Уносить ноги. В конце концов каждый из нас в определенной ситуации
испытал стремление уйти, свернуть в сторону. Теперь моя очередь,
какого черта! Что я еще могу?"
Переулок выводил в сияние голубых огней. При виде их Виктор
почувствовал приступ зверского аппетита: он не ел почти сутки. "Хм...
там еще можно где-то поесть. Пойду! Вряд ли меня станут искать на
проспекте Маркса".
...Бетонные столбы выгнули над асфальтом змеиные головки
газосветных фонарей. За витринами магазинов стояли в непринужденных
позах элегантные манекены, лоснились радиоприемники, телевизоры,
кастрюли, целились в прохожих серебряные дула бутылок "Советского
шампанского", хитроумными винтообразными горками высились консервы.
Под пляшущей световой рекламой "Вот что можно выиграть за 30 копеек!"
красовались холодильник "Днепр", магнитофон "Днепр-12", швейная машина
"Днипро" и автомобиль "Славутич-409". Даже подстриженные под бокс липы
вдоль широких тротуаров казались промышленными изделиями.
Виктор вышел в самую толчею, на трехквартальный "брод" от
ресторана "Динамо" до кинотеатра "Днепр". Гуляющих было полно.
Вышагивали ломкой походкой растрепанные под богемствующих художников
мальчики со стеклянными глазками. Чинно прохаживались пожилые пары.
Обнимая подруг, брели в сторону городского парка франтоватые юноши.
Увертисто и деловито шныряли в толпе парни с челками над быстрыми
глазами - из тех, что "по фени ботают, нигде не работают". Девушки
осторожно несли разнообразные прически. Здесь были прически
"тифозные", прически "после бабьей драки", прически "пусть меня
полюбят за характер" и прочие шедевры парикмахерского искусства.
Маялись одинокие молодые люди, раздираемые желаниями и застенчивостью.
Кравец сначала шел с опаской, но постепенно его стала разбирать
злость.
"Ходят, ходят: себя показать, людей посмотреть... Для них будто
остановилось время, ничего не происходит. Ходили еще по Губернаторской
- прогибали дощатые настилы, осматривали фаэтоны лихачей, друг друга.
Ходили после войны - от развалины кинотеатра "Днепр" до развалины
ресторана "Динамо" под болтающимися на деревянных столбах лампочками,
лузгали семечки. Проспект залили асфальтом, одели в многоэтажные дома
из бетона, алюминия и стекла, иллюминировали, посадили деревья и цветы
- ходят как ни в чем не бывало: жуют ириски, слушают на ходу
транзисторы, судачат - утверждают неистребимость обывательского духа!
Себя показать - людей посмотреть, людей посмотреть - себя показать.
Прошвырнуться, зайти в кафе-автомат, слопать пирожок под газировку,
Прошвырнуться, свернуть в благоустроенный туалет за почтамтом,
совершить отправление, Прошвырнуться, подколоться, познакомиться,
Прошвырнуться... Насекомая жизнь!"
Он обошел толпу, собравшуюся на углу проспекта с улицей Энгельса,
возле новинки-автомата для продажи лотерейных билетов. Автомат,
сработанный под кибернетическую машину, наигрывал музыку, радиоголосом
выкрикивал лотерейные призывы и за два пятиалтынных, бешено провертев
колесо из никеля и стекла, выдавал "счастливый" билет. Кравец скрипнул
зубами.
"А мы, самонадеянные идиоты, замыслили преобразовать людей одной
лабораторной техникой! А как быть с этими, обывательствующими? Что
изменилось для них от того, что вместо извозчиков появились такси,
вместо гармошек - магнитофоны на полупроводниках, вместо разговоров
"из рта в ухо" - телефоны, вместо новых галош, надеваемых в сухую
погоду, - синтетические плащи? Сиживали за самоварами - теперь
коротают вечера У телевизоров..."
Толпа выплескивала обрывки фраз:
- Между нами говоря, я вам скажу откровенно: мужчина это мужчина,
а женщина это женщина!
- ...Он говорит: "Валя?" А я: "Нет!" Он: "Люся?" А я: "Нет!" Он:
"Соня?" А я: "Нет!"
- Абрам уехал в командировку, а жена...
