наказали... А два года спустя сокурсник Азарова по университету Петр
Капица в аналогичном опыте (капилляры погрузить в сосуд) открыл
явление сверхтекучести гелия!
С той поры Аркадий Аркадьевич разочаровался в экспериментальной
физике, полюбил надежный и строгий мир математики и ни разу не пожалел
об этом. Именно математика вознесла его - математический подход к
решению нематематических проблем. В тридцатых годах он применил свои
методы к проблемам общей теории относительности, которая тогда владела
умами ученых; позже его изыскания помогли решить важные задачи по
теории цепных реакций в уране и плутонии; затем он приложил свои
методы к проблемам химического катализа полимеров; и теперь он
возглавил направление дискретных систем в системологии.
"Э, я все не о том! - подосадовал на себя Азаров. - Что же
все-таки случилось в лаборатории Кривошеина? Помнится, прошлой осенью
он приходил ко мне, хотел о чем-то поговорить... О чем? О работе,
разумеется. Отмахнулся, было некогда... Всегда считаешь главным
неотложное! А следовало поговорить, теперь знал бы, в чем дело. Больше
Кривошеин ко мне не обращался. Ну, конечно, такие люди горды и
застенчивы... Постой, какие люди? Какой Кривошеин? Что ты о нем
знаешь? Несколько докладов на семинарах, выступление на ученом совете,
несколько реплик и вопросов к другим докладчикам да еще раскланивались
при встречах. Можно ли по этому судить о нем? Можно, не так уж слабо
ты разбираешься в людях, Аркадий... Он был деятельный и творческий
человек, вот что. Таких узнаешь и по вопросу и по фразе - по повадке.
У таких видна непрерывная работа мысли - не каждому видна, но ты ведь
сам такой, можешь заметить... Человек ест, ходит на работу,
здоровается со знакомыми, смотрит кино, ссорится с сослуживцами,
одалживает деньги, загорает на пляже - все это делает полнокровно, не
для порядка - и думает, думает. Над одним. Над идеей, которая не
связана ни с его поступками, ни с бытейскими заботами, но его с этой
мысли ничто не собьет. Она главное в нем: из нее рождается новое... И
Кривошеин был такой. И это очень жаль, что был, - со смертью каждого
такого человека что-то очень нужное уходит из жизни. И чувствуешь себя
более одиноким... Э, полно, что это я?!. - спохватился Аркадий
Аркадьевич. - Спать, спать!"
Гарри Харитонович Хилобок тоже долго не мог уснуть в эту ночь: все
смотрел на светящиеся в доме напротив окна квартиры Кривошеина и
гадал: кто же там есть? В одиннадцатом часу из подъезда быстро вышла
Лена Коломиец (Гарри Харитонович узнал ее по фигуре и походке, подумал
рассеянно: "Надо бы теперь с ней поближе познакомиться, есть чем
заинтересовать"), но свет продолжал гореть. Хилобок погасил свет в
своей квартире, пристроился на подоконнике с театральным биноклем, но
ракурс был невыгодный - он увидел только часть книжного шкафа и
трафарет из олимпийских колец на стене. "Забыла она погасить лампу,
что ли? Или там кто-то еще? Позвонить в милицию? Да ну их, сами пусть
разбираются. - Гарри Харитонович сладко зевнул. - Может, кто-то из
ихних там обыскивает..."
Он вернулся в комнату, зажег ночник - фигурку обнаженной женщины
из искусственного мрамора с лампочкой внутри. Мягкий свет осветил
медвежью шкуру на полу, синие стены в золотистых обойных аистах,
полированные грани письменного стола, шкаф для книг, шкаф для одежды,
телевизорную тумбу, стеганую розовую кушетку, темно-красный ковер со
сценой античного пиршества - все вокруг располагало к полнокровной
неге. Гарри Харитонович разделся, подошел к зеркалу шкафа, стал
рассматривать себя. Он любил свое лицо: прямой крупный нос, гладкие,
но не полные щеки, темные усы - в нем что-то есть от Ги де
Мопассана... Не так давно он перед этим зеркалом примерял к своему
лицу выражение для доктора технических наук. "Что ему надо было, этому
Кривошеину? - Гарри Харитонович почувствовал клокотание внутри от
яростной ненависти. - Что я ему такого сделал? И за тему его
голосовал, и родственника помог в лабораторию устроить... Сам не
защищается, так другим завидует! Или это он за то, что я не сделал для
него заказ по СЭД-2? Ну, да все равно - нету больше Кривошеина.
