паспортам, которые она сама выдает, то ему, видимо, придется
переквалифицироваться из биолога в удостоверителя личностей всех своих
аспирантов, студентов, родственников, а также всех действительных
членов и членов-корреспондентов Академии наук, коих он, Андросиашвили,
имеет честь знать! Но в этом случае естественным образом может
возникнуть вопрос: а кто он такой сам, профессор Андросиашвили, и не
следует ли для удостоверения его сомнительной личности доставить сюда
на оперативной машине ректора университета или, чтоб вернее,
президента Академии наук?
Выговорив все это на одном дыхании, Вано Александрович на прощание
качнул головой: "Нэхорошо! Доверять надо!" - и исчез с экрана.
Микрофоны донесли до Днепровска звук хлопнувшей двери. Экран показал
лысого толстяка в майорских погонах на голубой рубашке; он мученически
скривил лицо:
- Что вы, товарищи, сами не могли разобраться? Конец!
Экран погас.
"А Вано Александрович до сих пор на меня в обиде, - спускаясь по
лестнице впереди сердито сопящего Онисимова, размышлял Кривошеин. -
Оно и понятно: пожалел человека, принял в аспирантуру вне конкурса, а
я к нему всей спиной, скрытничаю. Не прими он меня - ничего бы не
было. На экзаменах я плавал, как первокурсник. Философия и иностранный
еще куда ни шло, а вот по специальности... Конечно, разве наспех
прочитанные учебники замаскируют отсутствие систематических знаний?"
...Это было год назад. После вступительного экзамена по биологии
Андросиашвили пригласил его к себе в кабинет, усадил в кожаное кресло,
сам стал у окна и принялся рассматривать, склонив к правому плечу
крупную лысеющую голову.
- Сколько вам лет?
- Тридцать четыре года.
- На пределе... В следующем году отпразднуете в кругу друзей
тридцатипятилетие и поставите крест на очной аспирантуре. А в
заочную... впрочем, заочная аспирантура существует не для учебы, а для
дополнительного оплачиваемого отпуска, не будем о ней говорить. Я
прочел ваш автореферат - хороший автореферат, зрелый автореферат,
интересные параллели между работой нервных центров и электронных схем
проводите. "Отлично" поставил. Но... - профессор взял со стола
ведомость, взглянул в нее, - экзамен вы не сдали, дорогой! То есть
сдали на "уд", что адекватно: с тройкой по специальности мы не берем.
У Кривошеина, наверно, изменилось лицо, потому что голос Вано
Александровича стал сочувственным:
- Послушайте, а зачем вам это надо: переходить на аспирантскую
стипендию? Я познакомился с вашими бумагами - вы в интересном
институте работаете, на хорошей должности работаете. Вы кибернетик?
- Системотехник.
- Для меня это все равно. Так зачем? Кривошеин был готов к этому
вопросу.
- Именно потому, что я системотехник и системолог. Человек - самая
сложная и самая высокоорганизованная система из всех нам известных. Я
хочу в ней разобраться целиком: как все построено в человеческом
организме, как связано, что на что влияет. Понять взаимодействие
частей, грубо говоря.
- Чтобы использовать эти принципы для создания новых электронных
схем? - Андросиашвили иронически скривил губы.
