кузнечным инструментом. Держали совет, внимательно слушая последние
распоряжения гетмана Никоарэ. А потом все встали и подняли чаши с медом за
успех государя и успокоение души любимого князя Молдовы Иона Водэ. В ту же
ночь четверо запорожцев, посланцы гетмана Шаха, поскакали в Большие Луга с
приказами его светлости Никоарэ Подковы.
С Острова молдаван должны были подняться тридцать сотен с двумя стами
сорока пятью телегами. А гетман Шах, как о том ранее договорились,
обязался выступить с сорока сотнями и в обозе иметь триста сорок подвод.
Уже давно установили и пути для отрядов, и рассчитали на любую погоду
время следования и роздыха; места прибытия определили разумно - чтобы не
сеять страха среди жителей. Гетман Шах должен послать вперед пять сотен в
Лэпушненский край, лежащий у пределов ногайского Буджака, для захвата
речных переправ. Есаулом над пятью сотнями разведчиков был поставлен
Григорий Оплетин из станицы Раздельной, муж молодой еще, но весьма
разумный, свободно изъяснявшийся на всех пяти языках, на коих говорили в
этом Придунайском крае.
Впереди войска государя Никоарэ Подковы шел к броду Липши отряд из
четырех сотен под началом капитана Козмуцэ, который хвастал, что он тоже
силен в языках - изъясняется по-турецки и даже знает персидский; вот
только китайского еще не одолел, и с китайцами пока говорить не может.
Накануне выступления с Острова молдаван Никоарэ до позднего часа
говорил с дедом Елисеем Покотило, советовался, как послать скорую весть во
Вроцлав, к другу своему Иакову Лубишу Философу, чтобы от него пошел потом
по Бугу и Днестру, через купцов и возчиков, по селам и городам, тайный
слух: ногайцы-де думают распустить по Речи Посполитой грабительские
загоны, а запорожцы выходят на защиту Украины, ибо они всегда держат сабли
наготове и грудью встают на защиту христианства и мирных тружеников.
Было решено отправить в ту же ночь на такое важное дело самого Елисея
Покотило. Пятисотенный отряд, состоящий под его началом, встретит потом
своего есаула на Буге, в месте, называемом Овчары. И там будут ждать его
также Младыш Александру и Алекса Тотырнак с другими четырьмя сотнями, и
они должны наладить связь: слева - с Григорием Оплетиным, а справа - с
капитаном Козмуцэ.
Когда гетманы прибудут в Яссы, три эти отряда, дойдя до рубежа,
займут пути в Валахию, Семиградье и Речь Посполитую и будут ловить бояр,
выбирая для государева суда по списку, имеющемуся у каждого сотника,
капитана и есаула; задерживать предписывалось тех, кто во главе с
пыркэлабом Иримией предал родину и господаря в лето 1574 года. Дьяк и
Козмуцэ Негря заранее подготовили списки, и каждый боярин, в пути ли
сущий, в своей ли усадьбе обитающий, поневоле должен был откликнуться на
призыв, словно на страшном суде.
- И еще остается одно, дед Елисей, - тихо и печально проговорил
Никоарэ Подкова. - Решить надо, что нам делать с ямпольским боярином.
Считал я его своим человеком, но теперь уж не верю ему. Хорошо, коли я
ошибаюсь, но возможно, что повинен он в предательстве. А коли так, нельзя
оставлять его в Ямполе, ибо оттуда легко подать весть в Яссы или ляшским
панам, паны же, как известно, не жалуют меня. Пусть схватят его наши люди
и приведут ко мне.
О многом еще толковали господарь Никоарэ и дед Елисей; когда все
вырешили, Покатило пошел собираться в дорогу. Вскоре старик подъехал к
шатру верхом на коне в сопровождении двух молодых ратников. Все трое
спешились и поклонились господарю.
Никоарэ подошел к старику и на прощание облобызал его.
- Счастливый путь, дед Елисей.
Старик вскочил в седло и снова поклонился.
- Дай тебе бог здоровья, государь. Да увидят тебя Яссы с мечом
правосудия.
