начали передавать еду, как вдруг из сверкающего шара послышалось
мерное тиканье - не громче, чем тикают в пустой комнате часы, но все
мигом вскочили и уставились на шар.
Я тоже вскочил и тоже во все глаза смотрел на странный аппарат;
про меня явно забыли, все внимание приковано было к этому блестящему
мячу.
А он все тикал, блеск его замутился и светящаяся мгла поползла от
него вширь, как стелются по прибрежным лугам речные туманы.
Нас обволокло этой светящейся мглой, и в ней стали складываться
странные образы - сперва зыбкие, расплывчатые... понемногу они
сгущались, становились отчетливей, хотя так и не обрели плоти; словно во
сне или в сказке, все было очень подлинное, зримое, но в руки не давалось.
И вот мгла рассеялась - или, может быть, просто мы больше ее не
замечали, ибо она создала не только образы и очертания, но целый мир, и
мы оказались внутри его, хотя и не участниками, а всего лишь зрителями.
Мы стояли на террасе здания, которое на Земле назвали бы виллой.
Под ногами были грубо обтесанные каменные плиты, в щелях между ними
пробивалась трава, за нами высилась каменная кладка стен. И однако
стены казались неплотными, тоже какими-то туманными, словно
театральная декорация, вовсе и не рассчитанная на то, что кто-то станет ее
пристально разглядывать и пробовать на ощупь.
А перед нами раскинулся город - очень уродливый, лишенный и
намека на красоту. Каменные ящики, сложенные для чисто практических
надобностей; у строителей явно не было ни искры воображения, никаких
стройных замыслов и планов, они знали одно: громоздить камень на
камень так, чтобы получилось укрытие. Город был бурый, цвета засохшей
глины, и тянулся, сколько хватал глаз - беспорядочное скопище каменных
коробок, теснящихся как попало, впритык одна к другой, так что негде
оглядеться и вздохнуть.
И все же он был призрачным, этот огромный, тяжеловесный город,
ни на миг его стены не стали настоящим плотным камнем. И каменные
плиты у нас под ногами тоже не стали настоящим каменным полом. Верней
бы сказать, что мы парили над ними, не касаясь их, выше их на какую-то
долю дюйма.
Было так, словно мы очутились внутри кинофильма, идущего в
трех измерениях, фильм шел вокруг нас своим чередом, и мы знали, что мы
- внутри него, ибо действие разыгрывалось со всех сторон, актеры же и не
подозревали о нашем присутствии; и хоть мы знали, что мы здесь, внутри,
мы в то же время чувствовали свою непричастность к происходящему:
странным образом, объятые этим колдовским миром, мы все-таки
оставались выключенными из него.
Сперва я просто увидел город, потом понял: город охвачен ужасом.
По улицам сломя голову бегут люди, издали доносятся стоны, рыдания и
вопли обезумевшей, отчаявшейся толпы
А потом и город, и вопли - все исчезло в яростной вспышке
слепящего пламени, оно расцвело такой нестерпимой белизной, что
внезапно в глазах потемнело. Тьма окутала нас, и во всем мире не осталось
ничего, кроме тьмы, да оттуда, где вначале расцвел ослепительный свет,
теперь обрушился на нас громовой раскатистый грохот.
Я осторожно шагнул вперед, протянул руки. Они встретили
пустоту, и я захлебнулся, похолодел, я понял - пустоте этой нет ни конца, ни
края... да, конечно же, я в пустоте, я и прежде знал, что все это только
мерещится, а теперь видения исчезли, и я вечно буду вслепую блуждать в
черной пустоте.
Я не смел больше сделать ни шагу, не смел шевельнуться и стоял
столбом... нелепо, бессмысленно, и все же я чувствовал, что стою на краю
площадки и если ступаю еще шаг - полечу в пустоту, в бездонную пропасть.
Потом тьма начала бледнеть, и скоро в сером сумраке я снова
увидел город - его сплющило, разбило вдребезги, придавило к земле, по
нему проносились черные смерчи, метались языки пламени, кучи пепла -
все кружилось в убийственном вихре разрушения. А над городом клубилось
чудовищное облако, словно тысячи грозовых туч слились в одну. И из этой
бешеной пучины исходило глухое рычание - свирепый голос смерти,
страха, судьбы, яростный, леденящий душу вой самого Зла.
