разработке блоков памяти, которую когда-то вели мы с Валеркой, и
получается, что Гарри был едва ли не автор и руководитель ее; прямо
это не сказано, но догадаться можно. Во-вторых, он предался вольной
импровизации в части истолкования и домысливания полученных
результатов и основательно заврался. В-третьих, у него даже давно
известные факты, установленные зарубежными системотехниками и
электронщиками, идут за фразой "Исследованиями установлено...". Как же
наш ученый совет-то пропустил такое? Месяц май, половина людей в
командировках и отпусках.
Нет, это ему так не пройдет".
"19 мая.
- Ты арифметику знаешь? - спросил Кравец, когда я изложил ему суть
дела и свои намерения.
- Знаю, а что?
- Тогда считай: два дня на подготовку к участию в защите плюс день
защиты... плюс месяц нервотрепки после нее - ты ведь не маленький,
знаешь, что такие штуки даром не проходят. Что больше весит: месяц
наших исследований, результаты которых со временем повлияют на мир
сильней всей нынешней техники, или халтурная диссертация, которая ни
на что не повлияет? Одной больше, одной меньше - и все.
- М-да... а теперь я тебе расскажу другую арифметику. Вот мы с
тобой одинаковые люди и одинаковые специалисты, кое в чем ты даже меня
превосходишь. Но если я сейчас пойду к тому же ученому секретарю
Хилобоку и, не особенно утруждая себя обоснованиями, заявлю ему, что
практикант Кравец глуп, не разбирается в азах вычислительной техники
(даже арифметику знает слабо), портит приборы и тайком льет спирт...
что будет с практикантом Кравцом? Вон- ив института и вон из
общежития. И пропал практикант. Никому он ничего не докажет, потому
что он всего лишь студент. Вот такую же силу по сравнению с вами
наберет Хилобок, став доктором наук. Я тебя убедил?
Я его настолько убедил, что он тут же отправился в библиотеку
подбирать выписки из открытых литературных источников.
Могу и еще обосновать: нам надо думать не только об исследованиях,
но и о том, что когда-то придется защищать правильные применения
открытия. А это мы не умеем. Этому надо учиться.
Да к черту осторожные обоснования! В конце концов живу я на свете
или мне это только кажется?"
"22 мая. Все началось обыкновенно. В малом зале КБ собралась
небольшая, но представительная аудитория! Гарри Харитонович приколол к
доске листы ватмана с разноцветными схемами и графиками, картинно стал
возле и произнес положенную двадцатиминутную речь. Допущенные слушали,
испытывая привычную неловкость. Одни совсем не понимали, о чем речь;
другие кое-что понимали, кое-что нет; третьи все понимали: и кто такой
Гарри Хилобок, и что у него за работа, и почему он ее засекретил... Но
каждый уныло думал, что нечего соваться в чужой огород, да и
достаточно ли он сам совершенен, чтобы критиковать других? Обычные
сонные размышления, благодаря которым в науку прошмыгнула уже не одна
тысяча бездарей и пройдох.
Гарри кончил. Председательствующий прочел отзывы. Приятные отзывы,
ничего не скажешь (кто же станет неприятные представлять на защиту?).
Для меня серьезной неожиданностью было лишь то, что и Аркадий
Аркадьевич дал отзыв. Затем были выступления официальных оппонентов.
Известно, что такое официальный оппонент: он, чтобы оправдать свое
название, отмечает некоторые недоделки, некоторые несоответствия, "а в
целом работа соответствует... автор заслуживает...". Впрочем, не буду
грешить: оппонент из Москвы очень квалифицированно поиздевался над
всеми положениями диссертации и дал понять, что ее можно раздолбать,
но он сделал это настолько тонко и осторожно, что его вряд ли понял
сам Гарри; "а в целом работа заслуживает...".
И наконец: "Кто желает выступить?" Обычно к этому времени все
чувствуют отвращение к происходящему, никто ничего не желает,
диссертант благодарит - все.
Завлабораторией В. Кривошеин сделал глубокий вдох и выдох (к этому
времени я осознал, что скандал получится серьезный) и поднял руку.