Всадники отъехали. Никоарэ долго стоял, охваченный внезапным чувством
одиночества. Он взглянул на север, где Малый Воз [созвездие Малая
Медведица] неспешно передвигал свои звезды. На западе выглянул над землей
лунный серп, озаряя древние курганы. Близилась полночь. Небо прояснело,
ветер утих, казалось, он устало прилег на покрытые изморозью поля.
В вышине раздались крики диких гусей, тянувшихся с юга к полночной
звезде в поисках еще одного спокойного ночлега на недавно оставленных
озерах. Подняв глаза, Никоарэ заметил высоко в небе комету; оттуда от
своего зенита, она начнет движение на запад. И Никоарэ глубоко вздохнул,
как вздыхают от счастья, когда осуществляется заветное желание. Он опустил
голову, лица его коснулось теплое дуновение. То был юго-западный ветер,
прилетевший с берегов Молдовы, откуда весной пришла к нему весть любви и
печали.
Никоарэ сбросил у костра вильчуру и долго бродил между землянками
своих воинов, потом вышел в луга, где уже не слышно было лагерной суматохи
и гомона голосов.
До слуха его долетали лишь призывы крылатых путников, раздававшиеся в
поднебесье, ласково овевал его струннозвенящий теплый ветер, и таинственно
мерцал в уголке неба огненный меч кометы.
Поздно вернулся Подкова в табор; у костра стоял Иле и подбрасывал в
него хворост. Гетман опять сел у огня и погрузился в мысли о грядущем.
Наконец он вошел в шатер, оставив откинутой полу у входа, чтобы до
постели его доходили свет и тепло горящего костра. Он лежал, опираясь на
локоть, и слышал, как бьется его сердце. Ему отчего-то все вспоминалась
старинная песня, слышанная в детстве. Напев звучал у него в ушах, но слова
не приходили на ум. Потом одно за другим с его губ полились слова, он
произносил их для себя одного. Но у Иле, сидевшего у костра, был тонкий
слух. Он тотчас разобрал их:
Ты бы сгинул, лес густой,
Да назначено судьбой
Навсегда мне быть с тобой.
Иле тоже замурлыкал эту песню, подыгрывая себе на кобзе.
"Так и гетману нашему не суждено уж расстаться с битвами и ратными
делами. Еще в юности связал он с ними свою судьбу, а теперь коснулся его
волос осенний иней".
И тихонько Иле выводил:
Шел сюда я пареньком
Стал здесь дряхлым стариком.
- Еще не пришла, друг Иле, старость, - громко проговорил Подкова из
шатра. - Спой лучше другое. Спой мне, Иле, песню про жар-птицу.
- Сейчас, государь, - глухо отвечал Иле.
По мнению его, коварны были слова этой старинной песни. Но он все же
заиграл на кобзе и запел негромко, как и полагалось в поздний ночной час.
Огонь угасал, и уголья подернулись сизым пеплом.
Цветик, синенький цветок...
Прилетает чудо-птица
И в окно мое стучится.
Говорит мне речь такую:
Выйди, милый, я тоскую!
Скоро ждать тебя устану,
И холодной льдинкой стану.
Гетман молчит, струнный звон сливается с шопотом южного ветра. Сквозь
верхнее отверстие шатра Никоарэ видит одинокую звезду, она быстро мигает,
словно слезы льет...
32. ЯМПОЛЬСКИЙ БОЯРИН
С тех пор, как боярин Гаврил Чохорану, тому уже два года, обосновался
в Ямполе, он вел спокойную жизнь средь местных торговцев; никто его не
беспокоил, и он никому не причинял беспокойства.
Боярин Гаврил сбежал из Молдавии тотчас после страшной гибели Иона
Водэ. Несколько раз побывал он во Львове и во Вроцлаве у пыркэлаба Цопы; а
потом так и засел в Ямполе близ днестровского брода, называемого
Ваду-Рашкулуй. Из разговоров, которые вел боярин, явствовало, что ему не
хочется ехать ко двору Петру Хромого и что он готов поддержать "мужа,
каковой не прихрамывал бы" в делах страны. Таким мужем с твердой поступью
он считает его милость Иона Никоарэ Подкову, брата погибшего Иона Водэ.
