они остановились и, тыча пальцами, стали глазеть на продырявленную
крышу. Они толклись посреди мостовой, весело пихали друг дружку под
бока и что-то горланили.
Из-за горизонта вынырнул краешек солнца, деревья вспыхнули
яркой летней зеленью.
Я кивнул в сторону мальчишек.
- Уже прослышали,- сказал я.- Через полчаса тут соберется весь
Милвил и все станут пялить глаза на мою крышу.
17.
Толпа на улице росла. Никто ничего не предпринимал. Просто
стояли и удивлялись, глазели на дыру в крыше и негромко
переговаривались... ни крика, ни визга, просто негромкий говор, будто все
знали, что вскоре непременно случится что-то еще, и терпеливо ждали.
Шервуд шагал из угла в угол.
- Гиббс должен звонить с минуты на минуту,- сказал он.- Не знаю,
отчего он замешкался. Он уже должен бы позвонить.
- Может, его что-нибудь задержало,- отозвалась Нэнси.- Может,
самолет запаздывает. Или на дороге затор.
Я стоял у окна и смотрел на толпу. Почти все лица хорошо мне
знакомы. Это мои друзья и соседи, прежде им ничто не мешало ко мне
постучаться, войти в дом и потолковать со мной. А сейчас они держатся
поодаль, и смотрят, и ждут. Как будто мой дом стал клеткой, а сам я -
чужой, неведомый зверь из каких-то дальних стран.
Всего лишь сутки назад я был такой же, как они, житель тихого
городка Милвила, я вырос среди этих людей, столпившихся на улице. А
теперь в их глазах я - какое-то чудище, урод, а для некоторых, пожалуй, и
похоже что то зловещее, враждебное, что грозит если не их жизни, то
благополучию и душевному спокойствию.
Ибо Милвил уже никогда не станет прежним... а быть может, и
весь мир уже не станет прежним. Ведь даже если незримый барьер исчезнет
и Цветы отвернутся от нашей Земли, нам уже не возвратиться в былую
мирную и привычную колею, к успокоительной вере, будто на свете только
и может существовать та жизнь, какая нам знакома, а наш способ познания
и мышления - это единственно возможный и прямой путь, единственная
торная дорога к истине.
Жили-были в старину людоеды, но потом их изгнали. Привидения,
вампиры, оборотни и прочая нечисть тоже повывелись, им не стало места в
нашей жизни: все это могло существовать лишь на туманных берегах
невежества, в краю суеверий. А вот теперь мы снова впадем в невежество
(только иное, чем прежде) и погрязнем в суеверии, ибо суеверие питается
недостатком знания. Теперь, когда рядом замаячил другой мир - даже если
его обитатели решат не вторгаться к нам или мы сами найдем способ
преградить им путь,- нашу жизнь опять наводнят упыри, ведьмы и
домовые. По вечерам у камелька мы пойдем судить и рядить о другом,
потустороннем мире, станем из кожи вон лезть, лишь бы как- то обосновать
страх перед тем неведомым, что будет нам чудится в его таинственных и
грозных далях, и из этих наших рассуждений родятся ужасы,
превосходящие все, что может таиться во всех чужих мирах. И, как некогда
в старину, мы станем бояться темноты, всего, что лежит вне светлого круга,
отброшенного нашим малым огоньком.
Толпа на улице прибывала, подходили еще и еще люди. Вот стучит
костылем по тротуару дядюшка Эндрюс, вот мамаша Джоунс в своем
дурацком капоре и Чарли Хаттон - хозяин №Веселой берлоги¤. Тут же, в
передних рядах, и мусорщик Билл Доневен, а жены его не видно...
интересно, приехали ли Мирт с Клейком за их детьми? А вот и Гейб Томас,
шофер грузовика, тот самый, что первый после меня наткнулся на
невидимый барьер; он такой горластый и неугомонный, будто весь свой век
прожил в Милвиле и всех и каждого тут знает с пеленок.
Кто-то шевельнулся возле меня: Нэнси. Видно, она еще раньше
подошла и стала рядом.
- Ты только погляди на них,- сказал я.- Нашли развлечение. Прямо
цирк, сейчас начнется парад-алле.
- Они самые простые, обыкновенные люди,- сказала Нэнси.- Нельзя
требовать от них слишком много, Брэд. А ты, по-моему, требуешь слишком
много. Неужели ты хочешь, что бы те, кто здесь тебя слушал, вот так, сразу,
приняли на веру каждое твое слово!
- Твой отец мне поверил.