Спекся. Вот так-то. В жизни в конечном счете выигрывает тот, кто
переживает противника".
Хилобока порадовало нечаянное остроумие этой мысли. "Хм... Надо
запомнить и пустить". Вообще следует заметить, что Гарри Харитонович
был не так глуп, как могло показаться по его поведению. Просто в
основу своего преуспевания в жизни он положил правило: с дурака меньше
спрос. От него никто никогда не ждал ни дельных мыслей, ни знаний;
поэтому в тех редких случаях, когда он обнаруживал знания или выдавал
хоть скудненькие, но мысли, это казалось таким приятным сюрпризом, что
сотрудники начинали думать: "Недооцениваем мы все-таки Гарри
Харитоновича..." и стремились своим расположением исправить
недооценку. Так проходили в сборник "Вопросы системологии" его статьи,
от которых редакторы наперед не ждали ничего хорошего и вдруг
обнаруживали в них крупицы смысла. Так же Гарри Харитонович сдавал
темы заранее деморализованным его поведением и разговорами заказчикам.
Вот только с докторской диссертацией вышла осечка... Ну ничего, он
свое возьмет!
Гарри Харитоновича убаюкали приятные мысли и радужные надежды.
Сейчас он спал крепко и без сновидений, как спали, наверно, еще в
каменном веке.
Спал и счастливо улыбался во сне вернувшийся с ночного дежурства в
городе милиционер Гаевой.
Поплакав от обиды на Кривошеина и на себя, уснула Лена.
Но не все спят... Успешно борется с дремой старшина милиции
Головорезов, охраняющий лабораторию новых систем; он сидит на крыльце
флигеля, курит, смотрит на звезды над деревьями. Вот в траве
неподалеку что-то зашуршало. Он посветил фонариком: из лопухов на него
смотрел красноглазый кролик-альбинос. Старшина кышкнул - кролик
прыгнул в темноту. Головорезов не знал, какой это кролик.
Виктор Кравец все ворочался на жесткой откидной койке в одиночной
камере дома предварительного заключения под суконным одеялом, от
которого пахло дезинфекцией. Он находился в том состоянии нервного
возбуждения, когда невозможно уснуть.
"Как же теперь будет? Как будет? Выкрутится аспирант Кривошеин,
или лаборатория и работа погибнут? И что я еще смогу сделать?
Отпираться? Сознаваться? В чем? Гражданин следователь, я виноват в
благих намерениях - в благих намерениях, которые ничему не помогли...
Что ж, наверно, это жестокая вина, если так получилось. Все гнали:
скорей-скорей! - овладеть открытием полностью, добраться до способа "с
абсолютной надежностью". Я тоже, хоть и не сознавался себе в этом,
ждал, что мы откроем такой способ... Эволюция каждую новую информацию
вводила в человека постепенно, методом малых проб и малых отклонений,
проверяла полезность ее в бесчисленных экспериментах. А мы - все в
один опыт!
Надо было с самого начала выбросить из головы мысли о возможных
социальных последствиях, работать открыто и спокойно, как все. В конце
концов, люди не маленькие, должны сами понимать, что к чему. До всего
мы дошли: что человек - сверхсложная белковая квантово-молекулярная
система, что он - продукт естественной эволюции, что он - информация,
записанная в растворе. Одно только упустили из виду: человек - это
человек. Свободное существо. Хозяин своей жизни и своих поступков. И
свобода его началась задолго до всех бунтов и революций, в тот далекий
день, когда человекообразная обезьяна задумалась: можно залезть на
дерево и сорвать плод, но можно и попробовать сбить его палкой,
зажатой в лапе. Как лучше? Она неспроста задумалась, эта обезьяна: она
видела, как в бурю обломившаяся ветка сбила плоды... Свобода - это
возможность выбирать варианты своего поведения, ее исток - знание. С
тех пор каждое открытие, каждое изобретение давало людям новые
возможности, делало их все более свободными.
