гражданин лже-Кравец. Мне доводилось и с меньшими уликами упекать
людей за решетку. Понятно?
На этот раз аспирант Кривошеин восстановил свое лицо за десять
секунд: сказалась практика.
- Так, значит... это был ты?! Ты меня отпустил? Постой... как ты
это делаешь?
- Неужели биология?! - подхватился Адам.
- И биология и системология... - Кривошеин спокойно массировал
щеки. - Дело в том, что в отличие от вас я помню, как был
"машиной-маткой".
- Расскажи, как ты это делаешь! - не отставал Кравец.
- Расскажу, не волнуйся, всему свое время. Семинар устроим. Теперь
мы эти знания будем применять в работе с "машиной-маткой". А вот
внедрять их в жизнь придется очень осторожно... - Аспирант посмотрел
на часы, повернулся к Адаму и Кравцу. - Пора. Пошли в лабораторию.
Устроим разбор вашего опыта на месте.
- Надо же... ох, эти мне ученые! - смеялся и качал головой
начальник горотдела милиции, когда Матвей Аполлонович доложил ему
окончательно выясненные обстоятельства происшествия в Институте
системологии. - Значит, пока вы пробы брали да с академиком разговоры
говорили, "труп" вылез из-под клеенки и пошел помыться?
- Так точно-Он не в себе был после удара головой, товарищ
полковник.
- Конечно! И не такое мог учудить. А рядом скелет... надо же! Вот
что значит плохо изучить место происшествия, товарищ Онисимов, -
Алексей Игнатьевич наставительно поднял палец. - Не учли специфику.
Это ж вам не выезд на шоссе или на утопленника - научная лаборатория!
Там у них всегда черт те что наворочено: наука... Понебрежничали,
Матвей Аполлонович!
"Рассказать ему все как есть? - в тоске подумал Онисимов. - Нет.
Не поверит..."
- А как же врач "Скорой помощи" опростоволосилась: живого человека
в мертвецы записала? - размышлял вслух полковник. - Ох, чую я, у них с
процентом спасаемости тоже дела не блестящи. Поглядела: плох человек,
все равно помрет в клинике, так пусть хоть статистику не портит.
- Может, просто ошиблась, Алексей Игнатьевич, - великодушно
вступился Онисимов. - Шоковое состояние, глубокий обморок, повреждения
на теле. Вот она и...
- Возможно. Жаль, нашего Зубато не было: тот всегда по наличию
трупных пятен определяет - без промаха. Да... Конечно, неплохо бы нам
на этом деле повысить раскрываемость, очень кстати пришлось бы в конце
полугодия, да шут с ним, с процентом! Главное: все живы-здоровы, все
благополучно. Правда, - он поднял глаза на Онисимова, - есть некоторая
неувязка с документами этого Кравца. А?
- Эксперт в них ни подчисток, ни подклеек, ни исправлений не
обнаружил, Алексей Игнатьевич. Документы как документы. Может,
харьковская милиция что-то напутала?
- Ну, это пускай волнует паспортный стол, а не нас, - махнул рукой
полковник. - Преступления человек не совершал - и с этим вопросом все.
Но вы-то, вы-то, Матвей Аполлонович, а? - Алексей Игнатьевич, смешливо
морщась, откинулся на стуле. - В органы предлагали дело передать...
хороши бы мы сейчас были перед органами! Не я ли вам говорил: самые
запутанные дела на поверку оказываются самыми простыми!
И его маленькие умные глазки под густыми бровями окружили, как
Лучи, добродушные морщины.
Они шли по полуденному Академгородку: Адам справа, Кривошеин в
середине, Кравец слева. Размякший от зноя асфальт подавался под
ногами.
- Все-таки теперь мы сможем работать грамотно, - молвил Кривошеин.
- Мы немало узнали, многому научились. И вырисовывается ясное
направление. Кравец Виктор, тебе Адам рассказал свою идею?
- Рассказал...
- А что это ты как-то так - индифферентно?
- Ну, еще один способ. И что? Адам нахмурился, но промолчал.