- Научитесь удовлетворяться текущим моментом, девушки!
"А что изменится в результате прогресса науки и техники? Ну, будут
витрины магазинов ломиться от полимерных чернобурок, от атомных
наручных часов с вечным заводом, полупроводниковых холодильников и
радиоклипс... Самодвижущиеся ленты тротуаров из люминесцентного
пластика будут переносить гуляющих от объемной синерамы "Днепр" до
ресторана-автомата "Динамо" - не придется даже ножками перебирать...
Будут прогуливаться с микроэлектронными радиотелепередатчиками, чтобы,
не поворачивая к собеседнице головы и не напрягая гортани, вести все
те же куриные разговоры:
- Между нами говоря, я вам скажу откровенно: робот это робот, а
антресоль это антресоль!
- Абрам отправился в антимир, а жена...
- Научитесь удовлетворяться текущей микросекундой!
А на углу сработанный под межпланетный корабль автомат будет
торговать открытками "Привет с Венеры": вид венерианского космопорта в
обрамлении целующихся голубков... И что?"
Мимо Кравца прошествовал Гарри Харитонович Хилобок. На руке его
висела кисшая от смеха девушка - доцент ее занимал и не заметил, как
беглый студент метнулся в тень лип. "У Гарри опять новая", -
усмехнулся вслед ему Кравец. Он купил в киоске сигареты, закурил и
двинулся дальше. Сейчас его одолевала такая злоба, что расхотелось
есть; попадись он в объятия оперативников - злоба разрядилась бы
великолепной дракой.
В гостинице "Театральная" свободных мест тоже не оказалось.
Приезжий шел по проспекту в сторону Дома колхозника и хмуро
разглядывал фланирующую публику.
"Ходят, ходят... Во всех городах всех стран есть улицы, где
вечерами гуляют - от и до - толпы, коллективы одиночек. Себя показать
- людей посмотреть, людей посмотреть - себя показать. Ходят, ходят - и
планета шарахается под их ногами! Какой-то коллективный инстинкт, что
ли, тянет их сюда, как горбуш в места нерестилищ? А другие сидят у
телевизоров, забивают "козла" во дворах, строят "пулю" в прокуренной
комнате, отирают стены танцверанд... Сколько их, отставших,
приговоривших себя к прозябанию? "Умеем что-то делать, зарабатываем
прилично, все у нас есть, живем не хуже других - и оставьте нас в
покое!" Одиночки, боящиеся остаться наедине с собой, растерявшиеся от
сложности жизни и больше не задумывающиеся над ней... Такие помнят
одно спасительное правило: для благополучия в жизни надо быть как все.
Вот и ходят, смотрят: как все? Ожидают откровения..."
Оттесненная сияющим великолепием проспекта, брела за прозрачными
облаками луна. До нее никому не было дела.
"А мальчишками и они мечтали жить ярко, интересно, значительно,
узнать мир... Нет человека, который не мечтал бы об этом. И сейчас,
пожалуй, мечтают сладостно и бессильно. В чем же дело? Не хватило духа
применить мечту к жизни? Да и зачем? Зачем давать волю своим мечтам и
сильным чувствам - еще неизвестно, куда это заведет! - когда есть
покупные, когда можно безопасно кутить на чужом пиру выдуманных
героев? И прокутились вдрызг, растратили по мелочам душевные силы,
осталось в самый обрез для прогулки по проспекту..."
Мимо проследовал доцент Хилобок с девушкой. "А у Гарри опять
новая!" - мысленно приветствовал его приезжий.
Он посмотрел ему вслед: догнать и спросить о Кривошеине? "Э, нет:
от Хилобока во всех случаях лучше держаться подальше!"
Приезжий и Кравец вступили на один квартал.
"...Когда-то человекообразные обезьяны разделились: одни взяли в
лапы камни и палки, начали трудиться, мыслить, другие остались
качаться на ветках. Сейчас на Земле начался новый переходный процесс,
стремительней и мощнее древнего оледенения: скачок мира в новое
качественное состояние. Но что им до этого? Они заранее согласны
остаться на "бродах", у телевизоров - удовлетворять техникой нехитрые
запросы! - неистовствовал в мыслях Виктор Кравец. - Что им все новые
возможности - от науки, от техники, от производства? Что им наша
работа? Можно прибавить ума, ловкости, работоспособности - и что?