- Не только... и даже не столько это. Видите ли... когда-то было
все не так. Зной и мороз, выносливость в погоне за дичью или в бегстве
от опасности, голод или грубая нестерильная пища типа сырого мяса,
сильные механические перегрузки в работе, драка, в которой прочность
черепа проверялась ударами дубины, - словом, когда-то внешняя среда
предъявляла к человеку такие же суровые требования, как-ну, скажем,
как сейчас военные заказчики к аппаратуре ракетного назначения. (Вано
Александрович хмыкнул, но ничего не произнес.) Такая среда за сотни
тысячелетий и сформировала "хомо сапиенс" - Разумное Позвоночное
Млекопитающее. Но за последние двести лет, если считать от изобретения
парового двигателя, все изменилось. Мы создали искусственную среду из
электромоторов, взрывчатки, фармацевтических средств, конвейеров,
систем коммунального обслуживания, транспорта, повышенной радиации
атмосферы, электронных машин, профилактических прививок, асфальтовых
дорог, бензиновых паров, узкой специализации труда... ну, словом,
современную жизнь. Как инженер, и я в числе прочих развиваю эту
искусственную среду, которая сейчас определяет жизнь "хомо сапиенс" на
девяносто процентов, а скоро будет определять ее на все сто - природа
останется только для воскресных прогулок. Но как человек я сам
испытываю некоторое беспокойство... - Он перевел дух и продолжал: -
Эта искусственная среда освобождает человека от многих качеств и
функций, приобретенных в древней эволюции. Сила, ловкость,
выносливость нынче культивируются только в спорте, логическое
мышление, утеху древних греков, перехватывают машины. А новых качеств
человек не приобретает - уж очень быстро меняется среда, биологический
организм так не может. Техническому прогрессу сопутствует
успокоительная, но малоаргументированная болтовня, что человек-де
всегда останется на высоте положения. Между тем - если говорить не о
человеке вообще, а о людях многих и разных - это уже сейчас не так, а
далее будет и вовсе не так. Ведь далеко не у каждого хватает
естественных возможностей быть хозяином современной жизни: много
знать, многое уметь, быстро выучиваться новому, творчески работать,
оптимально строить свое поведение.
- Чем же вы им хотите помочь?
- Помочь - не знаю, но хотя бы изучить как следует вопрос о
неиспользуемых человеком возможностях своего организма. Ну, например,
отживающие функции - скажем, умение наших с вами отдаленных предков
прыгать с дерева на дерево или спать на ветке. Теперь это не нужно, а
соответствующие нервные клетки остались. Или взять рефлекс "мороз по
коже" - по коже, на которой почти уже нет волос. Его обслуживает
богатейшая нервная сеть. Может, удастся перестроить,
перепрограммировать старые рефлексы на новые нужды?
- Так! Значит, мечтаете модернизировать и рационализировать
человека? - Андросиашвили выставил вперед голову. - Будет уже не "хомо
сапиенс", а "хомо мо-дернус рационалис", да? А вам не кажется, дорогой
системотехник, что рационалистическим путем можно превратить человека
в чемодан с одним отростком, чтобы кнопки нажимать? Впрочем, можно и
без отростка, с управлением от биотоков мозга...
- Если уж совсем рационалистически, то можно и без чемодана, -
заметил Кривошеин.
- Тоже верно! - Вано Александрович склонил голову к другому плечу,
с любопытством посмотрел на Кривошеина.
Они явно нравились друг другу.
- Не рационализировать, а обогатить - вот над чем я размышляю.
- Наконец-то! - профессор быстро зашагал по кабинету. - Наконец-то
в широкие массы работников техники, покорителей мертвой природы,
создателей "искусственной среды" начала проникать мысль, что и они
люди! Не сверхчеловеки, которые с помощью интеллекта и справочников
могут преодолеть все и вся, а просто люди. Ведь чего только не
пытаемся мы изучить и понять: элементарные частицы, вакуум,
космические лучи, антимиры, тайну Атлантиды... Себя лишь не хотим
изучить и понять! Это, понимаете ли, трудно, неинтересно, в руки не
дается... Цхэ, мир может погибнуть, если каждый станет заниматься тем,
что в руки дается! - Голос его зазвучал более гортанно, чем обычно. -
Человек чувствует биологический интерес к себе, только когда в
больницу идти надо, бюллетень выписывать надо... И верно, если так
пойдет, то можно обойтись и без чемодана. Как говорят студенты:
обштопают нас машины как пить дать! - Он остановился против
Кривошеина, склонил голову, фыркнул: - Но все-таки вы дилетант,
дорогой системотехник! Как у вас запросто выходит: перепрограммировать
старые рефлексы... Ах, если бы это было столь же просто, как
перепрограммировать вычислительную машину! М-да... но, с другой
стороны, вы инженер-исследователь, с идеями, со свежим взглядом на
предмет, отличным от нашего, чисто биологического... Ай, что я говорю!