- Нет, почему же! "Машина-матка" вводит информацию в человека
прочно и надолго, на всю жизнь, а не на время сеанса. И информация
Искусства сможет изменить психику человека, исправить ее - ну, как
исправили твою внешность по сравнению со мной! Конечно, это дело
серьезное, не в кино сходить. Будем честно предупреждать: человек,
после нашей процедуры ты навсегда утратишь способность врать,
мельчить, притеснять слабых, подличать, и не только активно, но даже
воздержанием от честных поступков. Мы не гарантируем, что после этой
процедуры ты будешь счастлив в смысле удовлетворения потребностей и
замыслов. Жить станет яснее, но труднее. Но зато ты будешь Человеком!
- Анекдот! - со вкусом сказал Кравец. - Способ вернуть утраченную
невинность!
- Это почему же?! - одновременно воскликнули Адам и Кривошеин.
- Потому что, по сути, вы намереваетесь с помощью информации
Искусства упростить и жестко запрограммировать людей! Пусть
запрограммировать на хорошее: на честность, на самоотверженность, на
красивые движения души, но все равно это будет не человек, а робот!
Если человек не врет и не кусает других потому, что не знает, как это
сделать, в этом его заслуги нет. Поживет, усвоит дополнительную
информацию, научится - и будет врать, подличать, дело нехитрое. А вот
если он умеет врать, ловчить, притеснять (а все мы это умеем, только
не признаемся) и знает, что от применения этих житейских операций ему
самому будет легче и благополучнее, но не делает так... и не делает не
из боязни попасться, а потому что понимает: от этого жизнь и для него
и для всех поганей становится - вот это Человек!
- Сложно сказано, - заметил Кривошеин.
- Да ведь и люди сложны, становятся еще сложнее - и упростить их
никак нельзя. Как вы этого не понимаете? Тут ничего не поделаешь. Люди
знают, что подлость в мире есть, и учитывают это в своих мыслях,
словах и поступках. Какую бы вы благонамеренную новую информацию в них
ни вводили и каким бы способом это ни делали, она только усложняет их.
И все!
- Погоди, - хмуро сказал Адам. - Вовсе не обязательно упрощать
людей, чтобы сделать их лучше. Ты прав: человек - не робот, ограничить
его жесткой программой благих намерений нельзя. Да и не надо. Но можно
при помощи информации Искусства ввести в него четкое понимание: что
хорошо - по большому счету хорошо, а не только выгодно - и что плохо.
- Но цели-то, намерения эти самые у него останутся свои, и все
будет подчинено им. А заложить цели (даже благие) в человека нельзя -
это тот же курс на добродетельного робота. - Кравец поглядел на
дублей, усмехнулся. - Боюсь, что голой техникой их не возьмешь... Вам
не приходит в голову, что наши поиски "абсолютного способа" происходят
не от ума, а от истовой инженерной веры, что наука и техника могут
все? Между тем они не все могут, и никуда мы не придем по этому
направлению. Я вижу другое ясное направление: из наших исследований со
временем возникнет новая наука - Экспериментальное и Теоретическое
Человековедение. Большая и нужная наука, но только наука. Область
знаний. Она скажет: вот что ты такое, человек. И возникнет
Человекотехника... Сейчас это, наверно, ужасно звучит - техника
синтеза и ввода информации в людей. Она включит в себя все: от
медицины до математики и от электроники до искусств - но все равно это
будет только техника. Она скажет: вот что ты можешь, человек. Вот как
ты сможешь изменять себя. И тогда пусть каждый думает и решает: что же
ты хочешь, человек? Что ты хочешь от самого себя?
Слова Виктора произвели впечатление. Некоторое время все трое шли
молча - думали. Академгородок остался позади. Издали виднелись парк и
здания института, а за ними - огромный испытательный ангар КБ из
стекла и стали.
- Ребята, а как теперь будет с Леной? - спросил Адам и посмотрел
на Кривошеина. Взглянул на него и Кравец.
- Так и будет, - внушительно сказал тот. - Для нее ничего не
случилось, ясно? Адам и Кравец промолчали.
Они вступили в каштановую аллею. Здесь было больше тени и
прохлады.
