кому море по колено. Только те, кому не осталось выбора. Те, кто согласен
попасть туда, куда нет смысла попадать. Все туннели ведут на планеты, где
можно жить. Пригодный для дыхания воздух. Не слишком жарко, не слишком
холодно. Не такие места, которые убьют насмерть. Но много мест не стоящих.
Много мест, где никого нет, а может быть, никогда и не было.
- У тех, кто построил туннель, должно быть, имелась причина бывать на
столь многих планетах, даже на тех, которые ты считаешь нестоящими.
Интересно было бы узнать эти причины.
- Сказать вам их могли бы только те, - молвил Плотоядец, - кто
произвел туннели. А они ушли. Они в ином месте или вообще нигде. Никто не
знает, кто они были и где их искать.
- Но ведь некоторые из соединенных миров обитаемы. Я хочу сказать,
обитаемы людьми.
- Это так, если определение людей очень широкое и не слишком сложное.
На многих туннельных планетах быстро возникают неприятности. На последней,
где я был перед этой, неприятности возникли не слишком быстро, зато
большие.
Они медленно шли по траве, вьющейся между зданиями. Густой подлесок
впереди смыкался, закрывая тропу. Тропа кончалась как раз перед дверью,
ведущей в одно из строений.
- Я войду, - сказал Хортон. - Если не хочешь, то подожди меня
снаружи.
- Подожду, - сказал Плотоядец. - Внутри них меня по хребту пробирает
и в брюхе урчит.
Внутри было темно. Влажно и затхло, и пробирал холодок. Хортон,
напрягшись, ощутил побуждение уйти, выскочить обратно на солнце. Здесь
было ощущение чужеродности, которое можно было ощутить, но не определить -
такое чувство, будто находишься там, где не имеешь права находиться,
чувство, будто вторгся во что-то, что должно оставаться темным и скрытым.
Потверже установив ноги, Хортон стоял, хотя и чувствовал, как дрожь
пробегает вверх и вниз по спине. Постепенно глаза начали привыкать к
сумраку, и он смог различить смутные очертания. Возле стены справа от него
стояло нечто, что могло быть только деревянным шкафчиком. Он одряхлел от
возраста. Казалось, если его толкнуть, то он развалится. Дверки
закрывались деревянной задвижкой. Возле шкафчика стояла деревянная
четвероногая скамья, по сидению которой бежали большие трещины. На скамье
находилось глиняное изделие - может быть, кувшин для воды с отвалившимся
по горлышку треугольным куском. На противоположном конце находилось еще
что-то, возможно, ваза. Она была явно не из глины. Выглядело это как
стекло, но слой тонкой пыли, покрывавшей здесь все, не давал возможности
судить с какой-либо уверенностью. А возле скамьи стояло то, что должно
было быть стулом. У него были четыре ножки, сидение, наклонная спинка. На
одной из стоек спинки висел кусок ткани, который мог быть шляпой. На полу
перед стулом лежало нечто, казавшееся миской - белый керамический овал, а
на миске - кость.
"Кто-то, - сказал себе Хортон, - сидел на этом стуле - сколько лет
назад? - с миской на коленях, ел мясо, может быть, держал его в руках или
в том, что ему служило руками, обгладывал кость и держал под рукой кувшин
с водой, хотя, может быть, и не с водой, а с вином. А покончив с мясом или
съев все, что ему хотелось, он поставил тарелку на пол, а после того,
может быть, откинулся на спинку и похлопал себя по полному животу с
некоторым удовлетворением. Никто никогда не вернулся, чтобы поднять
тарелку".
Он стоял, зачарованный, глядя на скамью, стул, тарелку. Казалось,
какая-то часть чужеродности исчезла, потому что вот был набор вещей,
извлеченный из прошлого народа, который, как бы не выглядел, имел часть
того общего, что объединяло людей, распространявшихся, возможно, на всю
вселенную. Может быть, кто-то закусывал здесь среди ночи - и что же
случилось после этой полуночной закуски?
Стул, чтобы сидеть, скамья, чтобы поставить кувшин, тарелка, чтобы
положить мясо - а ваза, как насчет вазы? Она состояла из шарообразного
корпуса, длинного горлышка и широкого основания. Больше похоже на бутылку,
чем на вазу, подумал он.
