- Почему же? И при чем здесь?..
- Да потому, что трезвые рассуждения она подменяет эффектной игрой
воображения.
- Ну, знаете ли, - разозлился Кривошеин, - у нас в системологии
рабочие гипотезы не подавляют ссылками на высказывания знакомых. Любая
идея приемлема, если она плодотворна.
- А у нас в биологии, товарищ аспирант, - заорал вдруг
Андросиашвили, выкатив глаза, - у нас в биологии, дорогой, приемлемы
лишь идеи, основанные на трезвом материалистическом подходе! А не на
осколках фантастической планеты! Мы имеем дело с более важным
явлением, чем техника, - с жизнью! И поскольку вы сейчас не "у вас", а
"у нас", советую это помнить! Всякий дилетант... цхэ! - и тотчас
успокоился, перешел на мирный тон. - Ладно, будем считать, что мы с
вами разбили по тарелке. Теперь серьезно: почему ваша гипотеза, мягко
говоря, сомнительна? Во-первых, "незадействованные" клетки мозга - это
определение из технического обихода к биологическим объектам
неприменимо. Клетки живут - стало быть, они уже задействованы.
Во-вторых, почему не предположить, что эти миллиарды нервных клеток в
мозгу образованы именно про запас?
Вано Александрович встал и посмотрел на Кривошеина сверху вниз:
- Я, дорогой товарищ аспирант, тоже слегка разбираюсь в технике -
как-никак студент-вечерник МЭИ! - и знаю, что у вас... г-хм! - у вас в
системотехнике есть понятие и проблема надежности. Надежность
электронных систем обеспечивают резервом деталей, ячеек и даже блоков.
Так почему не допустить, что природа создала в человеке такой же
резерв для надежной работы мозга? Ведь нервные клетки не
восстанавливаются.
- Больно велик резерв! - покрутил головой аспирант. - Обычный
человек обходится миллионом клеток из миллиардов возможных.
- А у талантливых людей работают десятки миллионов клеток! А у
гениальных... впрочем, у них еще никто не мерял - может быть, и сотни
миллионов. Возможно, мозг каждого из нас, так сказать, зарезервирован
на гениальную работу? Я склонен думать, что именно гениальность, а не
посредственность - естественное состояние человека.
- Эффектно сказано, Вано Александрович.
- О, я вижу, вы злой... Но как бы там ни было, эти возражения
имеют такую же ценность, как и ваша гипотеза об одичавших марсианах.
Цхэ, а если учесть, что я ваш руководитель, а вы мой аспирант, то они
имеют даже большую ценность! - он сел в кресло. - Но вернемся к
основному вопросу: почему человек наших дней не владеет вегетативной
системой и обменом веществ в себе? Знаете, почему? До этого дело еще
не дошло.
- Вот как!
- Да. Среда учит организм человека только одним способом:
условно-рефлекторной зубрежкой. Вы же знаете, что для образования
условного рефлекса надо многократно повторять ситуацию и раздражители.
Именно так возникает жизненный опыт. А чтобы образовался
наследственный опыт из безусловных рефлексов, надо зубрить многим
поколениям в течение тысячелетий... Вы правильно сказали о
биологической, не выраженной в словах, информации в организме.
Условные и безусловные рефлексы - это она и есть. А уж над рефлексами
властвует сознание человека - правда, в ограниченной мере. Ведь вы не
продумываете от начала до конца, какой мышце и насколько сократиться,
когда закуриваете папиросу, как не продумываете и весь химизм
мышечного сокращения... Сознание дает команду: закурить! А дальше
работают рефлексы - как специфические, приобретенные вами от
злоупотребления этой скверной привычкой: размять папиросу, втянуть
дым, - так и переданные от далеких предков общие: хватательные,
дыхательные и так далее...
Вано Александрович - непонятно, для иллюстрации или по потребности
- закурил папиросу и пустил вверх дым.
- Я веду к тому, что сознание управляет, когда есть чем управлять.
