именно после убийства обоих ученых Хаусхоффер с полной серьезностью
начинает говорить о власти над миром.
- Ах, вас тоже насторожила эта фраза?
- Еще бы!
- Что это за сундучок, по вашему, барон?
- Не имею ни малейшего понятия.
Мы помолчали. Ветер усиливался; листья скреблись на деревьях и с
крысиным шуршанием ползали по земле.
Одним словом, - вернулся к прерванной линии разговора барон, - хотя у
Хаусхоффера, по всей видимости, что-то не получилось, или получилось не
так, как он рассчитывал, мы опасаемся, что созданное Рашке и Ступаком, чем
бы оно ни было, представляют собой угрозу для современного мира.
- Собранные мною факты, - ответил я, - хотя я и не могу, к сожалению,
сказать, какого они характера, подтверждают ваши опасения.
- Вот оно что, - чуть помедлив, проговорил фон Крейвиц. - Тем более.
В таком случае, мы действительно делаем одно и то же дело, князь. Но, при
всех этих абстрактных - во всяком случае, при моем объеме сведений -
опасениях, мы не имеем никакого предлога, чтобы тщательно обыскать Альвиц
или допросить живущего там безвыездно Альберта Хаусхоффера, который,
безусловно, является больным... во всяком случае, очень странным
человеком.
- Это правнук?
- Представьте - внук... Пару лет назад мы, в полном отчаянии, дошли
до такой низости, как тайная засылка на виллу наших людей под видом
электромонтеров, менявших в усадьбе проводку.
- Ничего?
- Ничего. Усадьба как усадьба. Ветшает.
- Подземный бункер?
- Никаких следов. Это не значит, конечно, что его там нет. Значит
лишь, что не нашли никаких его следов. У агентов было очень мало
времени... Но порой мне кажется, что я, много лет занимающийся этой
проблемой, просто маньяк. Параноик.
- Я не могу нынче же рассеять эти ваши сомнения, барон, но, повторяю,
материал, который нами собран, ваши давние опасения скорее подтверждает,
нежели опровергает.
- Благодарю. Так вот... Я шел на встречу с вами с одним предложением,
теперь у меня их два. Начну с первого. Как я понимаю, у вас есть
необходимый предлог, чтобы проникнуть в Альвиц?
- Не лучший, но за неимением гербовой пишут на простой.
- Простите... а, это поговорка. Понял. При благоприятном течении
событий вы, будем надеяться, выйдете из ворот Альвица гораздо более
информированным, чем вошли туда.
- Хочется верить.
- Смею ли я просить вас о любезности познакомить меня с тем, что вам
удастся узнать?
- Барон, я прекрасно понимаю ваши чувства. Но сейчас я не могу
сказать вам ни да, ни нет. Все будет зависеть от того, что именно я там
узнаю.
Фон Крейвиц, глядя себе под ноги, тихонько посвистел сквозь зубы.
Поддал ногой какую-то веточку.
- Кажется, я сообразил. В Альвиц вас привело расследование одного
убийства и одного покушения на убийство. И то, и другое выглядят, как
политические акции. Пришли вы сюда через биографию члена
раннекоммунистической секты ассасинов. Сами вы коммунист. Вы опасаетесь,
что полученная в Альвице информация нанесет удар по вашей религии.
- Не только опасаюсь - сильнейшим образом переживаю такую
возможность.
- Что ж. Это свято... Тут нечего сказать. Кроме того, что, если по
возвращении вы сочтете возможным поделиться с имперской безопасностью
полученными сведениями, или хотя бы какой-то частью их, мы будем вам
крайне признательны.
- Я даю вам слово учитывать интересы имперской безопасности по мере
сил, барон.
- Благодарю. Теперь второе. Признаюсь, пока я не познакомился с вами,
князь, этот вариант мне даже в голову не приходило рассматривать, он меня
не волновал. Предположим, вы не выйдете из ворот Альвица.