Правда, были и открытия (их немного), которые говорили людям:
нельзя! Нельзя построить вечные двигатели первого и второго рода,
нельзя превзойти скорость света, нельзя одновременно точно измерить
скорость и положение электрона... Но наше-то открытие ничего не
запрещает и ничего не отменяет, оно говорит: можно!
Свобода... Это не просто: осознать свою свободу в современном
мире, умно и трезво выбирать варианты своего поведения. Над человеком
тяготеют миллионы лет прошлого, когда биологические законы однозначно
определяли поведение его животных предков и все было просто. И сейчас
он норовит свалить свои ошибки и глупости на силу обстоятельств, на
злой рок, возложить надежды на бога, на сильную личность, на удачу -
лишь бы не на себя. А когда надежды рушатся, ищут и находят козла
отпущения; сами же люди, возложившие надежды, ни при чем! В сущности,
люди, идущие по линии наименьшего сопротивления, не знают свободы..."
Кружочек на двери камеры отклонился, пропустил лучик света; его
заслонило лицо дежурного. Наверно, проверяет, не замыслил ли новый
побег беспокойный подследственный? Виктор Кравец неслышно рассмеялся:
что и говорить, кутузка - самое подходящее место для размышлений о
свободе! Он с удовлетворением осознал, что, несмотря на все передряги,
чувство юмора его еще не покинуло...
Дубль Адам-Геркулес сидел на скамье у троллейбусной остановки на
опустевшей улице и вспоминал. Вчера, когда он шел с вокзала, размышлял
о воздействии трех потоков информации (науки, жизни, искусства) на
человека, возникала у него смутная, но очень важная идея. Перебили эти
трое со своей дурацкой проверкой документов, чтоб им... Осталось
ощущение, что приблизился к ценной догадке - лучше бы его не было,
этого ощущения, теперь не успокоишься!
"Попробуем еще раз. Я обдумывал: какой информацией и как можно
облагородить человека? Была у Кривошеина идея синтезировать рыцаря
"без страха и упрека" - она перешла ко мне, отрекаться от нее
нельзя... Я отбраковал информацию от среды и информацию от науки,
потому что воздействие их на человека в равной мере может быть и
положительное и отрицательное... Остался способ "чувства добрые лирой
пробуждать" - Искусство. Верно, оно пробуждает. Только несовершенный
инструмент лира: пока тренькает, человек облагорожен, а отзвучала -
все проходит. Что-то остается, конечно, но мало, поверхностная память
об увиденном спектакле или прочитанной книге... Ну хорошо, а если
вводить в "мапщиу-матку" эту информацию при синтезе какого-то
человека: скажем, записать в нее Содержание многих книг, показать
отличные фильмы? То же самое будет, отложится содержание в
поверхностной памяти - и все. Ведь книга-то не о нем!
Ага, об этом тоже я думал: между источником информации Искусства и
приемником ее - конкретным человеком - есть какая-то прозрачная
стенка. Что же это за стенка? Черт побери, неужели жизненный опыт
всегда будет главным фактором в формировании личности человека? Нужно
самому страдать, чтобы понять страдания других? Ошибаться, чтобы
научиться правильно поступать? Как ребенку - надо обжечься, чтобы не
тянуть пальцы к огню... Но ведь это очень тяжелая наука - жизненный
опыт, и не каждый может ее одолеть. Жизнь может облагородить, но может
и озлобить, оподлить; может сделать человека мудрым, но может и
оболванить..."
Он закурил и принялся расхаживать около скамейки по тротуару.
"Информация Искусства не перерабатывается человеком до конца, до
решения на ее основе своих задач в жизни. Постой! Информация не