- "Вот что ты такое, человек. Вот что ты можешь, человек. Что же
ты хочешь от себя, человек?" - повторил Кривошеин. - Эффектно сказано!
Ввах, как эффектно! Если бы у меня было много денег, я в каждом городе
поставил бы обелиск с надписью: "Люди! Бойтесь коротеньких истин -
носительниц полуправды! Нет ничего лживее и опаснее коротеньких истин,
ибо они приспособлены не к жизни, а к нашим мозгам".
Кравец покосился на него.
- Это ты к чему?
- К тому, что твои недостатки, Витюнчик, есть продолжение твоих же
достоинств. Мне кажется, Кривошеин-оригинал с тобой немного
перестарался. Лично я никогда не понимал, почему людей с хорошо
развитой логикой отождествляют с умными людьми...
- Ты бы все-таки по существу!
- Могу и по существу, Витюня. Ты хорошо начал: человек сложен и
свободен, его нельзя упростить и запрограммировать, будет
Человековедение и Человекотехника - и пришел к выводу, что наше дело
двигать эту науку и технику, а от прочего отрешиться. Пусть люди сами
решают. Вывод для нас очень удобный, просто неотразимый. Но давай
применим твою теорию к иному предмету. Имеется, например, наука о ядре
и ядерная техника. Имеешься ты - исполненный наилучших намерений
противник ядерного оружия. Тебе предоставляют полную свободу решить
данный вопрос: дают ключи от всех атомохранилищ, все коды и шифры,
доступ на все ядерные предприятия - действуй!
Адам негромко рассмеялся.
- Как ты используешь эту блестящую возможность спасти мир? Я знаю
как: будешь стоять посреди атомохранилища и реветь от ужаса.
- Ну, почему обязательно реветь?
- Да потому, что ты ни хрена в этом деле не смыслишь, так же как
другие люди в нашей работе... Да, будет такая наука - Человековедение.
Да, будет и Человеко-техника. Но первые специалисты в этой науке и в
этой технике - мы. А у специалиста, помимо общечеловеческих
обязанностей, есть еще свои особые: он отвечает за свою науку и за все
ее применения! Потому что в конечном счете он все это делает - своими
идеями, своими знаниями, своими решениями. Он, и никто другой! Так
что, хочешь не хочешь, а направлять развитие науки о синтезе
информации в человеке нам.
- Ну, допустим... - Кравец не сдавался. - Но как направлять-то?
Ведь способа применения открытия с абсолютной надежностью на пользу
людям, которому мы присягнули год назад, нет!
- Смотрите, ребята, - негромко проговорил Адам. Все трое повернули
головы влево. На скамье под деревом сидела девочка. Рядом лежал ранец
и стояли костыли. Тонкие ноги в черных чулках были неестественно
вытянуты. Лучики солнечного Света, проникая сквозь листву, искрились в
ее темных волосах.
- Идите, я догоню. - Кривошеин подошел к ней, присел рядом на край
скамьи. - Здравствуйте, девочка!
Она удивленно подняла на него большие и ясные, но не детские
глаза:
- Здравствуйте...
- Скажите, девочка... - Кривошеин улыбнулся как можно добродушней
и умней, чтоб не приняла за пьяного и не напугалась, - только не
удивляйтесь, пожалуйста, моему вопросу: у вас в школе плюют в ухо
человеку, который не сдержал свое слово?
- Не-е-ет, - опасливо ответила девочка.
- А в мое время плевали, был такой варварский обычай... И знаете
что? Даю слово: не пройдет и года, как вы станете здоровой и красивой.
Будете бегать, прыгать, кататься на велосипеде, купаться в Днепре...
Все будет! Обещаю. Можете мне плюнуть в ухо, если совру!
Девочка смотрела на него во все глаза. На ее губах появилась
неуверенная улыбка.
- Но ведь... у нас не плюют. У нас школа такая...
- Понимаю! И школ таких не будет, в обычную бегать станете. Вот
увидите! Вот так-Больше сказать ему было нечего. Но девочка смотрела
на него так хорошо, что уйти от нее не было никакой возможности.
