Аполлонович! Хотите? Могу устроить.
Лицо Онисимова дернулось от обиды, стало наливаться кровью.
- Насмехаетесь... - тяжело выговорил он. - Мало вам того, что
вы... так еще и насмехаетесь. Идите себе, гражданин!
Кривошеин пожал плечами, повернул к двери.
- Постойте!
- Что еще?
- Погодите минуту, гражданин... Кривошеин. Ну ладно: я не понимаю.
Может, у вас действительно наука такая... И версию вашу я принимаю -
ничего мне другого не остается. Можете думать обо мне как хотите, ваше
дело... - Матвей Аполлонович никак не мог справиться с обидой.
Кривошеин морщился: зачем он это говорит? - Но если без версий: ведь
человек погиб! Кто-то же виноват?
Аспирант внимательно взглянул на него.
- Все понемногу, Матвей Аполлонович. И он сам, и я, и Азаров, и
другие... и даже вы чуть-чуть, хоть вы его никогда не знали: например,
тем, что, не разобравшись, профессионально подозревали людей. А
криминально, чтоб по уголовному кодексу, - никто. Так тоже бывает.
- Кажется, и с этим вопросом все, - облегченно сказал себе
аспирант, садясь в троллейбус.
"Завтра опыт. Собственно, даже не завтра - сегодня ночью, через
семь-восемь часов. Перед серьезным делом мне всегда не хочется спать,
а выспаться надо. Поэтому я ходил и ездил сегодня по городу часа
четыре, чтобы устать и отвлечься.
Где я только не побывал: в центре, на окраинах, в парках, около
автовокзала - рассматривал людей, дома, деревья, животных. Принимал
парад Жизни.
...Проковылял по жаре навстречу мне иссохший старик с желтыми от
времени усами и красным морщинистым лицом. На серой сатиновой рубашке
болтались, позвякивали на ходу три Георгиевских креста и медаль на
полосатых бантах. Старик остановился в короткой тени липы перевести
дух.
Да, дед, и мы когда-то были! Много ты жил-пережил, а, видать, еще
хочешь: ишь вышел покрасоваться - георгиевский кавалер! Налить бы тебе
силой мышцы, прояснить хрусталики глаз, очистить от склероза и маразма
мозг, освежить нервы - ты бы показал кузькину мать нам, молодым из
века спутников!
...Плетутся мальчишки, обсуждая кино.
- А он в него - тррах! - из атомного пистолета!
- А они: та-та-та... тах-тах!
- Почему из атомного?
- А из какого еще? На Венере - и обыкновенный пистолет?!
...Кошка смотрит на меня тревожными глазами. Почему у кошек такие
тревожные глаза? Они что-то знают? Знают, да не скажут... "Брысь,
треклятая!" - сгинула в подворотне.
...Осанисто прошагал навстречу парень с низким лбом под серым
ежиком: брюки обрисовывают сильные икры и бедра, тенниску распирает
развитая грудь. И по лицу парня понятно, что он на все проблемы жизни
может ответить прямым справа в челюсть либо броском через голову.
А вот мы всем сработаем такие мышцы, всем введем информацию насчет
бокса и самбо - как тогда будет насчет прямого правой?
...В парке Шевченко мимо меня прошли, держась за руки и никого не
замечая, парень и девушка.
Вам нет нужды в нашем открытии, влюбленные. Вы хороши друг для
друга и так. Ни пуха ни пера вам! Но... всяко бывает в жизни. И вашу
любовь подстерегают опасности: быт, непонимание, благоразумие,
родственники, пресыщение - да мало ли! Одолеете сами - честь и хвала
вам. А нет - наведайтесь: отремонтируем вашу любовь, починим лучше
телевизора. Как новенькая будет - ну, как 8 тот день, когда вы впервые
увидели друг друга в очереди к кассе кинотеатра.
...А какая дама встретилась мне около универмага на проспекте!
Сверхпышное тело втиснуто в парчовое платье, золотая брошь, ожерелье
из поддельного янтаря, пятна пота около подмышек и на спине величиной
с тарелки! Голубая парча переливается на ходу всеми оттенками
штормового моря.