- Отец - другое дело. Он человек незаурядный. И потом, он какие-
то вещи знал заранее, он мог хоть что-то предвидеть. У него тоже был
такой телефон. Ему было кое- что известно.
- Кое-что,- повторил я.- Не очень много.
- Я с ним не говорила. Не было случая поговорить с глазу на глаз.
А при всех я не могла его спросить. Но я знаю, он тоже замешан в эту
историю. Это опасно, Брэд?
- Не думаю. Оттуда, из того мира - уж не знаю, в каком месте и в
каком времени он находится,- опасность не грозит. Сейчас пока опасен не
чужой мир. Вся опасность в нас самих. Мы должны что-то решить - и
решить, как надо, без ошибки.
- Откуда нам знать, какое решение правильное? - возразила Нэнси.-
Ведь прежде ничего подобного не случалось.
В том-то и беда, подумал я. Как ни крути, что ни решай,
подкрепить решение нечем, опереться не на что.
С улицы донесся какой-то крик, и я придвинулся к окну, чтоб было
дальше видно. По середине мостовой шагал Хайрам Мартин, в руке у него
был телефон без диска.
Нэнси тоже его заметила.
- Он все-таки возвращает тебе телефон. Забавно, вот не думала...
Это Хайрам и кричал, даже не кричал, а пел - громко, насмешливо,
с вызовом:
- Вылезай, чертов гад! Получай свой телефон!
Нэнси тихонько ахнула. Я кинулся к двери, рывком распахнул ее и
вышел на крыльцо.
Хайрам был уже у ворот, он больше не пел. Минуту мы стояли и
смотрели друг на друга. Толпа зашумела, придвинулась ближе. Хайрам
поднял аппарат высоко над головой.
- На, держи! - заорал он.- Получай свой телефон, ты, гнусный...
Что он там еще орал, я не расслышал - толпа взревела,
заулюлюкала.
Хайрам запустил в меня аппаратом. Это не мяч и не палка, бросать
его несподручно, и бросок вышел неудачный. Трубка на длинном проводе
отлетела в сторону. Провод взвился дугой, потом натянулся, траектория
аппарата переломилась, и он грохнулся на асфальтовую дорожку на
полпути между калиткой и верандой. Во все стороны брызнули осколки
пластмассы.
Не раздумывая и не рассчитывая, не помня себя от бешенства, я
сбежал с крыльца и ринулся к калитке. Хайрам чуть попятился, я выскочил
на улицу и остановился перед ним.
Хватит с меня Хайрама Мартина. Я сыт им по горло. Вот уже два
дня он въедается мне в печенки, баста, надоело! Ох, переломать бы ему
ребра, живого места не оставить! Чтоб вовек больше не измывался надо
мной! Ведь только тем и берет, наглая скотина, что вымахал с телеграфный
столб и кулачищи у него точно кувалды!
Как когда-то в детстве, багровая пелена упрямой ненависти
застлала мне глаза. Я смотрел сквозь нее на Хайрама - конечно же, он
отдубасит меня, как не раз дубасил в школьные годы... все равно, пусть
отведает моих кулаков, буду лупить его с восторгом, с наслаждением, изо
всех сил!
Кто-то заорал:
- А ну, расступись! Шире круг!
Я кинулся на Хайрама, и он ударил. Ему негде и некогда было
путем размахнуться, но его кулак сильно и больно ударил меня в ухо, и я
пошатнулся. Хайрам тотчас ударил снова, но второй удар пришелся вкось, я
даже не почувствовал боли - и на этот раз дал сдачи. Я влепил ему левой
чуть повыше пояса, он скрючился от боли, и я дал ему в зубы, да так, что
ожег о них костяшки пальцев, ободрал в кровь. И опять размахнулся изо
всех сил, но тут невесть откуда мне на голову обрушился кулак,- мне
показалось, голова лопнула; в ушах зазвенело, из глаз посыпались искры.
Под коленями вдруг очутился жесткий асфальт, но я все же поднялся и в
глазах прояснилось. Ног я не чувствовал. Казалось, я пробкой плаваю и
подскакиваю в воздухе. Где-то близко, наверно в футе от меня возникла
рожа Хайрама - губы расквашены, и на рубашке кровь. Я опять ударил по
губам - пожалуй, не слишком сильно, я порядком выдохся. Но Хайрам
зарычал, потом вильнул вбок, я снова кинулся на него.
И тут он меня добил.
