коней хвосты были, как у ослов, с метелкой на конце, а у этих волос в
хвосте ровный, длинный. Ногайцы бьют их на еду, потому как любят жареную
конину; а мы выбираем самых резвых и не знающих устали скакунов.
Подобные беседы на привалах были по вкусу Александру, и он допоздна
слушал у костра рассказы охотников, пока не начинал клевать носом.
На двенадцатый день после выезда из Больших Лугов всадники гетмана
Шаха, выступавшие впереди, остановились на расстоянии полета стрелы от
Казак-Бунара - уже в Ногайской степи.
"Бунар" на языке ногайцев означает "колодец". У того колодца уже
сделали привал какие-то люди; они лежали на коврах, а поодаль чернокожие
слуги торопливо воздвигали шатер со знаком буджакского хана.
Шах обратился к своему спутнику:
- Дед Елисей перед отъездом велел нам остановиться здесь. Либо он
один сюда придет, либо с Демир Гиреем. Вижу, прибыл хан - вон стража его
вскочила на коней. Слезайте, сынки!
Как только сошли с коней запорожцы Шаха, спешились и ногайцы. Это
была дружеская встреча. Шах отстегнул саблю, передал ее своим спутникам и
торопливо направился к шатру. Поднялся лежавший около колодца Демир Гирей,
стройный молодец с тонкими усиками; смуглое лицо его осветилось радостной
улыбкой, засверкали белые зубы. На нем была шелковая одежда без пояса,
оружия не видно было, а чалма его с султаном из перьев уперлась прямо в
дремучую бороду Елисея Покотило, поднявшегося в это мгновение, точно дух
колодца.
Хан Демир произнес несколько слов на татарском языке, среди них
Никоарэ услышал свое имя. Тогда и он отдал свой кинжал дьяку Раду и
поспешил вслед за Шахом. Демир пристально взглянул на него и, протянув
руку, что-то сказал. Покотило перевел его слова:
- Облик твой приятен мне, ты мне по сердцу, гетман Подкова. Я желаю
стать твоим другом.
- Демир-хан, - ответил Никоарэ, - узнал я, что у тебя справедливое
сердце витязя. Отныне мы друзья.
Молодой хан поклонился первым. Потом поклонились и гетманы; все трое
подошли к колодцу и уселись на ковер. Никоарэ посмотрел на этот дорогой
бухарский ковер и улыбнулся, взглянув на деда Елисея. Хан рассмеялся,
вспомнив приключившийся в его детстве случай в Бахчисарае, и похлопал
Покотило по плечу.
Не высокомерные и надменные властители встретились здесь, собрались
здесь простые смертные, отбросившие все заботы и чувствовавшие себя только
людьми. Взирали на чистое, словно фиалка, небо и радовались мягкому,
ласковому дуновению ветерка. Над ними, высоко-высоко, как будто у самого
солнца, с жалобным курлыканьем пролетела стая журавлей.
Начался совет.
...Охотникам хана досталась хорошая добыча в Грязях. Запорожцы
изловили арканами несколько молодых жеребчиков, из которых получатся
редкостные кони. На костре у колодца жарился на углях шашлык из баранины.
Четверть часа спустя хан уже был словно ребенок среди взрослых мужей,
внимательно следивших за каждым своим словом. Демир приказал достать
чубуки с янтарными мундштуками и табак в хрустальной вазе. Дед Петря
превозносил его за вкусные яства, но особливо за табак, лучше которого на
свете нет. Так пусть скорее расстилают скатерть и приносят на серебряных
блюдах жареную баранину, хлеб, кубки с крымским вином, и миндаль, и
гранаты, только на прошлой неделе привезенные от великого хана Адиль
Гирея.
Коли деду Петре более нравится табак, нежели миндаль, пусть берет
себе в дар всю вазу и миндалю сколько захочет.
Демир-хан как будто охмелел, хотя не вкусил еще ни капли знаменитого
вина с побережья Черного моря. Он все кланялся гостям, касаясь правой
рукой сердца, губ и лба: он счастлив, что по-прежнему царит мир между
буджакскими ногайцами и днепровскими запорожцами.
