было все, что у него осталось. Когда Бог призвал аббата, ему стало
известно разными тонкими способами, что он мог бы суметь стать новым
аббатом. Но внезапно испугавшись снова, на этот раз уже поста и
ответственности, он обратился с прошением остаться при своей простой келье
и простых обязанностях, и, поскольку в ордене его ставили очень высоко,
прошение было удовлетворено. Хотя, думая об этом теперь, после обретения
честности, он позволил себе подозрение, которому не давал прежде
прорваться наружу. Оно было таково: возможно, его прошение было
удовлетворено не оттого, что в ордене его ставили высоко, но потому, что
орден, зная его слишком хорошо, понимал, каким плохим аббатом он стал бы?
С точки зрения благоприятного общественного мнения, назначение его могло
быть позволено ради сопутствующего ему признания, и не был ли орден
поставлен в такое положение, что чувствовал себя вынужденным, по крайней
мере, сделать предложение? И не вздохнула ли братия от всего сердца с
облегчением, когда это предложение было отклонено?
Страх, подумал он - человек, всю жизнь преследуемый страхом, если не
страхом смерти, так страхом перед жизнью. Может быть, в конце концов, в
страхе и не было нужды. Может быть, после всей его боязливости выясниться,
что бояться по-настоящему было нечего. Больше чем вероятно, все дело в его
собственной непригодности и недопонимании - что же заставляет его бояться.
"Я думаю, как человек из плоти и крови, - сказал он себе, - а не как
бестелесный мозг. Плоть еще крепко держится за меня, кости еще не
растворились".
Ученый все еще говорил.
"В особенности мы должны воздержаться, - говорил он, - от
машинального представления этого явления чем-либо, обладающим мистическими
или спиритуальными качествами".
"Это и была всего лишь одна из таких простых вещей", - подтвердила
гранд-дама, довольная, что это, наконец, решилось.
"Мы твердо должны придерживаться сознания, - сказал ученый, - что
простых вещей во вселенной нет. Нельзя безнаказанно отбросить ни одно
происшествие. Во всем, что происходит, всегда есть цель. Всегда есть
причина - можете быть уверены, - а в должное время проявится и следствие".
"Хотел бы я быть таким же уверенным, как вы", - сказал монах.
"А я бы хотела, - сказала гранд-дама, - чтобы мы вовсе не
приземлялись на этой планете".
7
- Вы должны подкрепиться, - сказал Никодимус. - Не надо слишком много
есть. Супу, ломтик жаркого, половину картофелины. Вам надо понять, что ваш
желудок сотни лет пребывал в бездействии. Замороженным, конечно, и не
подверженным порче, но все-таки ему следует дать возможность вновь обрести
тонус. За несколько дней вы восстановите привычку к питанию.
Хортон уставился на еду.
- Откуда ты взял такую провизию? - осведомился он. - Уж конечно, она
не привезена с Земли.
- Я и забыл, - сказал Никодимус. - Вы, конечно, не знаете. У нас на
борту самая эффективная модель преобразователя материи из тех, что были
произведены ко времени нашего отбытия.
- Ты хочешь сказать, что это просто лопата какого-нибудь песка?
- Ну, не совсем так. Это не настолько уж просто. Однако, общее
представление у вас верное.
- Подожди-ка минутку, - сказал Хортон. - Есть в этом что-то очень
неправильное. Я не помню никаких преобразователей материи. О них, конечно,
поговаривали, и была вроде некоторая надежда, что можно собрать такую
штуку, но и по самым лучшим моим воспоминаниям...
- Есть некоторые вещи, сэр, - довольно поспешно произнес Никодимус, -
с которыми вас не ознакомили. Одна из них состоит в том, что после того,
как вас ввели в анабиоз, мы отбыли не сразу.
- Ты хочешь сказать, была какая-то задержка?
- Ну... да. Чтобы быть точным, довольно большая задержка.
- Христа ради, да не будь ты таким таинственным. Насколько долгая?
- Ну, лет пятьдесят или около того.