Я почувствовал: падаю, валюсь на спину, почему-то я падал очень
долго. Наконец, брякнулся о мостовую - она оказалась тверже, чем я думал,
и это было больнее, чем удар, который сбил меня с ног.
Я стал шарить вокруг, пытаясь опереться на руки и подняться. А
стоит ли хлопотать? - мелькнула мысль. Ну, встану, а он опять меня свалит.
Но нет, надо подняться, надо подниматься опять и опять, покуда хватит сил.
Так уж издавна повелось у нас с Хайрамом, таковы правила игры. Всякий
раз, как я поднимался, он снова сбивал меня с ног, но я поднимался упрямо,
до последнего дыхания, и ни разу не запросил пощады. ни разу не признал
себя побежденным. И если я выдержу так до конца жизни, победителем
выйду я, а не Хайрам.
Но на этот раз что-то невмочь. Не выходит. Никак не поднимусь.
Быть может, пришел тот час, когда мне уже не встать?
Я все шарил ладонями, ища опоры, и вдруг наткнулся на камень.
Наверно, какой- нибудь мальчишка запустил им в воробья ли, в собаку ли
или швырнул просто так, для забавы. Камень остался посреди улицы,
может, он пролежал здесь не день и не два и теперь я нащупал его правой
рукой и стиснул - очень подходящий камень, так удобно поместился в
кулаке.
Громадная мясистая ручища опустилась с высоты, сгребла меня за
грудки и рывком подняла на ноги.
- Я тебе покажу! - заорал хриплый голос.- Будешь знать, как
нападать на представителя порядка.
Опять перед глазами плавает разбитая в кровь морда, искаженная
злобой и ненавистью. Как он упивается тем, что он больше, тяжелей,
сильнее меня!
Я снова ощутил под собою ноги, яснее различил физиономию
Хайрама, а за ним - еще стену лиц, нетерпеливо теснящуюся толпу, которая
жаждет полюбоваться убийством.
Сдаваться нельзя, подумал я, вспоминая наши прежние драки, я
никогда не сдавался. Пока держишься на ногах, надо драться, и если даже
тебя свалили наземь и ты уже не в силах встать, все равно нельзя
признавать себя побежденным.
Хайрам обеими руками вцепился в меня, лицо его придвинулось
вплотную. Я крепче сжал камень и размахнулся. Я размахнулся из
последних сил - все, что во мне еще оставалось, я вложил в этот удар: всем
корпусом от пояса вверх - и в челюсть.
Голова его резко откинулась на толстой бычьей шее. Он зашатался,
разжал пальцы и нескладной тряпичной куклой повалился на мостовую.
Я отступил на шаг и смотрел на Хайрама сверху вниз; в голове
прояснилось, я ощутил собственное тело, избитое, в ссадинах и
кровоподтеках,- оно болело сплошь, болел каждый сустав и каждый мускул.
Но это неважно, это пустяки: впервые за всю мою жизнь я одолел Хайрама
Мартина! Я свалил его с ног, потому что у меня оказался камень - ну и что
ж, наплевать! Я не искал его, просто камень подвернулся под руку, и я
невольно зажал его в кулаке. Я вовсе не думал пустить его в ход, но раз уж
так получилось - черт с ним! Если бы я успел подумать, я, наверно, сделал
бы это умышленно.
Кто-то подскочил ко мне. Том Престол.
- Да неужто мы ему такое спустим? - завизжал он, обернувшись к
толпе.- Он же ударил полицейского! Камнем! Он подобрал камень!
К нам протолкался еще один человек, ухватил Престона за плечи,
приподнял, как котенка и сунул обратно в первые ряды толпы. Это был
Гейб Томас.
- Не лезь! - только и сказал он.
- Он ударил Хайрама камнем! - вопил Престон.
- Жаль, что не дубиной,- сказал Герб.- Надо бы ему совсем башку
размозжить.
Хайрам зашевелился и сел. Рука его потянулась к револьверу.
- Только попробуй,- сказал я.- Только тронь револьвер - и, бог
свидетель, я тебя убью.
Хайрам уставился на меня. Уж верно было на что посмотреть. Он
измордовал меня, исколошматил, и все-таки я свалил его, а сам устоял на
ногах.
- Он ударил тебя камнем! - заверещал Престон.- Он тебя...
Гейб протянул руку и спокойно, аккуратно взял Тома за глотку. Он
сдавил его тощую шею, и Престон разинул рот и высунул язык.
- Сказано, не лезь,- повторил Гейб.
- Хайрам - представитель закона,- вмешался Чарли Хаттон.-Брэд не
