и поднимал дубину.
К часу ночи они пришли на место. Отодвинулись засовы, отворились
настеж ворота, телега и всадники въехали во двор; ворота снова сомкнулись,
загромыхали тяжелые засовы. Товарищи Никоарэ Подковы, не мешкая, соскочили
с коней и повели их в стойла к яслям со свежим сеном и зерном; два
молчаливых служителя распустили лошадям подпруги, сняли седла. Телега
подъехала к дому мазыла; в окнах светились лампады и свечи. Младыш помог
брату взобраться по ступенькам, невидимые руки открывали перед ними двери.
В небольшой горнице была постлана постель, на скамье приготовлена лохань с
водой и утиральники. Дед Петря Гынж помог господину своему Никоарэ
отстегнуть ремень, раздеться и умыться. Кругом никого не было видно,
ничего не было слышно; свечи и лампады исчезли с окон, выходивших во двор.
На столе в горнице больного горели две восковые свечи. Дед Петря Гынж
дивился эдакому заколдованному дому, выходил в сени, водил глазами по
углам, прислушивался, дожидаясь управителя Йоргу. Вдруг возле самого его
плеча отворилась дверь, и в сени проскользнул, словно тень, хозяин дома.
Лицо его обрамляли белые, как лунь, волосы и борода.
- Ты мазыл? - недружелюбно осведомился дед, упершись тяжелою рукою в
грудь вошедшего.
- Да, достойный ратник. Желаю всем вступившим под мою кровлю здоровья
и мира. Я ждал, пока вы расположитесь, а теперь хотел бы увидеть вашего
господина. Он, кажется, ранен?
- Погоди, пусть сперва выйдет к тебе его милость Александру.
На пороге с протянутой рукой показался Младыш.
- Пожалуй в горенку, радушный хозяин, и прости нас за беспокойство.
- Рад гостям и наипаче рад, что могу послужить вам, - с достоинством
отвечал старый Андрей Дэвидяну.
Глаза у него были черные и зоркие. Дед Петря отошел в сторонку,
искоса поглядывая на него и пытаясь подать знак Александру.
- Я и его милость Ликсандру будем стоять здесь в карауле, у двери
нашего господина, - заговорил он все так же недружелюбно. - А на улице
будут стоять в дозоре другие. И уж не прогневайся, хозяин, но служителям
твоим по этим сеням не должно проходить.
- С сего часу мой дом - ваш дом, - с улыбкой отвечал старый хозяин.
Александру взял его за руку и подвел к дивану, на котором, устало
закрыв глаза, лежал Никоарэ Подкова.
Свечи озаряли его осунувшееся от болезни лицо. После негромкого
разговора, прозвучавшего у порога горенки, как шмелиное жужжание, вновь
наступила тишина. Словно кто-то толкнул больного: он открыл лихорадочно
блестевшие глаза; щеки его пылали.
- Господи владыко, - зашептал он, словно на молитве, и, повернув
голову, не сводил глаз с возникшего перед ним видения в образе величавого
старца с белоснежными сединами, - смилуйся над смиренным рабом твоим,
представшим перед правым твоим судом. Не сдержал я клятвы, данной князю
Иону Водэ: недруги моей страны по-прежнему властвуют над ней. Прости меня,
владыко, ибо пал я до времени; лет мне от роду всего сорок.
Старик хозяин в первое мгновение оторопел.
- Бредит, - шепнул он Александру.
Дед Петря в ужасе прижал кулаки к вискам; в груди у него похолодело.
- Господи, бился я с ворогами в меру сил своих, - продолжал слабым
голосом раненый, - защищал сирых и обиженных и поднял меч против
несправедливых властителей, как наказывал старый Штефан Водэ. И был я
гетманом на Днепре и вел войну против врагов христианского мира...
Раненый умолк, потрясенный видениями, возникавшими перед ним в бреду.
Потом вздохнул и закрыл глаза.
- Надобно до зари спосылать за матушкой Олимпиадой, - шепнул хозяин.
- Честной хозяин, - сказал, очнувшись от своего оцепенения дед Петря.
- Прости мне недоверие мое. Я - старый воин, везде привык видеть лишь
недругов да опасности, ибо только недруги и опасности были мне ведомы в
жизни.
