Все-таки здорово, что ты приехал.
"Нет, человека не так просто сбить с пути! - мысленно приговаривал
Кривошеин, направляясь к институту. - Великое дело, большая идея могут
подчинить себе все, заставят забыть и об обидах, и о личных
устремлениях, и о несовершенстве... Человек стремится к лучшему, все
правильно!"
Мимо мчались переполненные утренние троллейбусы и автобусы. В
одном из них аспирант заметил Лену: она сидела у окна и рассеянно
смотрела вперед. Он остановился на секунду, проводил ее взглядом. "Ах,
Ленка, Ленка! Как ты могла?" Чтение дневника произвело на аспиранта
действие, которое не произвело бы ни на кого другого: он будто прожил
этот год в Днепровске. Сейчас он был просто Кривошеин - и сердце его
защемило от воспоминания об обиде, которую ему (да, ему!) нанесла эта
женщина.
"...Я знаю, к чему идут наши исследования, не будем прикидываться:
мне лезть в бак. Мы с Кравцом производим мелкие поучительные опыты над
своими конечностями, я недавно даже срастил себе жидкой схемой
порванную давным-давно коленную связку и теперь не прихрамываю. Все
это, конечно, чудо медицины, но мы-то замахнулись на большее - на
преобразование всего человека! Здесь мельчить нельзя, так мы еще 20
лет протопчемся около бака. И лезть именно мне, обычному естественному
человеку, - Кравцу в баке уже делать нечего.
В сущности, предстоит испытать не "машину-матку" - себя. Все наши
знания и наши приемы слова доброго не стоят, если у человека не хватит
воли и решимости подвергнуть себя информационным превращениям в
жидкости.
Конечно, я не вернусь из этой купели преобразившимся. Во-первых, у
нас нет необходимое информации для основательных переделок организма и
интеллекта человека, а во-вторых, для начала этого и не надо:
достаточно испытать полное включение в "машину-матку", доказать, что
это, возможно, не опасно, - ну, и что-то в себе изменить. Так сказать,
сделать первый виток вокруг Земли.
А это возможно? А это не спасло? Вернусь ли я из "купели", с
орбиты, с испытаний - вернусь? Сложная штука "машина-матка" - сколько
нового в ней открыли, а до конца ее не знаем... Что-то мне не по себе
от блестящей перспективы наших исследований.
Мне сейчас самое время жениться, вот что. К черту осторожные
отношения с Ленкой! Она мне нужна. Хочу, чтобы она была со мной, чтобы
заботилась, беспокоилась и ругала, когда поздно вернусь, но чтобы
сначала дала поужинать. И (поскольку с синтезом дублей уже все ясно)
пусть новые Кривошеины появляются на свет не из машины, а благодаря
хорошим, высоконравственным взаимоотношениям родителей. И пусть
осложняют нам жизнь - я "за"! Женюсь! Как мне это раньше в голову не
пришло?
Правда, жениться сейчас, когда мы готовим этот эксперимент... Что
ж, в крайнем случае останется самая прочная память обо мне: сын или
дочь. Когда-то люди уходили на фронт, оставляя жен и детей, - почему
мне нельзя поступить так сейчас?
Возможно, это не совсем благонамеренно: жениться, когда есть
вероятность оставить вдову. Но пусть меня осудят те, кто шел или кому
идти на такое. От них я приму".
"12 мая.
- Выходи за меня замуж, Лейка. Будем жить вместе. И пойдут у нас
дети: красивые, как ты, и умные, как я. А?
- А ты действительно считаешь себя умным?
- А что?
- Был бы ты умный, не предложил бы такое.
- Не понимаю...
- Вот видишь. А еще рассчитываешь на умных детей.
- Нет, ты объясни: в чем дело? Почему ты не хочешь выйти за меня?
Она воткнула в волосы последнюю шпильку и повернулась от зеркала
ко мне.
- Обожаю, когда у тебя так выпячиваются губы. Ах ты мой Валька! Ах
ты мой рыжий! Значит, у тебя прорезались серьезные намерения? Ах ты
моя прелесть!
- Подожди! - я высвободился. - Ты согласна выйти за меня?
- Нет, мой родненький.
- Почему?
