все сложнее и обыденнее... Что пенять на дамочку - я сам не лучше.
Когда-то в глупом возрасте я не верил своему отцу. Любил его, по не
верил. Не верил, что он участвовал в революциях, в гражданской войне,
был ротным у Чапаева, встречался с Лениным... Все началось с фильма
"Чапаев": в нем не было отца! Был достоверный Чапаев и другие герои -
они сильными голосами произносили яркие отрывистые фразы... а бати не
было! Да и вообще батя - какой он чапаевец? Не ладил с мамкой. Говорил
дребезжащим от вставных челюстей голосом, на ночь клал их в стакан.
Неправильно (не как в кино) выговаривал слова, мудреные перевирал.
Опять же посадили в 1937 году... И когда он рассказывал соседкам во
дворе, как за большевистскую агитацию на фронте во времена Керенского
стоял два часа с полной выкладкой на бруствере окопа, как привозил в
Смольный Ленину серебряные "Георгии" от солдат-фронтовиков в фонд
революции, как, приговоренный казаками к казни, сидел в сарае... а
дворовые бабы охали, обмирали, всплескивали ладонями: "Карпыч-то наш
герой - ах, ах!" - я посмеивался и не верил. Я точно знал, какие
бывают герои - по кино, по радиопередачам..." Приезжий поморщился от
этих воспоминаний. "Э, в конечном счете это было не со мной! Впрочем,
главное: это было... Да, но похоже, что в великом способе передачи
информации - Искусстве - есть какой-то изъян. Посмотрят люди фильм или
спектакль, прочитают книгу, молвят: "Нравится..." - и идут дальше
жить, как жили: одни неплохо, другие так себе, а третьи и вовсе
паршиво. Искусствоведы часто находят изъян в потребителях информации:
публика, мол, дура, читатель не дорос... Принять такую точку зрения,
значит согласиться, что я сам дурак, что я не дорос... нет, не
согласен! Да и вообще валить на тупость и невежество людей - это не
конструктивный подход. Люди - они все-таки могут и понять и познать. В
большинстве своем они не тупицы и не невежды. Так что лучше все-таки
поискать изъян в способе - тем более что мне этот способ нужен для
экспериментальной работы..."
На глаза приезжему попалась будка телефона. Он сначала затуманенно
посмотрел на нее: что-то он должен сделать в этом предмете? Вспомнил.
Вздохнул глубоко, вошел в автомат, набрал номер лаборатории новых
систем. В ожидании ответа у него заколотилось сердце, пересохло во
рту. "Волнуюсь. Плохо..." В трубке звучали лишь долгие гудки. Тогда,
поколебавшись, он позвонил вечернему дежурному по Институту
системалогии:
- Вы не поможете мне разыскать Кривошеина? Он не в отпуске?
- Кривошеин? Он... нет, он не в отпуске. А кто спрашивает?
- Если он сегодня появится в институте, передайте ему, пожалуйста,
что приехал... Адам.
- Адам? А как фамилия?
- Он знает. Так не забудьте, пожалуйста.
- Хорошо. Не забуду.
Приезжий вышел из будки с облегчением: только сейчас он понял, что
совершенно не готов к встрече. "Ну, делать нечего, раз приехал...
Может быть, он дома?"
Он сел в троллейбус. Окутанные синими сумерками улицы города не
занимали его: он уехал летом и вернулся летом, все в зелени, и вроде
ничего не изменилось.
"Ну, так все-таки, как применить информацию Искусства в нашей
работе? И можно ли применить? Вся беда в том, что эта информация не
становится ни жизненным опытом человека, ни точными знаниями, а именно
на опыте и знаниях строят люди свои поступки. По большому счету должно
быть так: прочел человек книгу - стал понимать себя и знакомых,
поглядел подлец спектакль - ужаснулся и стал честным человеком, сходил
трусишка в кино - вышел храбрецом. И чтобы на всю жизнь, а не на пять
минут. Наверно, именно о таком действии своей информации мечтают
писатели и художники. Почему же не выходит? Давай прикинем..