Старый Дэвидяну крепко пожал руку деду Петре и кивком указал на
раненого, который вновь открыл глаза. На сей раз глаза у него были ясные.
- Здравствуй, добрый человек, - промолвил он, улыбнувшись хозяину
дома. - Снился мне печальный сон - будто я умер. Теперь надеюсь
оправиться.
- И не сомневайся в этом, государь, - отвечал старик Дэвидяну.
5. МАТУШКА ОЛИМПИАДА
Незаметно пролетают ночи для нас, молдаван, когда, как зачарованные,
слушаем мы старинные предания иль сказки дальней стороны. Даже самые
молчаливые воины Подковы - оба жителя Сорок и Тоадер Урсу, закоченевшие в
доме Йоргу, - совсем и не заметили, как сокрылась ночная тьма и на востоке
над темными лесами забрезжила заря-заряница.
События, про которые рассказывал Йоргу Самсон, произошли много лет
тому назад в стольном граде, во дворцовой палате, когда господарь
Александру Лэпушняну [Александру Лэпушняну (1552-1561 и 1564-1568) -
незаконный сын Богдана Слепого] натравил служителей двора на бояр, и
отсекли они боярам головы и сложили их грудой на пиршественном столе.
- Думал государь Лэпушняну Водэ искоренить подобным образом алчное
лихоимство бояр и козни их против господаря. Появилась с некоторых пор в
Молдове зловредная сорная трава, называемая полевицей. Сколько ни режет ее
землепашец, не может осилить. Чем больше режет, тем сильнее она плодится.
Может, когда-нибудь придумают мудрецы средство, как сделать из пырея
добрую траву, а из боярина - человека, либо добьются, чтобы их больше
совсем не было. Много терпит земля наша от них. А пока что усладим себя,
братья, надеждами да выпьем по чаше терпкого вина с чангэйских [жители
нескольких селений в уездах Бакэу и Роман, католики мадьярского
происхождения] виноградников Бакэуского края. Дружно живем мы с теми
чангэями, хоть другой они веры и другого языка. И они - пахари, вот и
живем, как братья. А боярин хоть и одной веры с нами, на нашем языке
говорит, но лютый враг народу и господарству. Когда наши люди поднимаются
против него, чангэи идут с нами, дабы вырвать того боярина с корнем. А за
вино мы платим чангэям по медному бану за два ведра; вот по такому бану,
что отчеканен в княжение Иона Водэ и носит на себе изображение государя.
Йоргу Самсон достал из кимира [широкий кожаный пояс с отделениями для
денег, табака и т.д.] медную монету времен Иона Водэ и бросил на стол.
- Что ж, хорошо промышляют здесь чангэи, - вставил Тоадер Урсу. - У
нас в Нижней Молдове в Текучском крае в дни сбора урожая, бывало, люди
выходят из виноградников и задаром угощают приезжих: "Зайдите,
православные, выпейте чару, помяните души усопших родителей наших". Так
было, когда я уходил бродить по белу свету. А с той поры слышал я, что
забрались бояре в наши виноградники и захватили их; пускать, дескать, не
раздаривают попусту вино, а то казне убыток - лишается она винного налога.
Рассмеялся Йоргу Самсон.
- Виноградари-то платят подати, а бояре нет.
На пороге показалась жена управителя. Видно, что встала с левой ноги
- лицо недовольное. Подоткнув за пояс подол катринцы [домотканная
шерстяная юбка], она протерла глаза, чтобы отогнать сладкий сон, затем
поправила на лбу косынку из тонкого шелка.
- Ай запамятовал, Йоргу, - заговорила она нежным певучим голосом, -
что решили мы теленка зарезать к обеду?
- Не запамятовал, - возразил Йоргу. - Дай бог тебе здоровья,
управительница Мария; теленок уже освежеван и висит в каморе.
- А не позабыл, что надобно ехать в Филипены за матушкой Олимпиадой?
- Вот о том-то позабыл, Мария; вижу - ты мне добрая жена.
- Его милость дьяк Раду готов. Конюх Павэл Потроник уже запряг коней
в телегу. Не пойму только одного: чего ты, Йоргу, еще дожидаешься? Али без
небылиц твоей милости не взойдет и не заколосится пшеница, али овцы ягнят
не принесут и пчелы на пасеке не будут роится?