- Пятьдесят лет! Почему же пятьдесят лет? Зачем было погружать нас в
анабиоз, а потом выжидать пятьдесят лет?
- Настоящей потребности спешить не было, - ответил Никодимус. - Срок
всего проекта оценивался таким обширным - пара сотен лет или, может быть,
несколько больше, пока Корабль вернется со сведениями о пригодной для
жизни планете, - что задержка в пятьдесят лет не казалась чрезмерной, если
за такой срок можно было приобрести некоторые системы, которые дали бы
побольше шансов на успех.
- Как преобразователь материи, например?
- Да, это одна из таких вещей. Конечно, не абсолютно необходимая, но
удобная и прибавляющая известный запас прочности. И что более важно, могли
быть выработаны некоторые особенности корабельного устройства, которые
бы...
- И они были выработаны?
- Большей частью, да, - ответил Никодимус.
- Нам никогда не говорили, что может быть такая задержка, - сказал
Хортон. - Ни нам и никому другому из экипажей, обучавшихся в одно время с
нами. Если бы хоть один экипаж знал, они бы передали и нам словечко об
этом.
- Не было надобности в том, чтобы вы знали, - отвечал Никодимус. -
Могли бы последовать какие-нибудь нелогичные возражения с вашей стороны,
если бы вам сказали. А важно, чтобы команды людей уже были готовы, когда
будет решено отправить корабли. Видите ли, все вы были очень особыми
людьми. Может быть, вы помните, с какой тщательностью вас выбирали.
- О боже, да. Нас пропускали через компьютеры, чтобы рассчитать
фактор выживаемости. Наши психологические профили перемеривали снова и
снова. Нас измотали этими чертовыми физическими испытаниями. Нам
имплантировали в мозг телепатическую штучку, чтобы мы могли разговаривать
с Кораблем, и это было самое беспокойное. Я, кажется, припоминаю, мне
потребовались месяцы, чтобы научиться пользоваться ею как следует. Но к
чему было делать все это, а потом укладывать нас на хранение в анабиоз? Мы
могли бы и просто подождать.
- Одно из решений могло бы быть и таким, - согласился Никодимус, - и
вы становились бы с годами все старше. Один из факторов, входивших в
критерий отбора членов команды, - чтобы они не были слишком молодыми, но и
не особенно старыми. Смысла мало отправлять стариков. В анабиозе же вы не
старели. Время для вас ничего не значило, ибо время не имеет значения в
анабиозе. При том, как это было сделано, экипажи ждали в полной
готовности, причем их качества и способности не страдали от времени, пока
отлаживались остальные приборы. Корабли могли бы вылететь сразу же, когда
вы были заморожены, но пятидесятилетнее ожидание существенно увеличило
шансы кораблей и ваши шансы. Система жизнеобеспечения мозга
усовершенствовалась до степени, считавшейся за пятьдесят лет до того
невозможной, а связь между мозгом и кораблем сделалась более
чувствительной и эффективной, почти безупречной. Улучшились системы
анабиоза.
- У меня это вызывает противоречивые чувства, - заявил Хортон. - Во
всяком случае, для меня лично, пожалуй, никакой разницы это не составляет.
Если невозможно прожить жизнь в своем собственном времени, то, наверное,
неважно, когда именно вы ее проживете. О чем я жалею - так о том, что
остался один. У нас с Хелен что-то начиналось, и другие двое мне
нравились. Есть у меня, кажется, и некоторое чувство вины, потому что они
умерли, а я выжил. Ты говоришь, что спас мою жизнь только потому, что я
находился в камере номер один. Если бы я был не в ней, то выжил бы
кто-нибудь другой, а я был бы теперь мертв.
- Вы не должны чувствовать вину, - возразил Никодимус. - Если кто-то
и должен чувствовать вину, так это я, но я вины за собой не чувствую, так
как рассудок говорит, что я мог действовать и действовал в границах
нынешней технологии. Но вы-то - вы вовсе в этом не участвовали. Вы ничего
не делали, вы не принимали решения.