- Потому что разбираюсь в семейной жизни чуть больше тебя. Потому
что знаю: ничего хорошего у нас не получится. Ты вспомни: мы хоть раз
о чем-нибудь серьезном говорили? Так - встречались, проводили время...
Вспомни: разве не бывало, что я прихожу к тебе, а ты занят своими
мыслями, делами и не рад, даже недоволен, что я пришла? Конечно, ты
делаешь вид, стараешься вовсю, но ведь я чувствую... А что же будет,
если мы все время будем вместе?
- Значит... значит, ты меня не любишь?
- Нет, Валечка, - она смотрела на меня ясно и печально. - И не
полюблю. Не хочу полюбить. Раньше хотела... Я ведь, если по совести, с
умыслом с тобой сблизилась. Думала: этот тихий да некрасивый будет
любить и ценить... Ты не представляешь, Валя, как это мне было нужно:
отогреться! Только не отогрелась я возле тебя. Ты ведь меня тоже не
очень любишь... Ты не мой, я вижу. У тебя другая: Наука! - Она зло
рассмеялась. - Тоже напридумывали себе игрушек: наука, техника,
политика, война, а женщина так, между прочим. А я не хочу между
прочим. Известно: мы, бабы, дуры - все принимаем всерьез, в любви меры
не знаем и ничего с собой поделать не можем... - Ее голос задрожал,
она отвернулась. - Я бы тебе это все равно сказала-Ошиблась ты снова,
Ленка!
Впрочем, подробности ни к чему. Я ее выгнал. Вот сижу, отвожу душу
с дневником.
Значит, все было по расчету. "Не люби красивенького, а люби
паршивенького". Загорелось мне создать здоровую семью-Холодно. Ох, как
холодно!..
"А за что меня любить Фраските? У меня и франков..." Ну, ты брось!
Ленка не такая. А какая? И в общем она верно сказала: разве я этого
сам не понимал? Еще как! Но раньше меня устраивали такие легкие
отношения с ней... "Вас устроит?" - как говорят в магазинах, предлагая
маргарин вместо сливочного масла.
Ничто в жизни не проходит даром. Вот я и сам изменился, осознал, а
она все долбает... Поддался книжной иллюзии, чудак. Захотел
отогреться.
И это все. Ничего больше в моей жизни не будет. Такую, как Ленка,
мне не найти. А на дешевые связи я не согласен.
Не захотела Лена стать моей вдовой.
Холодно...
Мы утратили непосредственность, способность поступать по велению
чувств: верить без оглядки - потому что верилось, любить - потому что
любилось. Возможно, так вышло потому, что каждый не раз обжегся на
этой непосредственности, или потому, что в театре и в кино видим, как
делаются все чувства, или от сложности жизни, в которой все обдумать и
рассчитать надо, - не знаю. "Нежность душ, разложенная в ряд
Тейлора..." Разложили...
Теперь нам надо заново разумом постигнуть, насколько важны цельные
и сильные чувства в жизни человека. Что ж, может быть, и хорошо, что
это требуется доказать. Это можно доказать. И это будет доказано.
Тогда люди обретут новую, упрочненную рассудком естественность чувств
и поступков, поймут, что иначе - не жизнь.
А пока - холодно...
Ах, Ленка, Ленка, бедная, запуганная жизнью девочка! Теперь я,
кажется, в самом деле тебя люблю".
В половине девятого утра к лаборатории новых систем подошел
следователь Онисимов. Дежурный старшина Головорезов сидел на самом
солнцепеке на крыльце флигеля, привалившись к дверям, - фуражка
надвинута на глаза. Вокруг раскрытого рта и по щекам ползали мухи.
Старшина подергивал мускулами лица, но не просыпался.
- Сгорите на работе, товарищ старшина, - строго произнес Онисимов.
Дежурный сразу проснулся, поправил фуражку, встал.
- Так что все спокойно, товарищ капитан, ночью никаких
происшествий не было.
- Понятно. Ключи при вас?
- Так точно, - старшина вытащил из кармана ключи. - Как мне их
вручили, так они и при мне.
- Никого не впускайте.
Онисимов отпер дверь флигеля, захлопнул ее за собой. Легко
ориентируясь в темном коридоре, заставленном ящиками и приборами,
нашел дверь в лабораторию.