И Мария засмеялась, показывая красивые зубы. Она была еще свежа и
моложава. Своему супругу и повелителю подарила она четырех сыновей:
меньшому было два года, старшему - десять.
- Уж я позабочусь, чтоб без тебя дорогие гости не знали нужды.
Собирайся в путь. Надень синий илик [безрукавка] на красной подкладке. Вот
он - принесла тебе.
- Во мгновение ока буду готов, управительница Мария.
- А вот и Павэл Потроник подает голос с конюшни. Пока он еще не
подъехал, расскажу тебе чудной случай. Ныне ночью наш Корницэ был в ночном
за Серетом; вместе с другими ребятишками пригнали они коней в рощу возле
омута и увидели там пророка Илью.
- Слушайте, люди добрые, - рассмеялся Йоргу. - Небылицы моей Марии
позабавнее моих.
- Не смейся, Йоргу, - сказала жена, угрожающе повернув в его сторону
голову. - С нашим сыном был и Коман, сын моей сестры Аглаи. Вот только что
она перелезла через плетень и рассказала то же самое. Дым у него шел носом
и глазами.
- Да у кого, душа моя?
- У пророка Ильи, а то у кого же? А как надвинулась над рощей от
Боуры черная туча с молниями, с громом, Илья-пророк сел в свою телегу и
улетел. И след его простыл. После ливня прибежали все ребятишки, но ничего
не нашли.
Йоргу, против ожидания супруги, не удивился.
- Мария, - молвил он, - чудеса - дело ночное, а при свете дня нету в
них ничего чудесного.
- Ты так считаешь, Йоргу?
- Да, так я считаю, дружок мой.
- Тогда я ничего больше говорить не стану, - досадливо сказала Мария.
- Вот и дьяк Раду, поезжай-ка с ним, куда велено.
Вскоре дьяк Раду Сулицэ и Йоргу уже катили в легкой телеге по
гладкому проселку, тянувшемуся вдоль дэвиденского облога, к той полосе
земли, которая некогда была общинным владением Филипен. Спутники искали
повода для дружеской беседы, повода для сближения. Смекнув, что умному
дьяку любопытно узнать все, что делается в округе, Йоргу вдоволь насытил
его любопытство.
Самым удивительным оказалось то, что местный мазыл, старик, имевший в
своем хозяйстве мало рабочих рук, едва ли был богаче зажиточных рэзешей и
даже иных крепостных в его владениях. Вечины - крепостные, большей частью
беглые крестьяне других бояр, осевшие на этих плодородных землях, -
обрабатывали полоски наделов, нарезанных им стариком хозяином, и отдавали
ему десятину от урожая. Получал еще мазыл плату за помол, брынзу с
овцеводов и доход от воска с трех пасек. И вечины всегда оберегали своего
мазыла. Из приязни к нему наполнили снедью его каморы на рождество и на
пасху. Таким образом труд жил в ладу с властью, ибо мазыл Андрей, по
старым порядкам, введенным еще Штефаном Водэ, был головой Дэвиден. Дом
головы содержался в достатке и был у рэзешей в чести, многие доводились
ему родичами, кумовьями, крестниками. В лесу, на лугах и общинных
пастбищах рэзешей пас и мазыл своих коров, коней и овец.
- У нас жить еще можно, - говорил Йоргу, - а в других краях рэзешские
владения совсем оскудели, будто гнезда пичужек, когда кукушки подкидывают
в них свои яйца. В таком гнезде если вылупится из яйца кукушка, то она -
по природе своей - быстро растет, выкидывает прочих птенцов и остается
одна, а пичужки не перестают ее кормить и трудятся для нее с утра до
вечера. Так вот и пришли в запустение Филипены. Остались от той общины
рэзешской лишь два свободных крестьянских двора: двор матушки Олимпиады, в
который мы едем, и двор Сандру Гырбову, у самого берега Молдовы, - там
старик поставил плотину да мельницу выстроил. Но не думай, твоя милость
дьяк Раду, что филипенский боярин, теперешний пыркэлаб города Романа, не
старается отнять у Сандру Гырбову мельницу.
Пока Йоргу рассказывал, а Раду слушал, поднялось солнце и засверкало
над полями и садами. Управитель поворотил коней к лощине, потом погнал их
