- Ну... право, не знаю. Может, теперь собаки были бы так же
разумны, как и мы. Может, их разум чем-то и отличался бы от нашего, но...
- Некогда в одном из миров так поступили с нами,- сказали Цветы.-
Все это началось больше миллиарда лет тому назад.
- И обитатели того мира сознательно сделали растения разумными?
- Для этого была причина. То были не такие существа, как вы. Они
совершенствовали нас с определенной целью. Они нуждались в коком-то
устройстве, способном собирать и хранить для них наготове всевозможные
знания и сведения, беспрерывно накапливать их и приводить в стройную
систему.
- Ну и вели бы записи. Все можно записать.
- Тут были некоторые физические пределы и, что, пожалуй, еще
важнее, некоторые психологические ограничения.
- То есть они не умели писать?
- Они до этого не додумались. Им не случилось открыть для себя
письмо. И даже речь - они не говорили, как вы. Но даже умей они говорить
и писать, они все равно не достигни бы того, что им требовалось.
- Не могли бы привести свои знания в единую систему?
- Отчасти и это, конечно. Но скажите, многое ли сохранилось из
того, что знали люди в древности, что было записано и, как им в ту пору
казалось, закреплено на века?
- Да нет, мало что уцелело. Многое затерялось, многое разрушено и
погибло. Время стерло все следы.
- А мы и поныне храним знания того народа. Мы оказались
надежнее всяких записей. Правда, в том мире никто и не думал вести
записи.
- Обитатели того мира,- повторил я.- Вы сохранили их знания,- а
может, и знания еще многих других?
- Сейчас некогда, а то мы бы вам все объяснили,- сказали Цветы
вместо ответа.- Тут много обстоятельств и соображений. которые вы пока
понять не в силах. Поверьте нам на слово: когда они, изучив другие
возможности, решили превратить нас в хранилище знаний и сведений, они
выбрали самый мудрый и верный путь.
- Но сколько же на это ушло времени! Развить у растения разум...
Бог ты мой, да на это нужна целая вечность! И как к этому подступиться?
Как сделать растение разумным?
- О времени они не думали. Это было просто. Они умели им
управлять. Они обращались со временем, как вы - с материей. Иначе
ничего бы не вышло. Они сжали, спрессовали наше время так, что в нашей
жизни прошли многие века, а для них - секунды. В их распоряжении всегда
было столько времени, сколько требовалось. Они сами создавали время,
которое им требовалось.
- Создавали время?
- Да, разумеется. Разве это так непонятно?
- Мне непонятно. Время - река. Оно течет, и его не остановишь. Тут
ничего нельзя поделать.
- Время ничуть не похоже на реку,- был ответ.- Никуда оно не
течет, и с ним очень многое можно сделать. Кроме того, напрасно вы
стараетесь нас оскорбить, нас это не задевает.
- Я вас оскорбил?!
- По-вашему, растениям так трудно обрести разум.
- Но я совсем не хотел вас оскорбить! Я думал о наших земных
растениях. Не могу себе представить какой-нибудь одуванчик...
- Одуванчик?
- Обыкновенный цветок, такие у нас растут на каждом шагу.
- Возможно, вы и правы. Должно быть, мы с самого начала были
не такие, как растения у вас на Земле.
- Но вы этого, конечно, не помните.
- Вы имеете в виду родовую память?
- Да, наверно.
- Это было очень давно. Но у нас есть данные. Не миф, не легенда,
а точные данные о том, как мы стали разумными.
- В этом смысле человечеству до вас далеко,- сказал я.- У нас таких
данных нет.
- А сейчас мы должны с вами проститься,- сказали Цветы.- Наш
глашатай очень устал, надо беречь его силы, ведь он уже так давно служит
нам верой и правдой, и мы к нему привязались. Мы с вами побеседуем в
другой раз.
- Ф-фу!- сказал Таппер и утер ладонью подбородок. - Так долго я за
них еще не разговаривал. Про что это вы толковали?
- А ты разве не знаешь?
- Откуда мне знать,- огрызнулся Таппер.- Отродясь не
подслушивал.
Он опять стал похож на человека. Глаза ожили, застывшие черты
оттаяли.
- А чтецы? - спросил я.- Они же читают дольше, чем мы
разговаривали?