В лаборатории он внимательно огляделся. На полу застыли
желеобразные лужи, подсохшие края их заворачивались внутрь. Шланги
"машины-матки" вяло обвисали вокруг бутылей и колб. Лампочки на пульте
электронной машины не горели. Рубильники электрощита торчали вбок.
Онисимов с сомнением втянул в себя тухловатый воздух, крутнул головой:
"Эге!" Потом снял синий пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула,
закатал рукава рубашки и принялся за работу.
Прежде всего он промыл водой, поднял и поставил на место
тефлоновый бак, свел в него отростки шлангов и концы проводов. Потом
обследовал силовой кабель, нашел внизу, на стыке стены и пола,
разъеденное кислотами и обгорелое место короткого замыкания; взял в
вытяжном шкафу резиновые перчатки, добыл из слесарного стола
инструменты, вернулся к кабелю и принялся зачищать, скручивать,
забинтовывать изолентой оплавленные медные жилы.
Через несколько минут все было сделано. Онисимов, отдуваясь,
разогнулся, врубил электроэнергию. Негромко загудели трансформаторы
ЦВМ-12, зашуршали вентиляторы обдувки, взвыл, набирая обороты, мотор
вытяжки. На пульте электронной машины беспорядочно замерцали зеленые,
красные, синие и желтые лампочки.
Онисимов, покусывая от волнения нижнюю губу, набрал в большую
колбу воды из дистиллятора, стал доливать ее во все бутыли; достал из
стола Кривошеина лабораторный журнал и, справляясь по записям,
принялся досыпать в колбы и бутыли реактивы. Окончив все это, стал
посреди комнаты в ожидании.
Трепещущий свет сигнальных лампочек перекидывался от края к краю
пульта, снизу вверх и сверху вниз - метался, как на взбесившейся
кинорекламе. Но постепенно бессистемные мерцания стали складываться в
рисунок из ломаных линий. Зеленые прямые оттеняли синие и желтые.
Мерцание красных лампочек замедлилось: вскоре они погасли совсем.
Онисимов напряженно ждал, что вот-вот в верхней части пульта вспыхнет
сигнал "Стоп!". Пять минут, десять, пятнадцать - сигнал не вспыхнул.
- Кажется, работает... - Онисимов крепко провел ладонью по лицу.
Теперь надо было ждать. Чтобы не томиться попусту, он налил в
ведро воды, нашел в коридоре тряпки и вымыл пол. Потом обмотал
изолентой оборванные концы проводов от "шапки Мономаха"; прочел записи
в журнале, приготовил еще несколько растворов, долил в бутыли. Делать
больше было нечего.
В коридоре послышались шаги. Онисимов резко повернулся к двери.
Вошел старшина Головорезов.
- Товарищ капитан, там ученый секретарь Хилобок просится войти,
говорит, что у него к вам разговор. Впустить?
- Нет. Пусть подождет. У меня к нему тоже разговор.
- Слушаюсь, - старшина ушел.
"Что ж, придется поговорить и с Гарри, - усмехнулся Онисимов. -
Самое время напомнить ему недавние события".
"...17 мая. А ведь слукавил тогда Гарри Харитонович, что-де
некогда ему диссертацию писать! Слукавил. Вчера, оказывается,
состоялась предварительная защита его докторской на закрытом заседании
нашего ученого совета. У нас, как и во многих других институтах,
заведено: прежде чем выпускать диссертанта во внешние сферы, послушать
его в своем кругу. На днях будет официальная защита в Ленкином КБ.
Ой, неспроста Гарри лукавит! Что-то в этом есть". "18 мая. Сегодня
я постучал в окошечко, возле которого некий институтский поэт, на
всякий случай пожелавший остаться неизвестным, написал карандашом на
стене:
Первой формы будь достоин. Враг не дремлет!
Майор Пронин
Я как раз достоин. Поэтому Иоганн Иоганнович впустил меня в
закрытую читальню и выдал для ознакомления экземпляр диссертации
к.т.н. Г. X. Хилобока на соискание ученой степени доктора технических
наук на тему... впрочем, об этом нельзя.
Ну, братцы... Во-первых, упомянутая тема вплотную примыкает к той