Он шагнул вперед и потянулся к ней, и, потянувшись, наткнулся на
шляпу, если это была шляпа, висевшую на стуле.
При его прикосновении шляпа развалилась. Она исчезла в маленьком
облачке пыли, поплывшем по воздуху.
Он обхватил рукой вазу или бутылку, поднял ее и увидел, что ее
шарообразный корпус украшен резными рисунками и символами. Держа ее
горлышко, он приблизил ее к лицу, чтобы рассмотреть украшения.
Странное существо стояло внутри вместилища, имевшего остроконечную
крышу с шариком на верхушке. Во всем мире, подумал он, решили бы, что
существо находится в кухонной жестянке, скажем, для хранения чая. А
существо, - гуманоид это или просто животное, стоящее на двух
палочкообразных задних лапах? У него была только одна рука и толстый
хвост, протянувшийся вверх. Голова представляла собой шарик, но вытянутый
вверх и от него отходило шесть прямых линий, три слева и одна прямо вверх.
При повороте бутылки (или вазы) стали видны другие гравированные
рисунки - горизонтальные линии внутри двух полос, одна повыше другой и,
вроде бы, прикрепленных друг к другу вертикальными линиями. Строения,
размышлял он, где вертикальные линии изображают колонны, поддерживающие
крышу? Еще было много закорючек и наклонных овалов, которые выстроились
короткими рядками и вполне могли быть словами на неизвестном языке. И
нечто, напоминающее башню, с вершины которой выглядывали три фигурки,
имевшие облик лисиц, извлеченных из какой-то старой земной легенды.
С тропинки снаружи к нему воззвал Плотоядец.
- Хортон, все ли у вас хорошо?
- Вполне, - отозвался Хортон.
- Я исполнен тревоги за вас, - заявил Плотоядец, - не будете ли вы
столь любезны выйти? Вы заставляете меня переживать, оставаясь там.
- Хорошо, - ответил Хортон, - раз уж ты так переживаешь.
Он повернулся и вышел из двери, все еще с бутылкой в руках.
- Вы нашли любопытное вместилище, - заметил Плотоядец, разглядывая ее
с некоторым недоверием.
- Да, взгляни-ка, - Хортон поднял бутылку, медленно поворачивая ее, -
изображения какого-то образа жизни, хотя мне и трудно сказать в точности,
что они представляют.
- Шекспир находил пару подобных. Тоже с пометками, но не в точности
такими же, как на вашей. И он тоже ломал голову над тем, что же они такое.
- Они могут быть изображениями жившей здесь расы.
- Шекспир говорил тоже, однако отнес свои высказывания лишь к мифам
тех существ, что здесь обитали. Он объяснил, что мифы - суть расовых
воспоминаний, память, зачастую попорченная, о том, что произошло в
прошлом. - Плотоядец нервно заерзал. - Давайте вернемся, - сказал он. - У
меня в животе урчит от нужды в питании.
- У меня тоже. - согласился Хортон.
- У меня есть мясо, вчера только убитое. Присоединитесь ли вы ко мне
за трапезой?
- С удовольствием, - согласился Хортон. - Продукты у меня есть, но не
столь хорошие, как мясо.
- Мясо еще не испортилось, - сообщил Плотоядец. - Но завтра я убью
снова. Люблю свежее мясо. Испорченное ем только при опасности. Я думаю, вы
подвергаете свою пищу огню, так же, как Шекспир?
- Да, я люблю есть мясо приготовленным.
- Высохшее дерево для огня есть во множестве. Собрано перед домом и
только ждет огня. Там есть очаг. Вы, я думаю, видели?
- Да, очаг я видел.
- А тот, другой? Он тоже ест мясо?
- Он вообще не ест.
- Непредставимо! - произнес Плотоядец. - Откуда же он берет силы?
- У него есть то, что называется батареей. Она его снабжает пищей
иного рода.
- Вы думаете, что этот Никодимус не починит тоннель сразу же? Вы,
вроде бы, говорили там нечто подобное.
