А жаловаться было некому, нужно снова таскать ящики и мешки, и он, едва ли
не теряя сознание, таскал одной рукой, пока не споткнулся на мостике и не
упал в ледяную воду Тогда-то он и готов был умереть, но Андрей не позволил
-- подцепил багром за каэшку, удержал на поверхности, вытащил. А дальше было
забытье, сон с кошмарами и пробуждение в жарко натопленной палатке.
-- Пей, Николаич.-- Бармин протянул кружку.-- Беру твой метод на
вооружение, даже название придумал.
-- Какой метод? -- пе понял Семенов.
-- Мордобой как средство прекращения истерики.
-- Брось,-- поморщился Семенов, прихлебывая кофе.-- А то как врежу...
Они рассмеялись.
-- Кофе, ребята! объявил Бармин.-- Держите кружки.
-- Принимайте гостя!-- послышался голос Гаранина, и в дизельную тихо
скользнул Золосан. Шкура его свалялась, морда вытянулась, а хвост, который
Волосан всегда так гордо держал трубой, волочился по полу.
-- Как это я забыл!-- ахнул Бармин, доставая из кармана тюбик.-- Ко
мне, бедолага! Открой пасть. И не смотри на меня грустными собачьими
глазами, срок твоей путевки еще не истек "О люди, куда вы меня затащили? --
спрашивает Волосан.-- Кончайте эту прескверную шутку!" А-а, нравится?
-- Что это у тебя? -- поинтересовался Гаранин.
-- Сгущенное какао с молоком, любимая пища нашего гипоксированного
друга. Правда, Волосан? Отреагируй!
Волосан облизнулся, тявкнул по щенячьи и снова раскрыл пасть. Все
заулыбались.
-- А ты так умеешь, Веня? -- спросил Бармин.
Филатов продолжал молча пить кофе и шутки не принял.
-- Помнишь Бандита, Андрей?-- Семенов вздохнул.-- Какая любовь была! До
сих пор чувствую себя виноватым.
-- Это на Льдине,-- пояснил товарищам Гаранин.-- Был у нас такой рослый
лохматый пес Бандит, сибирская лайка. Фокусник и умница вроде Волосана, мог
запросто выступать в цирке. И вот однажды Коля Белов, большой любитель
сюрпризов, привез нам со станции Челюскин свинку по имени Пышка. Мы думали,
начнутся между нашим зверьем склоки, но ошиблись -- Бандит с первого взгляда
в нее влюбился, целыми днями сидел у деревянной клетки и лизал Пышкин
пятачок. Все-таки животное, а люди -- разве они поймут все, что происходит в
собачьей душе? Но время шло Пышка росла на глазах, пора ее готовить на
камбуз, а никто не мог решиться -- рука не поднималась. Наконец нашелся один
смельчак, пристрелил из карабина. Бандита в тот день "арестовали", заперли в
домике, а когда выпустили -- всю станцию обегал, пока не понял, что не
увидит больше своей любимой Пышки. И долго был безутешен, ничего не ел,
только снег лизал...
-- А ты? -- упрекнул Волосана Бармин -- Способен ли ты на такую
бескорыстную любовь к простой, необразованной пингвинке?
Волосан попытался сделать стоику, но не смог и виновато заюлил хвостом.
-- Ладно, поверим на слово.-- Бармин погладил собаку и спрятав
отощавший тюбик.-- Укладывайся в спальный мешок здесь, нечего прятаться от
коллектива.
-- Масло прогрето, Николаич,-- сообщил Дугин.-- Можно начинать.
-- А топливная система в порядке? -- Семенов знал, что в порядке,
только что на его глазах механики осматривали насос и форсунки, и поймал
себя на том, что неосознанно хочет оттянуть начало работы. Организм не был
на нее запрограммирован, что ли -- не только у него, у всех пятерых людей,
столпившихся у дизеля. Пока сидели, пили кофе, гнали от себя эту мысль.
Дугин даже втихаря еще раз поколдовал над аккумуляторами, надеясь на чудо.
Не там искал, чудо -- что они дизель смонтировали и на ногах остались...