- Сие не пишется на бумаге, а остается в сердце, - переводил Елисей
его речи. - И Демир-хан предлагает новые встречи, чтобы лучше договориться
друг с другом. И просит Шаха установить рубеж, дабы не было более поводов
к ссорам и стычкам. И приглашает гетмана Никоарэ...
При этих словах дед Елисей пристально взглянул на своего ученика и
гетмана и закивал головой.
- И приглашаю гетмана Никоарэ Подкову, - говорит Демир-хан, - пусть
приезжает на веселый пир, вот сюда, к этому прохладному колодцу и к этой
роще, в этот уголок, далекий от мирских невзгод. Жду его не позднее
будущей осени, в такое же благоприятное время.
- Коль осеняя погода позволит нам, - улыбается Подкова.
- Позволит, обязательно позволит, - уверенно заявляет Демир-хан. - И
поднимаю за тебя чашу воспоминаний.
Лишь тогда молодой хан отпил из чаши с вином.
Сердце застучало в груди Никоарэ.
"Непременно приеду", - мысленно произносит он, взволнованный до
глубины души. Выпуклые глаза деда Елисея смотрят на него пристальным,
завораживающим взглядом.
И как всегда, странно отдаются в душе Никоарэ речи, которые он
обращает к кому-то, сокрытому в тайниках его существа. И хотелось бы
освободиться от неразлучного спутника, но слиты они воедино, никуда не
уйти от него; вся жизнь его наполнена ядом неумолимой клятвы, и, только
выполнив ее, обретет он душевный покой.
Идет беседа. Слова Никоарэ непонятны Демиру, а тот не понимает слов
ногайца. Дед Елисей словно заговаривает их и, переводя, примиряет. Как
странно бывает в жизни! Мгновенье тому назад все было во тьме неведомого и
вдруг, словно свет во мраке, блеснул.
Желтоватый свет над пустынными просторами, шелковый шатер,
воздвигнутый по одному слову и знаку, немые служители, Демир, словно на
крыльях ветра или мысли, занесенный с далекого берега моря, дед Елисей и
"джеамбаш-шах", которые сплетают и расплетают нити этой сказки у
Казак-Бунара, - все исчезнет, люди разлетятся в разные стороны, чтобы
вновь собраться к началу грядущей осени.
Как медленно тянется время, и все же как грозно надвигается оно,
подгоняемое нерушимыми клятвами...
Вот пробил час расставания, впереди иные люди, иные слова, и иным
будет все, что видишь вокруг. Никоарэ пристегнул кинжал, сел на коня,
отъехал, и скоро вдали на оставленном привале уже виднелся только легкий
столб дыма...
Друг ли там остался?
Нет. Остался лишь догоревший костер, и вскоре ветер развеет остывший
пепел.
28. ПОСЛАНИЕ ОТ МАТУШКИ ОЛИМПИАДЫ
Покуда гетман скакал к Днепру, окруженный своими спутниками, он
понемногу успокоился, просветлел душой. На ночном привале дед Елисей,
поворачивая бородатое лицо то к своему ученику Никоарэ, то к Константину
Шаху, сказал, что найден след баш-чауш-баша Чигалы.
Словно горячая волна поднялась в душе Никоарэ. Других слов ему не
надо было, - последствия этой вести скажутся осенью на будущий год.
Захватив всех своих людей и телеги, брат Иона Водэ возвращался к
Черной Стене в сияющие, тихие дни теплой осени. Ехал он на север от
привала к привалу, отдаваясь своим неотвязным думам; виды в пути то и дело
менялись, как будто стараясь привлечь его внимание своим разнообразием; но
Никоарэ лишь изредка пробуждался от глубокого раздумья и дивился красоте
природы.
Озера, образовавшиеся вдоль Днепра после августовских дождей, кишмя
кишели пернатой дичью, и при приближении людей целые тучи птиц взлетали
ввысь с рокотом надвигающейся бури. Из зарослей чертополоха у самой тропки
выскакивали зайцы и неторопливо, словно прихрамывая, уходили прыжками по
гребню ближнего бугра. Чуть поодаль косой останавливался и, подняв к
мордочке передние лапки, оглядывался, а затем снова скакал, спускаясь по
ту сторону бугра. Испуганно перебегали косули по лужайкам в прибрежных
рощах. Лиса, охотница глухих мест, не показывалась на виду, но шла где-то
рядом. А другие искусные охотники парили в вышине, описывая широкие круги
и издавая порой пронзительный клич. То были беркуты, перелетные соколы и
ястребы, прирученные собратья которых сидели на телегах, дожидаясь, когда
их выпустят на степное приволье.