Информация Искусства строится по образцу повседневной. Она конкретна,
содержит лишь неявные и нестрогие обобщения, но не реальна, а только
правдоподобна. Пожалуй, в этом ее слабость. Она не может быть
применена как научная: чтобы человек мог на ее основе проектировать и
планировать свою жизнь, для этого она недостаточно обща и объективна.
Нельзя ею и руководствоваться как повседневной - и именно из-за ее
конкретности, которая никогда не совпадает с конкретной жизнью данного
читателя.
Да если бы и совпадала, кто же захочет жить под копирку?
Скопировать прическу - еще куда ни шло, но копировать рекомендуемую
массовым тиражом жизнь... Видимо, идея "воспитывать на литературных
образцах" рождена мыслью, что человек произошел от обезьяны и ему
свойственна подражательность. Но человек - уже давно человек, миллион
лет. Еще ему свойственны самоутверждение и оригинальность поведения,
он знает, что так вернее".
- Академгородок? - прохрипел в динамике голос водителя.
Приезжий вышел - и сразу увидел, что ехал напрасно. Два ряда
стандартных пятиэтажных домов, сходясь в перспективе, смотрели друг на
друга светящимися окнами. Но в доме N_33 в окнах угловой квартиры на
пятом этаже света не было.
Чувство облегчения, что неприятная встреча с Кривошеиным снова
оттягивается, смешалось у парня с досадой: ночевать-то негде! Обратным
троллейбусом он вернулся в центр, стал обходить гостиницы - мест,
конечно, нигде не было.
И снова его захватили мысли - они теперь скрашивали унылые поиски
ночлега.
"...И чем далее мы живем, тем больше убеждаемся в многообразии
жизненных ситуаций, к которым неприменимы те решения, что описаны в
книгах или показаны в кино. И начинаем воспринимать информацию
Искусства как квазижизнь, в которой все не так. В ней можно безопасно
пережить рискованное приключение - даже со смертельным исходом,
проявить принципиальность, не нажив неприятностей по службе... словом,
почувствовать себя, хоть и ненадолго, иным: более умным, красивым,
смелым, чем ты есть на самом деле. Неспроста люди, которые живут
однообразной порядочной жизнью, обожают авантюрные романы и
детективы..."
Он вышел на сияющий огнями фонарей и реклам проспект Маркса.
"И применяем мы эту великую информацию по пустякам: для
развлечения, для провождения времени. Или чтоб девушку очаровать
подходящим стишком... Эта информация не своя. Не сам дошел до решений
и истин. Сиди, смотри или читай, как за прозрачной стенкой идет
выдуманная жизнь, - ты лишь "приемник информации"! Правда, бывали
случаи, когда "приемники" не выдерживали и пытались влиять: то - батя
как-то рассказывал - красноармеец в Самаре однажды "вдарил из винта" в
артиста выступавшего в роли Колчака во фронтовой пьеске, а еще ранее в
Нижнем Новгороде публика избила исполнителя роли Яго - за правдивость
игры... Сама идея разбить прозрачную стенку, влиять - здоровая... В
ней что-то есть..."
Мысль, еще не оформившаяся в- слова, смутная, как предчувствие,
зрела в голове приезжего. Но в этот момент его мягко тронули за плечо.
Он оглянулся: рядом стояли трое в штатском. Один из них небрежно
провел перед его лицом красной книжечкой:
- Предъявите документы, гражданин.
Приезжий недоуменно пожал плечами, поставил на асфальт рюкзак,
достал из кармана паспорт. Оперативник прочел первую страницу, перевел
глаза с фотографии на его лицо, потом снова на фотографию - и
возвратил паспорт.
- Все в порядке. Прошу извинить.
"Уфф!" Парень подхватил рюкзак и, стараясь не ускорять шага,
двинулся к гостинице "Театральная". Настроение у него испортилось.
"Может быть, не стоило мне приезжать?"
Трое отошли к табачному киоску. Там их ждал также одетый в
штатское милиционер Гаевой.
- Ну, я же говорил, - победно сказал он.
- Не тот... - вздохнул оперативник. - Какой-то Кривошеин Валентин
Васильевич. А по фотографии и словесному портрету - точно Кравец.
