Пойдет -- уже пошла, не иначе -- шифровка Свешникову, скоро начнется
сыр-бор, что, как и почему... У кого-то язык на привязи не удержится (один
болтун на коллектив -- в порядке нормы), жены узнают и спать перестанут...
Как можно быстрее выходить в эфир! "Восток, я Мирный, у нас пурга,
ветер южный двадцать пять метров, видимость ноль..." Хорошо сказал Андрей:
"Ты забыл, Саша, что пурга в Мирном продлится три недели" -- это когда сам
Андрей Гаранин умылся кровью и доктор вторично (на сей раз не для всех ушей)
закинул удочку: попытаться сделать печку-капельницу и дождаться Белова в
тепле. Три недели, конечно, вряд ли, хотя и такое случалось, а дней десять
-- вполне возможно. Разницы, впрочем, особой нет, уже сегодня ночью столбик
опустился до отметки минус пятьдесят и с каждым днем будет падать все ниже.
Капельницу, пожалуй, сделать можно, а что дальше? Если станция не выйдет на
связь еще день-другой, Белов будет забивать "козла" и ждать у моря погоды?
Очень это на него не похоже. А похоже другое: Коля махнет рукой на пургу и
попробует взлететь, но не станет ли этот полет для него последним?
Семенов встрепенулся: как это раньше он не подумал о столь очевидной
перспективе? Обязательно попробует, это в его характере, и сомневаться
нечего! Нет такой ситуации, в которой Коля не усмотрит шанса. Припомнит, как
взлетал на святом духе с "волейбольной площадки" и вслепую садился на
"баскетбольную" (его словечки), постучит по дереву от сглаза, трижды через
плечо плюнет -- и попробует. Как тогда, в тундре, тоже ведь никто не верил,
а взлетел!
Лет пятнадцать назад произошел с Беловым такой случай. Летал он тогда
на дряхлом У-2 и сел на вынужденную, километров восемнадцать не дотянул до
Скалистого Мыса. Дело было в июле; в это время года тундра бурно расцветает,
покрывается ягелем и цветочками вроде лютиков и маргариток и вообще
становится необыкновенно живописной. Но красота эта для глаза, а путнику
ходить по летней тундре -- одна мука: почва оттаивает сантиметров на
двадцать пять, амортизирует, словно резина, ноги вязнут по щиколотку, с
непривычки того и гляди вывихнешь. Взял с собой Белов рюкзак с едой,
ракетницу и только отошел от самолета, как появилась белая медведица с двумя
медвежатами. Прыгая, как заяц, с кочки на кочку, Белов домчался до самодета,
залез в кабину и задраил люк. Медведица подошла, понюхала рюкзак, который
беглец с перепугу уронил, разодрала когтями и в две минуты слопала трехсуч
очный запас продовольствия. Понравилось. Взглянула на Белова очень
выразительно, так что у него мурашки по телу пробежали, и улеглась спать. А
медвежата, необыкновенно довольные такой редкостной игрушкой, вскарабкались
на самолет и стали рвать обшивку. Белов выстрелил из ракетницы, напугал их,
побежали ябедничать матери. Та проснулась, задала им трепку и снова
улеглась. Тогда Белов выстрелил в медведицу-чуть в сторону, конечно, чтобы
не поранить, а то обозленная зверюга разнесла бы легкую машину вдребезги.
Медведица смахнула ракету лапой, облизала ее и кивнула давай, мол, еще.
Снова пальнул -- медвежата с визгом побежали за ракетой, в жизни еще так
весело не играли. Голодный, вне себя от злости, Белов чуть не сутки
безвылазно проторчал в кабине: совестил медведей, обзывал их всякими
словами. Да разве они, мерзавцы, поймут?