- Кто читает, это не по моей части,- сказал Таппер. - С ними
разговоров не ведут. Там прямо ловят мысли.
- А телефоны зачем же?
- Просто чтоб говорить им, про что надо читать.
- А разве они читают не по телефону?
- Ну, ясно, по телефону. Это чтоб они читали вслух. Цветам легче
понимать, когда вслух. Вроде тогда у чтеца в голове все отчетливей
выходит.
И Таппер медленно поднялся.
- Пойду сосну часок,- сказал он и направился к шалашу. Но на
полдороге остановился и обернулся:- Совсем забыл. Спасибо тебе за штаны
и за рубаху.
12.
Стало быть, предчувствие меня не обмануло. Таппер - ключ к тому,
что происходит, или по крайней мере - один из ключей. И, как ни дико это
звучит, искать ключи ко всем другим загадкам надо на той же лужайке за
теплицами, где разрослись лиловые цветы.
Ибо эта лужайка ведет не только к Тапперу, но и ко всему
остальному: к №двойнику¤, что выручил Джералда Шервуда, к телефону
без диска и к работе чтецов, к тем, кому служит Шкалик Грант, и, по всей
вероятности, к тем, кто устроил загадочную лабораторию в штате
Миссисипи.
А сколько еще за этим кроется престранных случаев, непонятных
фабрик и лабораторий?
Конечно, это все не новость, это началось много лет назад. Цветы
сами сказали, что уже многие годы, для них открыт разум многих людей на
Земле - они подслушивают мысли этих людей, перенимают их понятия,
представления, знания, и даже когда человек не подозревает, что в его мозг
прокрались незванные гости, они упорно подталкивают, направляют чужой
разум куда им заблагорассудится, как направляли ум Шервуда.
Многие годы, сказали они, а я не догадался спросить точнее.
Может быть, это длится уже несколько столетий? Почему бы и нет, ведь
они говорили, что обладают разумом уже миллиард лет.
Быть может, они вмешиваются в нашу жизнь уже несколько веков -
уж не с эпохи ли Возрождения это началось? Что, если расцветом культуры,
духовным ростом и развитием человечество хотя бы отчасти обязано
Цветам, которые толкали его все вперед по пути прогресса? Нет, конечно,
не они определили характер человеческой науки, искусства, философии, но
очень возможно, что это они будили в людях беспокойный дух,
заставлявший стремиться к совершенству.
Джералда Шервуда такой неугомонный советчик вынудил стать
изобретателем и конструктором. И может быть, он далеко не единственный,
только в других случаях чужое вмешательство было не так очевидное.
Шервуд почувствовал, что в него вселилось некое чуждое начало, и понял:
сотрудничать с чужаком полезно и выгодно. А многие другие могли этого и
не почувствовать, но все равно их что-то вело, толкало, и отчасти поэтому
они чего-то достигли.
За сотни лет Цветы, конечно, неплохо изучили человечество и
пополнили свои запасы многими людскими познаниями. Ведь для того их и
наделили разумом, чтобы сделать хранилищем знаний. В последние
несколько лет человеческие знания текли к ним непрерывным потоком,
десятки, а то и сотни чтецов усердно наполняли ненасытную глотку их
разума всем, что общими усилиями собрало в своих книгах человечество.
Наконец я поднялся - я так долго сидел на земле не шевелясь, что
весь одеревенел. Потянулся, медленно повернул голову и осмотрелся -
взгляд упирался в гряды холмов, они тянулись справа и слева, чуть поодаль
от реки, сплошь захлестнутые лиловым приливом.
Не может этого быть. Не мог я разговаривать с цветами. Что-что, а
растения - только они из всех форм жизни на Земле - начисто лишены дара
речи.
Да, но ведь это не наша Земля. Это какая-то другая Земля - по их
словам, лишь одна из многих миллионов.
Можно ли по одной из этих Земель судить о другой, мерить их той
же мерой? Уж наверно, нельзя. Правда, местность вокруг почти такая же,
как и наизусть знакомые места на моей родной Земле, но, возможно,
рельеф остается тот же для всех бесчисленных миров. Как, бишь, они
сказали: Земля - это неизменная основа?