В оперативной части организма, где конечным действием, как подметил
еще Сеченов, является мышечное движение... ну, помните? -
Андросиашвили откинулся в кресле и с наслаждением процитировал: -
"Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда
его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой
мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге -
везде окончательным фактом является мышечное движение..." Ах, как
великолепно писал Иван Михайлович! - так вот в этой оперативной части
сознанию есть чем управлять, есть что выбрать из несчитанных миллионов
условных и безусловных рефлексов для каждой нешаблонной ситуации. А в
конструктивной части, где работает большая химия организма,
командовать сознанию нечем. Ну, прикиньте сами, какие условные
рефлексы у нас связаны с обменом веществ?
- Пить или не пить, положите мне побольше хрена, терпеть не могу
свинины, курение и... - Кривошеин замешкался, - н-ну, еще, пожалуй,
мыться, чистить зубы...
- Можно назвать еще десяток таких же, - кивнул профессор, - но
ведь все это мелкие, наполовину химические, наполовину мышечные,
поверхностные рефлексики, а поглубже в организме безусловные
рефлексы-процессы, связанные так однозначно, что управлять нечем:
иссякает кислород в крови - дыши, мало горючего для мышц - ешь,
выделил воду - пей, отравился запретными для организма веществами -
болей или умирай. И никаких вариантов... И ведь нельзя сказать, что
жизнь не учила людей по части обменных реакций - нет, сурово учила.
Эпидемиями - как хорошо бы с помощью сознания и рефлексов разобраться,
какие бациллы тебя губят, и выморить их в теле, как клопов!
Голодовками - залечь бы в спячку, как медведь, а не пухнуть и не
умирать! Ранами и уродствами в драках всех видов - регенерировать бы
себе оторванную руку или выбитый глаз! Но мало... Все дело в
быстродействии. Мышечные реакции происходят за десятые и сотые доли
секунды, а самая быстрая из обменных - выделение надпочечником
адреналина в кровь - за секунды. А выделение гормонов железами и
гипофизом дает о себе знать лишь через годы, а то и раз за целую
жизнь. Так что, - он тонко улыбнулся, - эти знания не утрачены
организмом, они просто еще не приобретены. Уж очень трудно человеку
"вызубрить" такой урок...
- ...И поэтому овладение обменом веществ в себе может затянуться
на миллионы лет?
- Боюсь, что даже на десятки миллионов, - вздохнул Вано
Александрович. - Мы, млекопитающие, очень молодые жители Земли.
Тридцать миллионов лет - разве это возраст? У нас все еще впереди.
- Да ничего у нас не будет впереди, Вано Александрович! -
вскинулся Кривошеин. - Нынешняя среда меняется от года к году - какая
тут может быть миллионолетняя зубрежка, какое повторение пройденного?
Человек сошел с пути естественной эволюции, дальше надо самому что-то
соображать.
- А мы и соображаем.
- Что? Пилюли, порошки, геморройные свечи, клистиры и постельные
режимы! Вы уверены, что этим мы улучшаем человеческую породу? А может
быть, портим?
- Я вовсе не уговариваю вас заниматься "пилюлями" и "порошками",
если именно так вам угодно именовать разрабатываемые на кафедре новые
антибиотики, - лицо Андросиашвили сделалось холодным и высокомерным. -
Желаете заняться этой идеей - что ж, дерзайте. Но объяснить вам
нереальность и непродуманность выбора такой темы для аспирантской
работы и для будущей диссертации - мое право и моя обязанность.
Он поднялся, ссыпал окурки из пепельницы в корзину.
- Простите, Вано Александрович, я вовсе не хотел вас обидеть, -
Кривошеин тоже встал, понимая, что разговор окончен, и окончен
неловко. - Но... Вано Александрович, ведь есть интересные факты.
- Какие факты?
- Ну... вот был в прошлом веке в Индии некий Рамакришна,
"человек-бог", как его именовали. Так у него, если рядом били
человека, возникали рубцы на теле. Или "ожоги внушением":
впечатлительного человека трогают карандашом, а говорят, будто
коснулись горящей сигаретой. Ведь здесь управление обменом веществ
получается без "зубрежки", а?