- Да, я знаю. Но все-таки не могу не думать...
- Ешьте суп, - сказал Никодимус. - Жаркое стынет.
Хортон зачерпнул ложку супа.
- Хороший суп, - сказал он.
- Конечно, хороший. Я же вам говорил, что я отличный повар. Или могу
быть отличным поваром.
- "Можешь быть", - передразнил Хортон. - Странный способ делать
утверждения. Или же ты повар, или не повар. Но ты заявил, что _м_о_ж_е_ш_ь
б_ы_т_ь_ поваром. И так же ты сказал насчет того, что можешь стать
инженером. Не сказал, что ты инженер, но что можешь им стать. Мне кажется,
дружище, что ты можешь быть слишком уж многим. Только что ты сделал
утверждение, подразумевающее, что ты можешь быть еще и хорошим техником по
анабиозу.
- Но я высказал все это в точности, - возразил Никодимус. - Так оно и
есть. Сейчас я повар, а могу стать инженером или математиком, или
геологом, или астрономом...
- Геологом тебе быть ни к чему. Геологом в этой экспедиции был я.
Хелен была биологом и химиком.
- Когда-нибудь может появиться нужда в двух геологах, - сказал
Никодимус.
- Это ужасно, - проворчал Хортон. - Ни один человек или робот не
может сразу быть стольким, скольким, по твоим словам, являешься или можешь
являться ты. Это отняло бы многие годы учения, и в процессе обучения
каждой новой дисциплине ты терял бы что-то из предыдущего. Далее - ты
просто служебный робот, неспециализированный. Посмотрим на это прямо -
возможности твоего мозга невелики, а твоя система реакций относительно
малочувствительна. Корабль сказал, что ты был избран специально из-за
несложности - из-за того, что с тобой мало что может произойти неладного.
- Что было совершенно верно, - признал Никодимус. - Я таков, как вы
сказали. Посыльный и подручный, и мало для чего еще гожусь. Возможности
моего мозга малы. Но когда у тебя два или три мозга...
Хортон швырнул ложку на стол.
- Ты свихнулся! - воскликнул он. - Два мозга не могут быть в одном
теле.
- У меня два мозга, - спокойно отвечал Никодимус. - У меня прямо
сейчас два мозга - старый, глупый стандартный мозг робота и поварский
мозг, и если я захочу, я могу добавить еще один мозг, хотя я не знаю,
какой мозг мог бы послужить дополнением к мозгу повара. Может быть, мозг
специалиста по питанию, хотя в наборе такого мозга нет.
С некоторым усилием Хортон овладел собой.
- Давай-ка начнем сначала, - предложил он, - давай-ка начнем с самого
верху и пойдем эдак легонько и осторожненько, чтобы мой тупой человеческий
мозг мог уследить за тем, что ты говоришь.
- Это все те пятьдесят лет, - пояснил Никодимус.
- Какие еще пятьдесят лет, будь оно все проклято?!
- Пятьдесят лет, прошедшие после того, как вас заморозили. За
пятьдесят лет можно сделать массу исследований и изобретений, если много
людей направят на них умы. Вас учили, не правда ли, при участии
сложнейшего робота - совершеннейшего экземпляра человеческой технологии,
какой только был построен.
- Это так, - согласился Хортон, - я его помню, словно видел только
вчера...
- Для вас это было только вчера, - согласился Никодимус, -
тысячелетие, прошедшее с тех пор, для вас все равно, что ничто.
- Вот уж был мерзкий тип, - продолжал Хортон, - вот уж поклонник
строгой дисциплины. Он знал втрое больше нас и был вдесятеро
работоспособнее. Он нам постоянно талдычил об этом в своей гладенькой,
елейной, мерзкой манере. Так наловчился, что не заткнуть было. Мы его,
сукина сына, все ненавидели.
- Ну, вот видите, - победоносно сказал Никодимус. - Так продолжаться
не могло. Ситуация создалась невыносимая. Подумайте, какие были бы трения,