А вот жизнь, эволюция - тут нет ничего общего. Даже если на моей
Земле и на этой, куда я сейчас попал, жизнь начиналась совершенно
одинаково (а это вполне могло случиться), то все равно в дальнейшем на ее
пути неизбежно возникали несчетные мелкие отклонения, сами по себе,
возможно, пустячные, но все вместе они привели к тому, что жизнь и
культура одной Земли ничем не напоминает остальные.
Таппер захрапел - в носу и в глотке у него громко бурлило,
булькало, храп был под стать всему его облику. Он лежал в шалаше
навзничь на куче листьев, но шалаш был так мал, что ноги Таппера
высовывались наружу. Задубевшие пятки упирались в землю, широко
расставленные пальцы торчали в небо - зрелище не слишком изысканное.
Я подобрал тарелки и ложки, сунул под мышку горшок, в котором
Таппер варил похлебку. Отыскал взглядом тропинку, сбегавшую к реке, и
стал спускаться. Таппер стряпал еду, так должен же я хотя бы перемыть
посуду.
Я присел на корточки у самой воды, вымыл кривобокие тарелки и
горшок, ополоснул ложки и старательно протер их пальцами. С тарелками я
обращался бережно: еще размокнут! На глине виднелись отпечатки
неуклюжих тапперовых пальцев, вылепивших эту корявую утварь.
Он живет здесь уже десять лет, и он счастлив, ему хорошо среди
лиловых цветов, они стали ему друзьями, наконец-то он защищен от злобы
и жестокости мира, в котором родился. Мир этот был зол, был жесток с
Таппером, потому что Таппер не такой, как все,- но как часто злоба и
жестокость преследуют и тех, кто ничем не выделяется среди других.
Тапперу, конечно, кажется, что он попал в волшебный край,
сказочная страна фей стала для него явью. Здесь красиво и просто - эта
безыскусственность и красота созвучны его простой душе. Здесь он может
жить бесхитростно, безмятежно, к такой жизни он всегда стремился, по ней
тосковал, сам того не понимая.
Я поставил горшок и тарелки на берегу, нагнулся пониже, сложил
ладони ковшиком, зачерпнул воды и стал пить. Вода была чистая, точно
ключевая, и, наперекор жаркому летнему солнцу, прохладная.
Выпрямляясь, я услыхал слабый шелест бумаги, и сердце екнуло: я
вдруг вспомнил! Сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил
длинный белый конверт. Он не был запечатан, я открыл его - внутри
лежала пачка денег, полторы тысячи долларов, которые передал мне
Шервуд.
С конвертом в руке я присел на корточки. Какого же я свалял
дурака! Мы с Элфом собирались на рыбалку с утра пораньше, когда банк
еще не открыт, и я хотел покуда спрятать конверт где-нибудь дома, а потом
началась кутерьма, я закрутился и позабыл. Это ж надо - забыть про
полторы тысячи долларов!
Я перебрал в уме все, что могло случиться с этим конвертом, и
меня прошиб холодный пот. Я мог потерять его раз двадцать - и чудо, что
не потерял. Вот уж поистине, дуракам счастье! Но странно: вот я сижу на
берегу, ошарашенный собственной забывчивостью, держу в руках
кругленькую сумму - и оказывается, почему-то она теперь не так уж много
для меня значит.
Быть может, это на меня так подействовало тапперово волшебное
царство, что деньги для меня уже не столь важны, как прежде? Хотя,
конечно, если бы я сумел возвратиться домой, они вновь значили бы очень,
очень много. Но здесь, в чужом мире, на краткий миг стало важно другое:
неуклюжая утварь, грубо вылепленная из речной глины, шалаш из ветвей и
куча листьев вместо постели. И куда важнее всех денег на свете
поддерживать крохотный костер, потому что спичек здесь нет.
А впрочем, ведь это не мой мир. Это мир Таппера, безвольный,
подслеповатый, как он сам,- и где ему понять, что таит в себе и чем грозит
этот мир.
Ибо настал день, который давно предвидели и о котором много
рассуждали... хотя рассуждали куда меньше, чем следовало, и слишком
плохо к нему готовились, ведь он казался таким далеким, таким
невероятным. Настал день, когда человечество встретилось (а быть может,