- Словесный портрет, словесный портрет... что словесный портрет?!
- рассердился Гаевой. - Я ж его видел, сопровождал: тот без седин,
моложе лет на десять, да и пощуплее будет.
- Пошли на вокзал, ребята, - предложил второй оперативник. - Что
он, в самом деле, дурной: по проспекту гулять!
Виктор Кравец в это время действительно пробирался по темной
пустынной улочке.
...Выбросившись тогда на ходу из милицейской машины, он через
городской парк выбрался на склоны Днепра, лежал в кустах, ждал
темноты. Хотелось курить и есть. Низкое солнце золотило утыканный
пестрыми грибками песок Пляжного острова; там копошились купающиеся.
Маленький буксир, распустив от берега до берега водяные усы, торопился
вверх, к грузовому порту, за новой баржей. Внизу под обрывом шумели на
набережной машины и трамваи.
"Доработались... Все мы продумали: методику опытов, варианты
применения способа, даже влияние его на положение в мире - только
такой вариант не предусмотрели. Так шлепнуться с большой высоты мордой
в грязь: из исследователей в преступники! Боже мой, ну что это за
работа такая: один неудачный опыт - и все летит в тартарары. И я не
готов к этой игре со следователями и экспертами, настолько не готов,
что хоть иди в библиотеку и штудируй уголовный кодекс - и что там еще
есть? - процессуальный кодекс, что ли! Я не знаю правил игры и могу ее
проиграть... собственно, я ее уже почти проиграл. Библиотека... какая
теперь может быть библиотека!"
Градирни электростанции на той стороне Днепра исходили толстыми
клубами пара - казалось, что они вырабатывают облака. Солнце нижним
краем касалось их.
"Что же теперь делать? Вернуться в милицию, рассказать все
"чистосердечно" и самым унизительным образом выдать то, что мы берегли
от дурного глаза? Выдать не ради спасения работы - себя. Потому что
работу этим не спасешь: через два-три дня в лаборатории все начнет
гнить-и ничего не докажешь, никто не поверит, и не узнает, что там
было... Да и себя я этим не спасу: Кривошеин-то погиб. Он, как
говорится, на мне... Пойти к Азарову, все объяснить? Ничего ему сейчас
не объяснишь. Я теперь для него даже не студент-практикант - темная
личность с фальшивыми документами. Его, конечно, известили о моем
побеге, теперь он, как лояльный администратор, должен содействовать
милиции... Вот она, проблема людей, в полный рост. Все наши беды от
нее. Даже точнее - от того, что никак не хотели смириться с тем, что
не можем решить ее лабораторным способом. Ну еще бы: мы! Мы, которые
достигли таких результатов! Мы, у которых в руках неслыханные
возможности синтеза информации! Куда к черту... А эта проблема нам не
по зубам, пора признаться. А без нее какой смысл имеет остальное?"
Солнце садилось. Кравец поднялся, смахнул траву с брюк, пошел
вверх по тропинке, не зная куда и зачем. В брюках позванивала мелочь.
Он посчитал: на пачку сигарет и сверхлегкий ужин. "А дальше?" Две
студентки, устроившись на скамье в кустах готовиться к экзаменам, с
интересом поглядели на красивого парня, помотали головами, отгоняя
грешные мысли, уткнулись в конспекты. "М-да... в общем-то не пропаду.
Может, отправиться к Лене? Но она, наверно, тоже под наблюдением,
застукают..."
Тропинка вывела на тихую, безлюдную улочку. Из-за заборов
свешивались ветви, усеянные начавшими краснеть вишнями. В конце улицы
пылало подсвеченное снизу рыжее облако.
Быстро темнело. Вечерняя прохлада пробиралась под рубашку, надетую
на голое тело. На противоположной стороне улицы в квартале от Виктора
вышли из полумрака два человека в фуражках. "Милиция!" Кравец метнулся
в переулок. Пробежав квартал, остановился, чтобы успокоить сердце.
"Дожил! Двадцать лет не бегал ни от кого, как мальчишка из чужого
сада... - От беспомощности и унижения курить хотелось просто
нестерпимо. - Игра проиграна! Надо признать это прямо - и выходить.