Зачем внушаю несбыточные надежды, будто из вас что-то выйдет?! - Он
отошел к окну. - Ведь диссертацию вы не напишете и не защитите, да у
вас и замыслы совсем не те. Да?
- Не те, - сознался Кривошеин.
- Вот видите. Вы вернетесь в свою системологию, а мне от ректората
достанется, что я научный кадр не воспитал... Цхэ, беру! - без всякого
перехода заключил Андросиашвили. Он подошел к Кривошеину. - Только
придется учиться, пройти полный курс биологических наук. Иначе не
изыщете вы никаких возможностей в человеке, понимаете?
- Конечно! - радостно закивал тот. - За тем и приехал.
Профессор оценивающе посмотрел на него, притянул за плечо:
- Я вам сэкрет открою: я сам учусь. На вечернем факультете
электронной техники в МЭИ, на третьем курсе. И лекции слушаю, и
лабораторки выполняю, и даже два "хвоста" имею: по промэлектронике и
по квантовой физике. Тоже хочу разобраться, что к чему, помогать мне
будете... только тес!
Они вернулись в кабинет Онисимова. Матвей Аполлонович начал ходить
от стены к стене. Кривошеин взглянул на часы: начало шестого -
поморщился, жалея о бестолково потерянном времени.
- Итак, все, Матвей Аполлонович, мое алиби доказано. Верните мне,
пожалуйста, документы, и расстанемся.
- Нет, погодите! - Онисимов вышагивал по комнате вне себя от
ярости и растерянности.
Матвей Аполлонович, как уже упоминалось выше, был опытный
следователь, и сейчас он ясно понимал, что все факты этого треклятого
дела обернулись против него самого. Кривошеин жив, стало быть,
установленная и запротоколированная смерть Кривошеина - ошибка.
Личность того, кто погиб или умерщвлен в лаборатории, он не установил,
причину смерти или способ умерщвления - тоже и даже не представляет,
как к этому подступиться... Мотивов преступления он не знает, версии
летят к черту, трупа нет! В фактах все это выглядит так, что дознание
проведено следователем Онисимовым из рук вон плохо... Матвей
Аполлонович попытался собраться с мыслями. "Академик Азаров опознал
труп Кривошеина. Профессор Андросиашвили опознал живого Кривошеина и
засвидетельствовал его алиби. Значит, либо тот, либо другой дали
ложные показания. Кто именно - не ясно. Значит, надо привлекать обоих.
Но... привлечь к дознанию таких людей, взять их на подозрение, а потом
снова окажется, что я забрел не туда! Это ж костей не соберешь..."
Словом, сейчас Матвей Аполлонович твердо понимал одно: выпускать
Кривошеина из рук никак нельзя.
- Нет, погодите! Не придется вам, гражданин Кривошеин, вернуться к
вашим темным делам! Думаете, если вы это... загримировали покойника, а
потом уничтожили труп, так и концы в воду? Мы еще проверим, кто такой
Андросиашвили и по каким мотивам он вас выгораживает! Улики против вас
не снимаются: отпечатки пальцев, контакт с бежавшим, попытка вручить
ему деньги...
Кривошеин, сдерживая раздражение, поскреб подбородок.
- Я, собственно, не понимаю, что вы мне инкриминируете: что я убит
или что я убийца?
- Разберемся, гражданин! - теряя остатки самообладания, проговорил
Онисимов. - Разберемся! Только не может такого быть, чтобы вы в этом
деле оказались ни при чем... не может быть!
- Ах, не может быть?! - Кривошеин шагнул к следователю, лицо его
налилось кровью. - Думаете, если вы работаете в милиции, то знаете,
что может и что не может быть?!
И вдруг его лицо начало быстро меняться: нос выпятился вперед,
утолстился, полиловел и отвис, глаза расширились и из зеленых стали
черными, волосы над лбом отступили назад, образуя лысину, и поседели,