Когда они наконец, ушли, Белов еще полсуток добирался до станции и
пришел туда еле живой. Набросился на еду, отдохнул, посмеялся с друзьями над
своим приключением, и все стали думать, как выручить самолет. Проще всего
было бы дождаться осени, когда тундра подмерзает, но это еще два-три месяца,
и Семенов, который замещал начальника, вместе с Беловым придумал хитроумный
план. Несколько дней всем коллективом к самолету таскали доски и соорудили
этакий двухдорожечный тротуар длиной метров двадцать пять -- будущую
взлетную полосу. Потом разгрузили самолет -- сняли вспомогательный движок,
спальные мешки, слили почти весь бензин -- и вкатили У-2 на дорожку. Теперь
успех зависел от слаженности, синхронности общих действий. Человек десять
взялись за хвост и за крылья, Белов запустил мотор, а Семенов стоял впереди
с поднятой рукой и ждал сигнала. Предприятие было рискованное и требовало от
летчика поистине ювелирной работы: в случае неудачи самолет мог
скапотировать -- и тогда неизбежна тяжелая авария. Самолет трясся, люди с
трудом его удерживали, а Семенов неотрывно смотрел в лицо Белова, чтобы не
упустить кивка. Не забыть ему его лица, сколько эмоций было на нем написано!
Будто все существо свое Белов подключил к мотору, набиравшему максимальные
обороты, душу свою прибавляя к подъемной силе самолета! Кивок, Семенов резко
опустил руку, люди мгновенно упали на землю, а самолет бешено рванулся но
дорожке и взмыл в воздух! Дальше было просто. В полутора километрах на
склоне пологого холма заранее подыскали площадку из выветрившихся камней, и
Белов благополучно там приземлился. Подтащили туда движок, мешки и бензин,
привели самолет в порядок, и Белов улетел -- веселый, уверенный в себе и в
своей неизменной удаче.
Таких удач у него было много. Однако, напомнил себе Семенов, еще никто
не улетал из Мирного в сильную пургу. Он воссоздал в своей памяти план
аэропорта Мирный, его взлетно-посадочную полосу. С трех сторон зона
ледниковых трещин, с четвертой -- ледяной барьер высотой в несколько
десятков метров. И стоковый ветер с купола, двадцать пять метров в секунду.
Возможно, такой летчик божьей милостью, как Николай Белов, и здесь может
усмотреть свой шанс. Но очень возможно и то, что самолет, будто спичку,
подхватит воздушный вихрь, изломает и выбросит либо в зону трещин, либо с
барьера в море.
Кровь из носу и отовсюду, откуда она может прорваться, но от этого
полета Колю нужно уберечь!
Семенов согрелся, в блаженной истоме замерло тело, так бы и лежал,
скорчившись калачиком, в этом тепле. Не возникни тревожная мысль о Белове,
провалялся бы, наверное, еще час или два, а теперь медлить преступно, гонит
она кнутом на работу, как старую, измочаленную жизнью лошадь, которой уже и
овса не надо, дали бы клок сена и оставили в покое.
Семенов вздохнул, пожалел напоследок самого себя и стал выбираться из
мешка.
Запуск
Хотя Семенов объявил подъем раньше, чем обещал, никто не жаловался и не
бросал исподтишка взглядов на часы. По-настоящему заснуть ухитрился лишь
один Бармин, и теперь он выглядел свежее других. Пока товарищи натягивали
унты, Семенов поделился своими опасениями.
-- Реальное дело,-- согласился Гаранин.-- Не усидит, попробует взлететь
и сломает себе шею.
-- Ногу, куда ни шло, -- проворчал Дугин, поднимаясь во весь рост и с
хрустом потягиваясь. А шейные позвонки наш док ремонтировать не умеет.
Семенов взглянул на товарищей. Их лица заросли щетиной, с пробивающейся
сединой у Гаранина, рыжеватой у доктора. Филатов бодрился, хотя горная
болезнь явно действовала на него сильнее, чем на других, а глаза сильно
покраснели и слезились: выходя на улицу, он забывал надевать темные очки.
-- Надо -- значит, надо,!-- сказал он, и Дугин одобрительно кивнул.--
Пошли, Женька, поищем лесу для треноги.
К ним присоединились остальные. Обшарили станцию, свалку и холодный
склад, разыскали несколько рудстоек и сколотили из них треногу, установили
над дизелем, оснастили ее блоком с капроновым шнуром и с превеликой
осторожностью подвесили крышку цилиндров -- два пуда чугуна. Теперь ее
следовало опустить на шпильки блок-картера -- предельно точно, чтобы не
сбить резьбу. Эту ответственную операцию механики никому не доверили,
опускали крышку вдвоем. Под ее тяжестью шнур натянулся струной, и Семенов с
беспокойством подумал, что ни только треногу, но и капрон нужно было
испытать на прочность. Тот самый штормтрап, который когда-то оборвался в
шурфе, тоже был из капрона, и Семенов тогда пришел к выводу, что при сильных
морозах много надежнее обыкновенная пеньковая веревка, не говоря уже о
манильском тросе. А синтетика есть синтетика, искуственные волокна холода не
любят, становятся хрупкими и ломкими.