- Я думаю, это может потребовать времени, - сказал Хортон. - Он
понятия не имеет как тоннель устроен и ни один из нас не может ему помочь.
Они пошли назад по извилистой тропке, которая привела их сюда.
- Что это за запах? - спросил Хортон. - Будто запах трупа, а то и
похуже.
- Это пруд, - ответил Плотоядец. - Пруд, вы, должно быть заметили?
- Я его видел, когда шел.
- У него несноснейший запах, - сказал Плотоядец. - Шекспир называл
его Вонючим Прудом.
12
Хортон присел на корточки у костра, присматривая за ломтем мяса,
жарящемся на углях. Плотоядец сидел напротив, по ту сторону костра, терзая
зубами сырой кусок мяса. Кровь стекала по его морде.
- Вы не возражаете? - осведомился он. - Желудок мой настоятельно
взывает о наполнении.
- Вовсе не возражаю, - ответил Хортон. - Через минуту с моим будет то
же самое.
Послеполуденное солнце пригревало ему спину. Жар костра пек лицо и он
чувствовал наслаждение удобством временного лагеря. Костер разожгли прямо
перед снежно-белым зданием и череп Шекспира ухмылялся им сверху. В тишине
слышалось журчание ручья, бегущего от источника.
- Когда мы кончим, я покажу вам имущество Шекспира, - сказал
Плотоядец. - Оно у меня все аккуратно упаковано. Вам это интересно?
- Да, конечно, - подтвердил Хортон.
- Во многих отношениях, - сказал Плотоядец, - Шекспир был досаждающим
человеком, хоть я и сильно любил его. Я никогда не знал по-настоящему,
нравлюсь я ему или нет, хотя и думаю, что нравился. Мы жили вместе. Мы
очень хорошо вместе работали. Мы рассказывали друг другу о многом. Но я
никогда не мог избавиться от чувства, будто он надо мной смеется, хотя
отчего, я так и не понял. Я вам не кажусь забавным, Хортон?
- Ни в коей мере, - ответил Хортон. - Ты это, должно быть, выдумал.
- Вы мне не могли бы сказать, что значит "черт побери"? Шекспир
всегда пользовался этим словом, и я перенял от него эту привычку. Но я
никогда не знал, что это значит. Я его спрашивал, что это такое, но он не
говорил. Он только смеялся надо мной, глубоко внутри.
- У этого слова и нет настоящего смысла. Я имею в виду - обычно нет.
Оно используется для выражения чувств, без настоящего смысла или значения.
Большинство людей не пользуется им постоянно, только некоторые. Остальные
используют его изредка и только при наличии эмоционального повода.
- Так оно не означает ничего?! Просто способ выражаться?
- Верно, - подтвердил Хортон.
- Когда я говорил о волшебстве, он называл это чертовыми глупостями.
Оказывается, это не означает какого-то особого вида глупости.
- Нет, он имел в виду просто глупости.
- Вы тоже думаете, что волшебство - глупости?
- Я не готов ответить. Пожалуй, я никогда об этом как следует не
думал. Я бы предположил, что волшебство в общеупотребляемом смысле может
быть и глупости. Может быть, волшебство - это то, чего никто не понимает.
Ты веришь в волшебство? Ты сам занимаешься волшебством?
- Мой народ многие годы владел великим волшебством. Иногда оно и
срабатывает, иногда - нет. Я говорил Шекспиру: "Давай объединим наше
волшебство, может оно откроет тоннель". Шекспир тогда говорил, что
волшебство - это чертовы глупости. Он говорил, что у него нет волшебства.
Он говорил, что волшебства не бывает.
- Подозреваю, - сказал Хортон. - что он говорил из предубеждения.
Нельзя отрицать то, о чем ничего не знаешь.
- Да, - сказал Плотоядец, - на Шекспира это похоже. Хотя я думаю, он
мне врал. По-моему, он пользовался своим волшебством. У него была вещь,
которую он называл "книга", он говорил, что это книга Шекспира. Он мог с
ней разговаривать. Что это, коли не волшебство?
- Мы это называем "чтением", - сказал Хортон.
- Он брал эту книгу и разговаривал с ней, а потом она говорила с ним.