А вот и мои новые знакомцы - чернокожие, хохлатые, они застыли,
оцепенели словно бы в страхе - и смотрят, смотрят... и кажется, их сковал
не просто страх, а некий суеверный ужас.
Я стоял недвижно, как и они, точно окаменел, а меж тем грохот
стихал. Над руинами вились струйки дыма - и когда, наконец, громовой
рык умолк, стали слышны вздохи, хруст и треск: это рушились и оседали
последние развалины. Но теперь уже не было воплей, жалобных стонов и
плача. В городе не осталось ничего живого, ничто не двигалось, только рябь
проходила по грудам мусора: они осыпались, укладывались все плотнее,
широким кольцом окружая совершенно ровную и голую черную пустыню,
оставшуюся там, где впервые расцвел ослепительный свет.
Серая мгла рассеивалась, и город тоже таял. Там, где прежде
расположилась компания хохлатых, в самой середине круга вновь
поблескивал линзами странный шар. А самих хохлатых и след простыл.
Только из редеющей серой мглы донесся пронзительный крик - но не крик
ужаса, совсем не тот вопль, что слышался над городом перед тем, как
взорвалась бомба.
Да, теперь понятно - у меня на глазах город был разрушен ядерным
взрывом, я видел это словно на экране телевизора. И этим №телевизором¤
был, конечно, блестящий шар из линз. Это какой-то чудодейственный
механизм, он вторгся во время и выхватил из прошлого роковое мгновенье
истории.
Серая мгла окончательно рассеялась, вновь настала ночь,
золотилась луна, сияла звездная пыль, серебряные склоны холмов мягкими
изгибами сбегали к живому, переливчатому серебру ручья.
По дальнему склону мчались быстрые гибкие фигуры, в лунном
свете серебрились хохлатые головы, они бежали во весь дух, оглашая ночь
воплями притворного ужаса.
Я посмотрел им вслед и содрогнулся: что-то было в этом
болезненное, извращенное, какой-то недуг, разъедающий душу и разум.
Я медленно обернулся к шару. Это снова был просто шар,
слепленный из блестящих линз. Я подошел, опустился на колени и
принялся его разглядывать. Да, он словно ощетинился множеством линз
под равными углами, а в просветах между ними чуть виден какой-то
механизм, но в слабом лунном свете его не рассмотреть.
Протянув руку, я опасливо коснулся шара. Он, видно, очень
хрупкий, боязно его разбить, но не оставлять же его здесь. А мне он
пригодится, и если я сумею унести его на Землю, он подтвердит то, что мне
надо будет рассказать.
Я снял куртку, разостлал ее на ровном месте, бережно, обеими
руками поднял шар и уложил на куртку. Подобрал ее края, обернул шар,
завязал рукава, чтобы все это держалось прочно и надежно. Потом
осторожно взял узел под мышку и поднялся на ноги.
Вокруг валялись бутылки и корзины, и я решил поскорей отсюда
убраться: та компания, пожалуй, вернется за своей снедью и за этим
аппаратом... Но пока их что-то не видно. Затаив дыхание, я прислушался -
кажется, это их крики затихают где-то далеко-далеко...
Я спустился с холма, перешел вброд ручей и начал подниматься по
противоположному склону. На полдороге мне повстречался Таппер - он шел
меня искать.
- Я думал, ты заплутался,- сказал он.
- Встретил тут одну компанию, посидели немножко, - объяснил я.
- Это такие, с чудными хохолками на макушке?
- Да.
- Они мне приятели,- сказал Таппер.- Часто приходят. Они
приходят пугаться.
- Пугаться?
- Ну да. Для потехи. Они любят пугаться.
Я кивнул: так и есть. Будто ребятишки подкрадываются к
заброшенному дому, про который идет молва, что там водятся привидения:
заглянут в окна, почудится им что-то, послышатся шаги - и вот они
удирают со всех ног и визжат, напуганные ужасами, которые сами же и
вообразили. Забава эта никогда им не приедается, опять и опять они ищут
страха, и он доставляет им странное удовольствие.
- Им весело живется,- сказал Таппер.- Веселей всех.
- Ты часто их встречал?
- Сто раз.
- Что ж ты мне не говорил?