Гарри Харитонович был неприятно поражен. Я, как и он, говорил 20 минут
и в развитие своих доводов передавал членам совета журналы,
монографии, брошюры, в которых излагались без ссылок на Хилобока
защищаемые им результаты; затем воспроизвел на доске его схему...
неважно, чего именно, тем более что единственным достоинством ее была
"оригинальность", и доказал, что поскольку... то схема на частотах
требуемого диапазона работать не будет. В зале стало шумно.
Затем выступил кандидат наук В. Иванов, прилетевший (не без моего
звонка) из Ленинграда. Он тоже уточнил приоритетные данные и разобрал
"оригинальную" часть диссертации; речь Валерки была исполнена эрудиции
и тонкого юмора. В зале стало еще бодрее - и пошло!
Мой старый знакомец Жалбек Балбекович Пшембаков стал уточнять у
Гарри: как же в схеме .N_2 осуществляется... (об этом тоже не стоит).
Хилобок не знал как, но попытался отбиться порцией разжижающей мозги
болтовни. За ним вступили в интересный разговор другие работники КБ. В
заключение выступил главный инженер КБ, профессор и лауреат... (его
фамилию не рекомендовано упоминать всуе). "Мне с самого начала
казалось, что здесь что-то не то", - начал он.
Словом, не помогла Хилобоку первая форма: раздолбали его
диссертацию, как бог черепаху! На Гарри жалко было смотреть. Все
расходились по своим делам, а он скалывал с доски роскошные ватманы -
и упругие листы, свертываясь, били его по усам. Я подошел помочь.
- Спасибо уж, не надо, - пробурчал Хилобок. - Что - довольны? Сами
не защищаетесь и другим не даете. Легко живете, Валентин Васильевич,
природа наделила вас способностями...
- Хорошенькое дело, легко! - опешил я. - Зарплата в два раза
меньше, чем у вас, отпуск тоже. А работы и забот сверх головы...
- Сами себе прибавляете забот-то, зачем вам было в это дело
вмешиваться? - Гарри, сворачивая листы, взглянул на меня многообещающе
и зло. - Об институте надо думать, не только о себе да обо мне... Ну,
да не здесь нам об этом говорить!
Это уж как водится. Но все равно: я сейчас себя удивительно хорошо
чувствую. Такое ощущение, что сделал если не более значительное, то,
несомненно, более нужное дело, чем наше открытие: прищемил гада.
Значит, можно? И не так страшно, как казалось.
Теперь и за будущее нашей работы как-то не так опасаюсь. Можно
одолевать и такие проблемы!
- А на работу это все-таки повлияло... - пробормотал
Онисимов-Кривошеин, наблюдая за "машиной-маткой". - Э, да что только
не влияет на работу!
"29 мая. Сегодня был вызван пред светлы очи Азарова. Он только
вернулся из командировки.
- Вы понимаете, что вы наделали?
- Но, Аркадий Аркадьевич, ведь диссертация".
- Речь идет не о диссертации Гарри Харитоновича, а о вашем
поведении! Вы подорвали престиж института, да как подорвали!
- Я высказал свое мнение.
- Да, но где высказали? Как высказали?! Неужели трудно понять, что
во внешней организации вы не просто инженер, который стремится
свести... э-э... научные счеты с кем-то (ну, Гарри накапал!), а
представитель Института системологии! Почему вы не высказали свое
мнение на предварительной защите?
- Я не знал о ней.
- Все равно вы могли даже после нее изложить свое мнение моему
заместителю - оно было бы учтено! (Это Вольтамперновым-то!)
- Оно не было бы учтено.
- Я вижу, мы не договоримся. Какие у вас планы на дальнейшее?
- Увольняться не собираюсь.
- Я вам этого и не предлагаю. Но мне кажется, что вам еще рано
руководить лабораторией. Ученый, работающий в коллективе, должен
учитывать интересы коллектива и, уж во всяком случае, не наносить ему
вред своими действиями. Полагаю, что на предстоящем конкурсе вам
трудно будет пройти на должность заведующего лабораторией... Вое. Я
вас не задерживаю.