Будут выучиваться чему-то не для мастерства и удовлетворения
любопытства, а чтоб больше получать за знания, за легкую работу, чтоб
возвыситься над другими своей осведомленностью. Будут приобретать и
накоплять - чтоб заметили их преуспевание, чтобы заполнить
опустошенность хлопотами о вещах. И на черный день. Его может и не
быть, а пока из-за него все дни серые... Скучно! Уеду-ка во
Владивосток. Сам - пока не отправили казенным порядком... И работа
заглохнет естественным образом. Ничем она им не поможет: ведь чтобы
использовать такую возможность, надо иметь высокие цели, душевные
силы, неудовлетворенность собой. А они бывают недовольны только
окружающим; обстоятельствами, знакомыми, жизнью, правительством - чем
угодно, но не собой. Ну и пусть гуляют. Как говорится, наука здесь
бессильна..."
Сейчас их разделяло только здание главпочтамта.
Гневные мысли отхлынули. Осталась какая-то непонятная неловкость
перед людьми, которые шли мимо Кравца.
"Кто-то сказал; никто так не презирает толпу, как возвысившийся
над нею зауряд... Кто? - он наморщил лоб. - Постой, да ведь это я сам
сказал о ком-то другом. Ну, разумеется, о ком-то другом, не о себе
же... - Ему вдруг стало противно. - А ведь, топча их, я топчу и себя.
Я от них недалеко ушел, еще недавно был такой же... Постой! Выходит, я
просто хочу смыться? Дать тягу. И чтобы не так стыдно было, чтобы не
утратить самоуважение, подвожу под это идейную базу? Никого я не
продал, все правильно, наука бессильна, так и должно быть... боже мой,
до чего подла и угодлива мысль интеллигента! (Между прочим, это я тоже
говорил или думал о ком-то другом. Все истины мы применяем к другим,
так ловчее жить.) А я как раз и есть тот интеллигент. Все пустил в
ход: презрение к толпе, теоретические рассуждения... М-да! - он
покраснел, лицу стало жарко. - Вот до чего может довести неудача. Ну
ладно, но что же я могу сделать?"
Вдруг его ноги будто прилипли к асфальту: навстречу размашисто
шагал парень с рюкзаком и плащом на руке. "Адам?!" Холод вошел в душу
Кравца, сердце ухнуло вниз - будто не человек, а ожившее угрызение
совести приближалось к нему. Глаза Адама были задумчивые и злые,
уголки рта недобро опущены. "Сейчас увидит, узнает..." - Виктор отвел
глаза, чтобы не выдать себя, но любопытство пересилило: взглянул в
упор. Нет, теперь Адам не был похож на "раба" - шел человек уверенный,
сильный, решившийся... В памяти всплыло: распатланная голова на фоне
сумеречных обоев, расширенные в тяжелой ненависти глаза,
пятикилограммовая чугунная гантель, занесенная над его лицом.
Приезжий прошел мимо. "Конечно, откуда ему узнать меня! -
облегченно выдохнул Кравец. - Но зачем он вернулся? Что ему надо?"
Он следил за удалявшимся в толпе парнем. "Может, догнать,
рассказать о случившемся? Все помощь... Нет. Кто знает, зачем его
принесло! - Его снова охватило отчаяние. - Доработались,
доэкспериментировались, черт! Друг от друга шарахаемся! Постой... ведь
есть и другой вариант! Но поможет ли?" - Виктор закусил губу,
напряженно раздумывая.
Адам затерялся среди гуляющих.
"Ну, хватит терзаний! - тряхнул головой Кравец. - Эта работа не
только моя. И удирать нельзя - надо ее спасать..."
Он вытащил из карманчика мелочь, пересчитал ее, проглотил голодную
слюну и вошел в почтамт.
Денег хватило в обрез на короткую телеграмму:
"Москва МГУ биофак Кривошеину. Вылетай немедленно. Валентин".
Отправив телеграмму, Виктор вышел на проспект и, дойдя до угла,
свернул на улицу, которая вела к Институту системологии. Пройдя