Иногда на привалах, чтоб позабавить Александру, люди гетмана
доставали соколов и принимались искать куропаток в низких степных
зарослях. Ловчие несли на кулаке крылатых охотников, ослепленных кожаными
колпачками. Когда собаки спугивали выводок, ловчие снимали колпачки и
птицы взлетали. Скользнув поначалу над самой землей соколы внезапно
взмывали вверх; заметив разбежавшихся во все стороны куропаток, они
избирали себе жертву и, камнем упав на нее, наносили удары клювом.
Всадники спешили отнять у ястреба добычу, оставляя ему лишь голову убитой
птицы.
Иной раз садился на коня и Подкова и следил издали за охотой Младыша.
Так они путешествовали неделю. Но вот на ночном привале их разбудил
суровый северный ветер; по небу торопливо побежали тучи, роща жалобно
застонала. То были первые вестники зимы, и Никоарэ почуял запах снега. Но
первые снежинки быстро сменились холодным дождем.
В сером предрассветном сумраке путники вышли на проселок и двинулись
против ветра, точно шли против недруга. В Черной Стене дожидались Никоарэ
Подкову теплые светлицы и полные запасов каморы, но там же окружили его
воспоминания и заботы.
В длинные зимние ночи, когда на дворе воет вьюга, бросая в окна
пригоршни снега, и гудит в печи и стучит по кровле гетманского дома, не
спится Никоарэ. В горнице лампада льет слабый свет, в полумраке у постели
его вырастает в ногах бледная тень. Пришла тоска, печальная подруга
одиночества. Они без слов понимают друг друга. Изредка призрак медленно
обращает к нему свое лицо, глазам Никоарэ предстает любимый, покинутый, но
не забытый образ, и сердце его смягчается. Но иногда неподвижное лицо
окружено кровавым венцом и походит на тот лик, что виден в красном углу
под лампадой.
После зимних метелей наступают спокойные дни, и над землей высится
тогда чистое и зеленоватое, словно лед, небо.
Пришла пора серебряных рощ, хрустальных мостов и сверкающих снегов,
когда под малиновый звон бубенчиков скользят по дорогам запряженные
тройками сани. Люди одеты в шапки и тулупы, ледяные сосульки свисают с
бороды и бровей, на ногах валенки, что пни. Уж не примчались ли сюда со
свадьбы веселые поезжане с берегов студеного моря в поисках похищенной
невесты?
Но вот ломается лед на Днепре, тает снег, и вешние воды затопляют
луга. В прозрачных водах разлива солнце свивает себе сверкающие гнезда;
спешат в пробудившиеся от зимнего сна северные страны крылатые гости из
теплых краев. Весна еще в пути, она посылает гонцами чету аистов
проверить, освободились ли ото льда озера и целы ли гнезда на крышах
сараев, а потом прилетают две четы ласточек, которые уж десять раз
выводили птенцов в Черной Стене; а в рощах расцветают фиалки и поднимают к
солнцу голубые глазенки. Благодарные весенние дни возрождения следуют один
за другим, точно драгоценные алмазные бусинки, нанизанные на золотую нить.
А в середине первого весеннего месяца в Черной Стене останавливает
коня рыбацкий атаман Агапие Лэкустэ и с ним восемь его товарищей, в
кожухах, надетых на одно плечо.
У воинов Черной Стены великая радость, ибо атаман Агапие и его
товарищи прибыли из Молдовы. Дьяк Раду достает реестр и записывает на
особой странице имена прибывших людей, которых он должен направить к
Острову молдаван. А потом - стол, обильный яствами, и разговоры о
приключениях в пути.
Отвесив почтительный поклон деду Петре и вдовым сестрам-богомолкам,
Агапие просит дозволения войти в покои господаря. Он лишь мельком увидел