Вот так. Сейчас по всему институту раздается оскорбленное
индюшиное болботанье: "Инженер против кандидата! Супротив доктора!"
Стараниями Гарри дело представляется так, будто я сводил с ним счеты.
Вспоминают старые мои грехи: выговор, аварию в лаборатории Иванова
(завхоз Матюшин носится с идеей взыскать с меня деньги за нанесенный
ущерб). Спохватились, что я не представил годовой отчет о работе, хотя
тема 154 кончается лишь в этом году. Поговаривают, что надо образовать
комиссию по проверке работы лаборатории.
Недоброжелатели кричат, доброжелатели шепчут сочувственно и с
оглядочкой: "Здорово ты Хилобока приделал... Так ему, болвану и
надо... Ну, теперь тебя съедят..." И советуют, куда перейти. "Так вы
бы вступились!" - "Ну, видишь ли... - разводит руками тот же теплый
парень Федя Загребняк. - Что я могу? Это же не моя специальность..."
Все-таки гнусная жизнь у узкого специалиста. Сытая, обеспеченная,
но гнусная. Все его жизненные интересы сосредоточены вокруг
каких-нибудь там элементов пассивной памяти, да и то не любых
элементов, а на криотронах, да к то не на любых криотронах, а
пленочных, да и то не из любых пленок, а только из
свинцово-оловянных... Рабочий, крестьянин, техник, инженер широкого
профиля, учитель и даже канцелярист могут найти приложение своим силам
и знаниям во множестве занятий, предприятий и учреждений, а этими
треклятыми пленками занимаются в двух-трех институтах на весь Союз.
Куда деваться в случае чего бедному Фене? Сиди и не чирикай... В
сущности, узкая специализация - это способ самопорабощения.
Поэтому у нас, в среде узких специалистов, почти никогда не
бывает, чтоб все за одного (кроме случаев, когда этот один - Азаров);
все на одного - это другое дело, это легче. Поэтому и разгораются
страсти при каждом нарушении научной субординации. "Это ж каждого так
могут провалить!" - возопил Вольтампернов. И пошло...
Ладно, перетерпим. Выстоим. Главное - дело сделано. Я ведь знал,
на что иду. Но противно. Сил нет как противно..."
Онисимов погасил папиросу, впился взглядом в машину. В
расположении шлангов что-то медленно и неощутимо изменилось. Они будто
напряглись. По некоторым прошла дрожь сокращений. И - Онисимов даже
вздрогнул - первая капля из левого темно-серого шланга звонко
ударилась о дно бака.
Онисимов приставил к баку лесенку, взобрался по ней. Подставил
ладонь под шланг. За минуту в нее набралась лужица густой золотистой
жидкости. Под ней, как под увеличительным стеклом, вырисовавылись
линии кожи. Он сосредоточился: кожа исчезла, обнажились красные
волоконца мышц, белые косточки фаланг, тяжи сухожилий... "Ах, если бы
они это знали и умели, - вздохнул он, - опыт пошел бы не так. Не
знали... И это повлияло".
Он выплеснул жидкость в бак, опустился на пол, вымыл руку под
краном. Звон капель из всех шлангов теперь звучал по-весеннему весело
и дробно.
- Работа! Крепка же ты, машина, - с уважением сказал
Онисимов-Кривошеин. - Крепка, как жизнь.
Ему явно не хотелось уходить из лаборатории. Но, взглянув на часы,
он заспешил, надел пиджак.
- Доброе утро, Матвей Аполлонович! - радостно приветствовал его
Хилобок. - Уже работаете? Я вот вас дожидаюсь, сообщить хочу, - он
приблизил усы к уху Онисимова. - Вчера в квартиру Кривошеина эта...
женщина его бывшая приходила, Елена Ивановна Коломиец, что-то взяла и
ушла. И еще кто-то там был, всю ночь свет горел.
- Понятно. Хорошо, что сообщили. Как говорится, правосудие вас не
забудет.
- Что ж, я всегда пожалуйста. Мой долг!
- Долг-то долг, - голос Онисимова стал жестким, - а не движут ли
вами, гражданин Хилобок, какие-либо иные привходящие мотивы?
