Припай! Был бы он сейчас, многокилометровый железобетонный припай,--
никаких проблем, поднялся бы с него в два счета. Ледяной барьер --
естественная и лучшая защита от стокового ветра, разогнался бы вдоль
берега...
Белов знал одно: раз Семенов молчит -- ему плохо. Рация здесь ни при
чем; если даже вышла из строя -- на Востоке есть запасной передатчик. А вот
если что с дизелями -- дело швах, без тепла долго не продержаться...
Остро ощутив свою беспомощность, Белов неожиданно вспомнил, как безусым
мальчишкой, только что закончившим летную школу, напросился выручать друга.
Было это в сорок третьем, возле Геленджика. Петьку Кольцова подбили в
воздушном бою, и ребята видели, как он выбросился с парашютом на ничейную
землю. Белов полетел к нему на ПО-2, и вдруг -- "мессер". Немец обрадовался
уж очень добыча легкая, беззащитный "кукурузник", деваться ему некуда-и
рукой провел по горлу: сейчас, мол, будет тебе "чик-чик". Было очень обидно
погибать без всякой драки; Белов вытащил пистолет и для очистки совести
пульнул по веселому немцу. Попал! Одним-единственным выстрелом сбил
"мессера"- в первом боевом вылете. И спас изумленного такой развязкой,
безмерно счастливого Петьку. А вернулся на аэродром -- комполка Савельев,
Герой Советского Союза и замечательный ас, вызвал гордого своей удачей
мальчишку из строя и стал ругать его на чем свет стоит. Белов стоял
навытяжку, обливаясь потом и с недоумением слушая ругань: может, спутал