Рукоятка запуска находилась у дизеля внизу и была похожа на изогнутую
ручку, какой заводят моторы автомашин. В этом положении рукоятки. Семенов
видел главную трудность -- чтобы ее раскрутить, нужно было многократно
нагибаться всем телом почти до пола. А нагибаться было мучительно тяжело
прерывалось и так сбитое дыхание, кровь бросалась в голову, и к горлу
подступала отвратительная тошнота.
-- Х-холодно, -- Бармин передернул плечами.-- Дай согреться.
-- Я начну, покажу.
Дутин взялся обеими руками за рукоятку, напрягся так, что на лбу
вздулись жилы, с огромным усилием провернул один раз, другой, третий.
-- Масло... вязкое,-- тяжело дыша, пояснил он.-- Первые обороты...
самые трудные...
-- Отвались...-- Филатов встал на место Дугина, согнулся.-- Р-раз...
два... три... четыре...
-- Куда прешься без очереди? -- прикрикнул Бармин на Дугина и сам
взялся за рукоятку. Дай-ка я ее уговорю...
На десятом обороте Бармип задохнулся. Не в силах выпрямиться, так и
стоял, согнувшись и с шумом втягивая в себя воздух.
Бармина сменил Семенов, его-Гаранин, потом снова Дугин, Филатов и
Бармин.
Шли третьи сутки на Востоке, а ничего труднее той работы первой пятерке
еще не выпадало. И делать ее пришлось тогда, когда люди перешагнули свой
предел.
Первым свалился Гаранин. У него сильно пошла носом кровь, и Бармин
уложил его в спальный мешок отдыхать. Остались вчетвером, но Дугина затрясло
в изнурительном спазматическом кашле с кровью, А рукоятку крутили трое.
Поднялся Гаранин -- впал в обморочное состояние Семенов.
Дизель не запускался. Люди продолжали работать, как в тяжелом сне.
Филатов
Бывает так, что с виду человек никчемный и беспомощный хлюпик, даже
сострадание к нему испытываешь -- так мало в нем жизненных сил, способности
к борьбе за существование. Жалеешь его, ищешь, чем бы ему помочь, как
уберечь от толчков и пинков, и вдруг с удивлением видишь, что хлюпик тот
великолепнейшим образом сам себя защищает: ступят на него -- выпрямится,
плюнут -- отряхнется, как ни в чем не бывало, да еще исподтишка фигу в
кармане покажет. С виду -- тщедушный одуванчик, а на самом деле вполне
живучий толстокожий репейник! Отсутствие настоящей закваски он восполняет
редкостной приспособляемостью и полнейшей беспринципностью -- цель
оправдывает средства. А если покровителя найдет и в сильненькие пробьется --
берегись, за все унижения свои отомстит!
А другой -- на него не то что наступить, пальцем тронуть -- сто раз
подумаешь. Всего в нем с избытком -- и мускулов и энергии, ему и
приспосабливаться не надо -- с боем возьмет от жизни что положено. И никому
в голову не приходит, что этот несокрушимый с виду богатырь уязвимее
хлюпика, потому что душа у него болезненно чувствительная, как уши слона,
которые от слабого укола обливаются кровью. Несокрушимость такого человека
обманчива: любая несправедливость может вывести его из строя.
Приспосабливаться, чувств своих он скрывать не умеет. На дружбу он отвечает
преданностью, за доброе отношение платит сторицей и никогда не прощает
предательства. Такие люди обычно не делают карьеры, ибо на компромиссы и
зигзаги не способны, а по прямой линии далеко не уйдешь -- упрешься в
стенку. Редко случается, что их понимают и ценят, куда чаще бывает --
шарахаются и стараются поскорее избавиться, слишком много в них и от них
беспокойства.
Таким человеком был Филатов.
Наверное, в жизни каждого есть эпизод, сыгравший большую и иной раз
решающую роль в формировании его характера. Иногда это происходит в раннем
детстве, и столь далекая дистанция покрывает тот эпизод дымкой, из-за
которой трудно что-либо различить; но чаще бывает так, что он случается
позже и запоминается навсегда.