- Не успел,- сказал Таппер.- Не пришлось к слову.
- А близко они живут?
- Нет. Очень далеко.
- Но на этой планете?
- На планете? - переспросил Таппер.
- Ну, в этом мире?
- Нет. В другом мире. В другом месте. Только это все равно. Для
потехи они куда хочешь заберутся.
Стало быть, для потехи они готовы забраться куда угодно. В любое
место. И, наверно, в любое время. Это упыри, вампиры, они сосут кровь
времени, кормятся минувшим, наслаждаются былыми трагедиями и
катастрофами, выискивают в истории человечества все самое гнусное и
отвратительное. Вновь и вновь их тянет сюда - упиваться видом смерти и
разрушения.
Кто они, эти извращенные души? Быть может, их мир завоеван
Цветами, и теперь они, отмеченные печатью вырождения, рыщут по другим
мирам, пользуясь теми же просветами, калитками во времени, что и сами
завоеватели?
Впрочем, судя по всему, что я успел узнать, завоеватели - не то
слово. Я ведь сам видел сейчас, что случилось с этим миром. Жителей его
истребили не Цветы, нет: люди обезумели и совершили самоубийство.
Скорее всего, этот мир был пустынен и мертв долгие годы, и лишь потом
Цветы пробились сюда сквозь рубеж времени. Черепа, которые я нашел,
должно быть. принадлежали тем, кто пережил катастрофу,- наверно, их
уцелело немного и прожили они недолго, они были обречены, ибо взрыв
отравил и почву, и воздух, и воду.
Итак, Цветы никого не покорили и не завоевали, просто им
достался мир, утраченный прежними хозяевами в припадке безумия.
- Давно здесь поселились Цветы? - спросил я Таппера.
- Почему - поселились? Может, они всегда тут жили.
- Да нет, я просто так подумал. Они тебе про это не рассказывали?
- Я не спрашивал.
Ну, конечно, Таппер не спрашивал: ему не любопытно. Он
попросту был рад и счастлив сюда попасть, тут он нашел друзей, которые с
ним разговаривали и заботились о нем, и тут никто над ним не насмехался
и ему не докучал.
Мы спустились к его жилью; луна передвинулась далеко на запад.
Костер едва тлел, Таппер подбросил несколько сучьев и сел у огня. Я сел
напротив, осторожно положил рядом завернутый в куртку шар.
- Что там у тебя? - спросил Таппер.
Я развернул куртку.
- Эта штука была у моих друзей. Ты ее украл.
- Они убежали, а эту штуку бросили. Я хочу посмотреть, что это
такое.
- Она показывает разные другие времена,- сказал Таппер.
- Так ты это знаешь?
Он кивнул.
- Они мне много показывали... не много раз, а много разного
другого времени. Не такое время, как наше.
- А ты не знаешь, как она действует?
- Они мне говорили, да я не понял.
Он утер подбородок, но без толку, пришлось вытирать еще раз.
№Они мне говорили¤,- сказал Таппер. Значат, он может с ними
разговаривать. Он может разговаривать и с Цветами, и с племенем, у
которого вместо слов - музыка. Бессмысленно его об этом расспрашивать,
ничего путного он не скажет. Быть может, никто не сумеет объяснить эту
его способность, во всяком случае, человеку ее не понять. Как это назвать,
какие слова найти, чтобы мы поняли? У нас в языке и слов таких нет.
Шар лежал на моей куртке и мягко светился.
- Может, пойдем спать,- сказал Таппер.
- Я лягу немного погодя.
Лечь можно в любую минуту, как захочется, здесь это не хитрость:
растянулся на земле - вот тебе и постель.
Я осторожно коснулся шара.
Аппарат, который проникает вглубь прошлого и помогает увидеть
и услышать события, хранящиеся в скрытых пластах памяти пространства-
времени... Чего только не сделаешь при помощи такого аппарата! Он стал
бы бесценным оружием историков, исследователей минувших эпох. Он
уничтожил бы преступность - ведь можно было бы раскрыть, извлечь из
прошлого подробности любого преступления. Но какая это будет опасная
сила, попади он в нечистые руки или во власть правительства...
Если только удастся, я возьму его с собой, лишь бы самому
вернуться в Милвил. Он будет вещественным доказательством,