-- Перекос!
Дугин приник всем телом к крышке, выравнивая ее на шпильках, а Филатов
вцепился в шнур и напрягся, чтобы чуть-чуть ее приподнять. Дугин кивнул --
опускай, мол, все в порядке. Удовлетворенно вздохнул, выпрямился.
-- Можно убирать механизацию, Николаич.
Семенов и Бармин уволокли треногу в сторону, а механики слегка, пока
что вручную, стали наживлять гайки на торчащие сквозь отверстия крышки
шпильки.
-- Сервируйте стол,друзья!
Паяльной лампой Гаранин раскалил добела стальной лист и швырял на него
отбивные бифштексы. Способ старинный, в Арктике и по сей день любители так
готовят оленину. Может, гурману такая пища и не пришлась бы по вкусу, зато
для ее приготовления ни печки, ни сковороды с жиром не надо, мясо испекается
в одну минуту.
-- Обедать -- не работать -- Филатов с готовностью присел на скамью.--
Знаешь, Женька, чем трудовой день красен?
-- Ну?
-- Перерывом на обед и перекурами. Это не я, это в Древнем Риме один
башковитый мужик придумал, по имени Сократ. Верно, док?
-- Никогда такой ерунды Сократ не говорил,-- засмеялся Бармин,
присаживаясь -- Кстати, он жил и мыслил в Древней Греции.
-- Пустобрех,-- неодобрительно произнес Дугин.
-- Сократ, древний гений и мудрец,-- пустобрех? -- оскорбился
Филатов.-- Знал, что ты неуч, но не думал, что такой глухой. Отецкомандир,
предлагаю организовать на Востоке курсы по ликвидации безграмотности, для
Дугина и Волосана.
-- Звонарь с глухой колокольни,-- буркнул Дугин и тут же внес ясность:
-- Ты, а не Сократ.
Посмеялись, повеселели. Все-таки дело ощутимо идет к концу. Без особого
аппетита поели (какой там аппетит, когда чувствуешь себя, будто после
тяжелого похмелья!), с наслаждением опустошили двухлитровый термос крепкого
чая и принялись за второй.
-- Начнем зимовать,-- размечтался Дугин,-- повар поставит в
кают-компании на тумбочку бак с компотом, подходи и пей, сколько влезет. Или
ваш любимый клюквенный морс, Андрей Иванович, которым Михеич баловал.
-- Михеич...-- Бармин фыркнул.-- А кто, рискуя своей безупречной
репутацией, бочонок клюквы раздобыл, чтобы ваши хилые организмы
витаминизировать?
-- Ты, Саша, ты,-- улыбнулся Гаранин.-- Этот бочонок, кажется, всю
зимовку искали в Мирном?
-- У них было еще два,-- оправдался Бармин -- А если от многого взять
немножко..
-- Житуха настанет,-- продолжал мечтать Дугин.-- Отстоишь вахту,
купнешься в баньке -- эх, без парной наша банька! -- разденешься до трусов и
в постельку, на полных восемь часов, да еще после обеда два часа для
здоровья. Житуха!
-- Нос у тебя побелел, фантазер, растирай! -- прикрикнул Бармин.--
Нужно же такое придумать -- банька, постелька... Ты что, отмываться и спать
без задних ног сюда приехал?
-- Как в санаторий,-- с негодованием поддержал Филатов.
-- А ты? -- возмутился Дугин.
-- Лично я приехал сюда героическим трудом завоевывать Антарктиду.
-- Тоже мне завоеватель... Краше в гроб кладут.
-- Пусть тех, кто краше, и кладут,-- возразил Филатов.-- А мне
торопиться некуда, молодой я очень, среднего комсомольского возраста. Я,
может, еще "Москвича" купить желаю и махнуть на юг с одной забавной крошкой.
Есть одна на примете, художественная гимнасточка.
Мороз пробивал каэшки, набрасывался на тело, и Семенов пожалел, что
придется заканчивать этот пустой, но очень полезный для ребят разговор. В