Фи, мадам! Разве можно в такую жару втискиваться в парчу, это ведь
не Георгиевские кресты! Вас, видимо, не любит муж, мадам, да? Он с
ужасом смотрит на ваши руки толщиной с его ногу, на этот жировой горб
на спине... Вы несчастны, мадам, мне вас не жаль, но я понимаю. Муж не
любит, дети не ценят, врачи не сочувствуют, а соседи... о, эти соседи!
Ладно, мадам, придумаем что-нибудь и для вас. В конце концов и вы
имеете право на дополнительную порцию счастья в порядке живой очереди.
Но, кстати, о счастье, мадам: ваш вкус настораживает. Нет, нет, я
понимаю: вы влезли в эту неудобную парчу, нацепили серьги, золотую
брошь и ожерелье, которое вам не идет, унизали пальцы толстыми
кольцами, чтобы доказать что вы не хуже других, что у вас все есть...
Но, простите меня, мадам, ни черта у вас нет. И, как хотите, придется
исправлять вам не только тело, но и вкус, а заодно и ум и чувства. За
те же деньги, мадам, не пугайтесь. А иначе не расчет, мадам:
растрясете вы вновь обретенную красу и свежесть по ресторанам и
вечеринкам, разменяете на любовников... стоит ли стараться? Истинная
красота, мадам, - это гармония тела, ума и духа.
Две красивые девушки прошли и не взглянули на меня. Что им на меня
глядеть! Небо чистое. Солнце высоко. Экзамены позади. И этим
троллейбусом можно доехать до пляжа.
...Пацан, которого не пустили гулять, приплюснул нос к оконному
стеклу. Поймал мой взгляд, скорчил рожу. Я тоже скорчил ему рожу.
Тогда он устроил целую пантомиму...
Я люблю жизнь, я очень люблю жизнь! Не надо мне лучше, пусть будет
какая есть, только бы... Что только бы? Что? Ух ты!..
Вот то-то и есть, что надо лучше. Очень многое неладно в мире.
И я пойду. Я не продал, люди. Многое можно будет этим способом
сделать: прибавить людям красоты и ума, ввести в них новые
способности, даже новые свойства. Скажем, сделать так, что человек
станет обладать радиочувством, будет видеть в темноте, слышать
ультразвуки, ощущать магнитное поле, испускать радиосигналы,
отсчитывать без хронометра время с точностью долей секунды и даже
угадывать мысли на расстоянии - хотите? Впрочем, все это, наверно, не
главное.
А главное то, что я пойду. И еще кто-то пойдет, если выйдет не
так. И еще... Вот так оно все и будет!"
- Никто не погиб, какого черта! - трясясь в троллейбусе, шептал
аспирант Кривошеин непослушными губами. - Никто не умер...
"...Я иду. Жизнь! Спасибо тебе, судьба, или как там тебя, за все,
что было со мной. Страшно подумать, что я мог остановиться на малом и
остаться стригущим купоны заурядом! Пусть и дальше будет в моей жизни
и тяжелое, в страшное, и передряги, и страдания - только пусть не
будет в ней мелкости. Пусть никогда я не унижусь до драки за
благополучие, за успех, до дрожи за свою шкуру в серьезном деле!
Время к ночи, а спать все не хочется и не хочется. Глупое это
занятие: спать. От него, наверно, тоже можно избавиться. Говорят, в
Югославии есть один чудак, который не спит уже лет тридцать - и свеж.
"Полночь в Мадриде. Спите спокойно! Уважайте короля и королеву! И
пусть дьявол никогда не встает на вашем пути..." В те времена меня бы
на костер - и все!
Не спите спокойно, люди! Не уважайте ни короля, ни королеву! И
пусть дьявол встает на вашем пути - ничего страшного.
В юном возрасте я мечтал (о чем я только не мечтал!), когда
придется идти на серьезное, рискованное дело, поговорить напоследок с
отцом. Не было у меня серьезных дел, не дождался батя. Что ж,
попробуем сейчас.
- Ну вот, батя, завтра мне стоять на бруствере. Страшно было
стоять-то?