Филатов запомнил. В разное время он был в той или иной степени с кем-то
дружен, к кому-то привязан, но любил лишь двоих: свою покойную мать и Сашу
Бармина. Но мать умерла, когда Веня еще не ходил в школу, Бармин вошел в его
жизнь только через пятнадцать лет. и все эти годы он страдал от сознания
того, что ему некого любить. Мачеху он ненавидел, отца презирал за то, что
позволил этой женщине лечь в еще не остывшую постель и носить материнские
платья. Ненависть была взаимной, рано или поздно должен был произойти взрыв;
мачеха долго искала, пока не нащупала у звереныша больное место: посмеялась,
сорвала со стены святыню -- материнскую фотографию. В ответ звереныш
искромсал ножом мачехину шубу и, жестоко избитый отцом, удрал из дому. Было
ему тогда двенадцать лет. Год прожил с бабушкой, после ее смерти перебрался
к брату матери; нежеланный, ненужный, ушел бродяжничать, мотался по вокзалам
и поездам, стал воровать и попал в детскую колонию; раза два приезжал отец,
привозил яблоки и конфеты -- отказался выйти к нему, вычеркнул из жизни.
Ожесточился, никому не верил и не видел просвета, пока не пришел в
мастерскую дед-механик, человек удивительной судьбы. Он тоже был когда-то
зверенышем, бежал из дому, плавал на кораблях и погибал в штормах, видел
весь мир и тонул на "Марине Расковой", потопленной в Карском море немецкой
подлодкой. Ему Филатов поверил и решил стать механиком, чтобы прожить такую
же интересную жизнь. Обучился у старика его искусству, сдал на
механика-дизелиста, плавал на речном буксире, отслужил по специальности в
армии, вернулся, бездомный, в Ленинград искать счастья и, едва сойдя с
поезда, отбил у пьяных хулиганов молодую женщину. Проводил домой и
познакомился с ее мужем, врачом-хирургом Александром Барминым. А дальше была
работа в мастерских института, испытания новичка, дрейф на Льдине и станция
Восток.
Долго жизнь швыряла его, как щенка, от одной двери к другой, пока щенок
этот не вырос настолько, что дорогу себе уже выбирал сам. В свои двадцать
три года познал меру добра и зла, внутренним зрением, несоразмерным с
возрастом, научился угадывать в человеке суть и, оставаясь веселым и
разбитным малым, зорко присматривался к людям. От соприкосновения с изнанкой
жизни сохранил лишь слепую ненависть к несправедливости и подлости в любых
их формах, мгновенную реакцию сильного зверя на опасность, веру в себя и
стремление к самоутверждению. Отца простил -- не душой, словами, посылал ему
деньги и поздравлял с праздником, но любил до готовности на все одного лишь
Сашу Бармина, в котором увидел всю жизнь не хватавшего ему старшего брата.
Необузданный и вспыльчивый, он за два года этой дружбы привык сдерживаться,
заставлял мысль опережать действие, чтобы успеть спросить самого себя: а что
скажет, подумает Саша? Дружелюбно высмеет (одному только доку и разрешалось
как угодно смеяться над Филатовым), просто кивнет или неодобрительно
смолчит, чтобы потом, оставшись наедине, изругать, на чем свет стоит?
Желудок давно был пустой, и Филатова вырвало желчью. Прислонившись к
столбу, вытер помороженное, мокрое от слез лицо заиндевевшим подшлемником, и
взгляд его упал на стрелку-указатель: "Ленинград 16 128 км".
-- Куда поперся, дурак!..
Жизнь захотел повидать, заморские страны, край света? Любуйся! Одного
Северного полюса тебе мало -- подыхай на Южном!
Никогда еще Филатову не было так плохо. Голова раскалывалась от боли,
которую не могли унять никакие таблетки, дрожащие ноги не держали свинцовое
тело, и вопила, стонала униженная, оплеванная душа.
Сколько лет характер свой, гордость свою берег, а тут за два дня вся
растерял! Кто струсил? Филатов. Кому за истерику морду били? Филатову. Из-за
кого аккумулятор потек и товарищи кровью харкают? Из-за Филатова.
В два дня опозорили, растоптали, оплевали...
Замер от нехорошей мысли. Саша на Льдине рассказывал про одного чудака,
тоже за честью и славой па Восток рвался, добился -- взяли, а в полярную
ночь перестал с людьми разговаривать и однажды выскочил, раздетый, на мороз
-- хлебнуть ртом воздуха. Догнали, скрутили, спасли слабака... Не очень