- Послушайте, вы, настырный аспирант, - прищурился на него
Андросиашвили, - сколько вы можете за один присест скушать оконных
шпингалетов?
- Мм-м... - ошеломленно выпятил губы Кривошеин, - боюсь, что ни
одного. А вы?
- Я тоже. А вот мой пациент в те далекие годы, когда я практиковал
в психиатрической клинике имени академика Павлова, заглотал без
особого вреда для себя... - профессор, вспоминая, откинул голову, -
"шпингалетов оконных - пять, ложек чайных алюминиевых - двенадцать,
ложек столовых - три, стекла битого - двести сорок граммов, ножниц
хирургических малых - две пары, вилок - одну, гвоздей разных -
четыреста граммов...". Это я цитирую не протокол вскрытия, заметьте, а
историю болезни - сам резекцию желудка делал. Пациент вылечился от
мании самоубийства, жив, вероятно, и по сей день. Так что, - профессор
взглянул на Кривошеина с высоты своей эрудиции, - в научных делах
лучше не ориентироваться ни на религиозных фанатиков, ни на мирских
психопатов... Нет, нет! - он поднял руки, увидев в глазах Кривошеина
желание возразить. - Хватит спорить. Дерзайте, препятствовать не буду.
Не сомневаюсь, что вы обязательно попытаетесь регулировать обмен
веществ какими-нибудь машинными, электронными способами...
Вано Александрович посмотрел на аспиранта задумчиво и устало,
улыбнулся.
- Ловить жар-птицу голыми руками - что может быть лучше! Да и цель
святая: человек без болезней, без старости - ведь старость тоже
приходит от нарушения обмена веществ... Лет двадцать назад я,
вероятно, позволил бы и себя зажечь этой идеей. Но теперь... теперь
мне надо делать то, что можно сделать наверняка. Пусть даже это будут
пилюли...
Кривошеин свернул на поперечную улицу к Институту системологии и
едва не столкнулся с рослым человеком в синем, не по погоде теплом
плаще. От неожиданности с обоими случилась неловкость: Кривошеин
отступил влево, пропуская встречного, - тот сделал шаг вправо. Потом
оба, уступая друг другу дорогу, шагнули в другую сторону. Человек с
изумлением взглянул на Кривошеина и застыл.
- Прошу прощения, - пробормотал тот и проследовал дальше.
Улица была тихая, пустынная - Кривошеин вскоре расслышал шаги за
спиной, оглянулся: человек в плаще шел на некотором отдалении за ним.
"Ай да Онисимов! - развеселился аспирант. - Сыщика приклеил, цепкий
мужчина!" Он для пробы ускорил шаг и услышал, как тот зачастил. "Э,
шут с ним! Не хватало мне еще заметать следы". - Кривошеин пошел
спокойно, вразвалочку. Однако спине стало неприятно, мысли вернулись к
действительности.
"Значит, Валька поставил еще эксперимент - а может, и не один?
Получилось неудачно: труп, обратившийся в скелет... Но почему в его
дела стала вникать милиция? И где он сам? Дунул, наверно, наш Валечка
на мотоцикле куда подальше, пока страсти улягутся. А может, все-таки в
лаборатории?"
Кривошеин подошел к монументальным, с чугунными выкрутасами
воротам института. Прямоугольные каменные тумбы ворот были настолько
объемисты, что в левой свободно размещалось бюро пропусков, а в правой
- проходная. Он открыл дверь. Старик Вахтерыч, древний страж науки,
клевал носом за барьерчиком.
- Добрый вечер! - кивнул ему Кривошеин.
- Вечир добрый, Валентин Васильевич! - откликнулся Вахтерыч, явно
не собираясь проверять пропуск: на проходной привыкли к визитам
заведующего лабораторией новых систем в любое время дня и ночи.
Кривошеин, войдя в парк, оглянулся: верзила в плаще топтался возле