I- Да как тебе сказать? Страшновато, конечно... До немецких окопов
метров четыреста, мишень я видная. Братание еще не вошло в полную
силу, постреливали. Пару раз и по мне стрельнули - у немцев тоже народ
был всякий. Но не попали. Может, только испугать хотели...
- А что это за мера такая странная: стоять на бруствере?
- Временное правительство ввело. Специально для тех, кто
агитировал кончать империалистическую войну. "Ах, они тебе
братья-рабочие и братья-крестьяне?! Посмотрим, как они по тебе будут
пулять". И - на два часа. А иных и на четыре.
- Остроумно, ничего не скажешь... (Батя, а ты знал... ну, что я не
верил тебе?)
- Знал, сынок... Ничего. Время было такое дурное. Я сам себе не
всегда верил... А ты что затеял-то?
- Опыт по управлению информацией в своем организме. В конечном
счете должен получиться способ анализа и синтеза человеком своего
организма, психики, памяти... понимаешь?
- Вечно ты, Валька, мудрено говоришь. Не усваиваю я вашу науку.
Когда-то пулемет с завязанными глазами собирал и разбирал. А это не
улавливаю... что это даст?
- Ну... вот ты воевал за всеобщее равенство, верно? Первая стадия
этого замысла выполняется: устраняется неравенство между богатым и
бедным, между сильным и слабым. Общество предоставляет теперь равные
возможности для всех. Но, помимо неравенства, заложенного в обществе,
есть неравенство, заложенное в самих людях. Бездарный человек не равен
талантливому. Некрасивый не равен красивому. Больной и калека не равны
здоровому... А если с этим способом выйдет, каждый человек сможет
сделать себя таким, каким захочет: умным, красивым, молодым,
честным...
- Молодым, умным, красивым - это ясно. Все захотят. А вот честным
- тяжело. Это труднее всего - быть честным.
- Но если человек точно знает: эта информация прибавит ему
подлости и изворотливости, а эта - честности и прямоты, не станет же
он колебаться, что выбрать?!
- Да как сказать... Есть люди, которым важно казаться перед
другими честными, а там можно хоть воровать - лишь бы не попадаться.
Такие выберут изворотливость.
- Знаю... Не надо о них сейчас, батя. Завтра опыт.
- И непременно тебе идти? Смотри, сынок...
- А кому же еще, как не мне! Скажи, ты мог бы спрыгнуть с
бруствера в окоп?
- Внизу два офицера стерегли. Сразу кончили бы.
- А упросить их нельзя было?
- Отчего же? Сказать, что не буду больше агитировать, что выхожу
из большевиков, за милую душу отпустили бы.
- Почему же ты не сказал?
- Чтоб я - им? И не думал я об этом. О другом думал: если меня
подстрелят - братанию на нашем участке конец.
- А почему ты об атом думал? Так уж очень любил людей, да? Но ведь
ты и убивал людей - и до этого и после.
- И я убивал, и меня убивали - время было такое.
- Таи почему?
- Гордый был, наверно, поэтому. Очень я был гордый тогда. Думал,
что стою против всей войны.
- Вот и я, батя, теперь такой гордый.
- Конечно, попал на бруствер - стоять надо гордо. Это верно.
Только ты свое дело с тем бруствером не равняй, сынок! Я ведь двух
часов не достоял: солдатский комитет поднял батальон по тревоге,
офицериков кончили - и все... А у тебя есть кого поднимать по тревоге?
На этот вопрос мне нечего ответить - и выдуманный разговор
кончается.
Ну, хватит - спать! Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить?"
Глава шестая
- Там прибыли с Земли, ваше совершенство.
- С Земли? Земля, Земля... гм...
- Это та самая планета, на которой сочинена
"Летучая мышь", ваше совершенство.
- А! Трьям-тири-тири, трьям-тири-рири,
трям-пам-пам-пам! Прелестная вещица. Ну,
примите их по третьему разряду.
Разговор во Вселенной
Аспирант Кривошеин поднялся на пятый этаж, вошел в квартиру.
Виктор Кравец и дубль Адам курили на балконе; заметив его вернулись в
комнату. Кривошеин невесело оглядел их.
- Трое из одного стручка. А было четверо... - он посмотрел на
часы: время еще есть, сел. - Расскажи, Кравец Виктор, что там у вас