Боярин Гаврил пустил слух через своих людей, что для вступления в Молдавию
его светлости гетмана Никоарэ пыркэлаб Цопа уже достал у двух своих
львовских банкиров крупные суммы. Потому и считался молдавский боярин
Чохорану противником Петру Хромого и Порты, а ясновельможные паны, как он
заявлял, с трудом терпели его в пределах Польши. Говорили ясновельможные,
что из-за него были у них неприятности с измаильтянами. Турки-де просили,
чтобы ляхи не принимали ни в Польшу, ни на Украину беглецов из Молдавии,
подобных сему бывшему служителю погибшего Иона Водэ. Паны имели
обыкновение говорить, будто турки "просят" их о том или о сем. А на самом
деле турки требовали и приказывали, ибо они грозной силой придвинулись к
польским рубежам. И все же паны не изгнали и не заточили в темницу Гаврила
Чохорану.
Такое положение Иаков Лубиш из Вроцлава с самого начала счел
подозрительным, более подозрительным, нежели казалось оно Никоарэ, жившему
в запорожской вольнице, куда не могла дотянуться панская рука. Лубиш знал
также, что никакой львовский банкир не выдавал денег пыркэлабу Цопе по той
причине, что у пыркэлаба не было денег ни в одном из львовских банков.
Более того, Лубишу Философу лучше всех было известно, что боярин Цопа сам
получил помощь серебряными талерами от Никоарэ, и выдал ему эти талеры не
кто иной, как Лубиш, банкир гетмана.
Но вот уже год ямпольский пыркэлаб не обращался с просьбой прислать
денег. За это время Куби не раз имел случай беседовать с молдавскими
беглецами, которые, проезжая через Ямполь, считали своим долгом побывать у
заместителя Цопы, как у человека, верного его светлости Никоарэ. Беглецы,
спешившие к Острову молдаван на Днепре, останавливались дорогой и во
Вроцлаве; от них Лубиш Философ и узнал, что Гаврил Чохорану подбивал их
сообщить ему, когда должны подняться козаки из Больших Лугов и молдаване с
Острова, чтобы перейти Днестр. Некоторых он даже подрядил за деньги
доставить ему эту весть, обещая щедрую плату от себя и от Никоарэ.
Итак, над молдавским боярином, считавшимся ставленником Цопы, нависли
подозрения. Никоарэ не желал взять на свою душу греха напраслины и все же
не мог пренебречь опасностью; ведь если боярин Гаврил поступил на службу к
ляхам либо к туркам, то и те и другие могли проведать через него о
передвижении войск из Запорожья к Днестру. Меж тем залогом успеха всего
похода были тайна и быстрота. Дабы не совершить ошибки, Никоарэ Подкова
приказал схватить внезапно боярина Гаврила Чохорану. Сразу станет ясно,
виновен он в двурушничестве или нет.
По совету Лубиша Покотило прибыл из Вроцлава в Овчары шестого ноября.
Четыре сотни под началом Младыша и Алексы только что стали лагерем около
родников и опустевших пастушьих шалашей. До этих мест доходили со своими
отарами семиградские пастухи, они пасли тут овец целое лето, а затем
спускались к дунайским заливным лугам. Но приходили они сюда только раз в
три года. От них-то и пошло название "Овчары". То была широкая и сырая,
обильная растительностью луговина, тянувшаяся от пригорка, у подножия
которого решили остановиться воины, до березовых лесов. Место привала
поросло густой сочной травой с вечно зеленым листом. То и дело попадались
красивые купы молодых дубков. Солнце играло на их еще не облетевшей
медножелтой листве; волны легкого ветерка приносили паутинки, прилипавшие
к сухим листьям. На конце каждой паутинки висел крохотный паучок, с
маковое зернышко, искавший себе пристанища до своего пробуждения грядущей
весной. Эти паутинки были тоже предвестниками надолго устанавливающейся
теплой погоды.
Сойдя с коня, дед Покотило внимательно оглядел эти далекие от людской
суеты благодатные места и вздохнул, мечтая о покое и мире. Затем поздравил
Александру с благополучным прибытием и кинул на него долгий взгляд,