Ему я не мог сказать: "Не каркайте, не создавайте устойчивую
вибрацию..." Я лишь кивнул:
- Предположим.
- Какие инструкции даны вашим людям на этот случай?
- У меня нет здесь никаких людей.
Что-то дрогнуло в лице фон Крейвица.
- Вы идете без подстраховки? - осторожно спросил он.
- Журналист Чернышов, как частное лицо, в поисках материала для своих
очерков вполне мог посетить Альвиц на свой страх и риск, - я пожал
плечами. - Предпринимать что-то более масштабное без тщательной
дипломатической подготовки было бы в высшей степени неэтично по отношению
к Германии и германской короне. Через своего атташе в Стокгольме я это
категорически запретил. Официальное согласование заняло бы слишком много
времени, тогда как каждый день, возможно, чреват новым преступлением.
Фон Крейвиц скользнул по мне быстрым испытующим взглядом и
бесстрастно уронил:
- Вы дворянин.
- Полно.
- Но, в таком случае, мое второе предложение приобретает еще больший
смысл. Мы могли бы считать вас одновременно как бы и нашим посланцем. В
таком случае, если вы не дадите о себе знать в течение, скажем, пяти...
- Десяти.
- Не долговато ли?
- Мне кажется, это не тот случай, где стоит дергаться, считая часы.
- Воля ваша. В течении десяти дней, мы, во первых, получили бы
желанный предлог как следует перетряхнуть Альвиц - шутка ли сказать, исчез
человек, да к тому же иностранец, да к тому же журналист; а-вторых...
или... - и он неожиданно смутился, даже порозовел чуток, - вернее,
во-первых... возможно, успели бы вам помочь в затруднительном положении.
Я невольно улыбнулся - и он улыбнулся своей неяркой светлой улыбкой
мне в ответ.
- Благодарю и польщен, - сказал я. - Если ваших полномочий достает
для заключения подобных соглашений, давайте считать, что это наша
совместная операция.
На лице его отразилось облегченное удовлетворение.
- В таком случае, у меня все, - сказал он. - Я очень рад встрече.
- Я тоже. И крайне признателен вам.
- Десять дней мы будем отсчитывать...
- От сегодняшнего вечера.
- Хорошо. Найти меня вам будет легко и лично, и по телефону. Отель
"Оттон", номер 236.
- А у меня 235! - вырвалось у меня.
С абсолютно невозмутимым видом фон Крейвиц сказал:
- Какое неожиданное совпадение.
Я, усмехнувшись, только головой покачал.
- А сейчас, князь, имею честь откланяться. Вы, вероятно, давно уже
хотите отдохнуть. А мне нужно немедленно доложить Берлину о результатах
встречи, там ждут с нетерпением. Душевно желаю удачи.
- Постараюсь оправдать доверие, барон.
Мы обменялись крепким рукопожатием; потом фон Крейвиц повернулся и,
прямой как гвоздь, пошел к своей зеленой спинке с неловко скомканной
"Правдой" в левой руке. Мы несколько раз проходили мимо урн, но ему,
видимо, совестно показалось выбрасывать газету при мне. Сухие коричневые
листья, усыпающие дорожку, разлетались из-под его ног. Я пожалел, что у
меня нет с собой фотоаппарата.
А вот, пышечки мои, контрразведчик германского рейха, очень
порядочный и милый человек. Правда, интересно?
2
Усадьба Альвиц располагалась верстах в тридцати пяти от Мюнхена, в
уютной, уединенной долине. Когда я подъехал, уже почти стемнело. Ветер
несся в долине, словно в трубе; мял и тряс сухие метелочки трав, шумел,
прорываясь сквозь почти уже голые кроны деревьев старого запущенного
парка. И само здание усадьбы даже в густых сумерках ноябрьского вечера не
умело спрятать своей ветхости, старческой обвислости и, казалось, какой-то
небритости. Хотя когда-то оно было, по видимому, великолепным.
Старый пес, припадая на заднюю левую ногу, облысевший и грустный,
вышел из темноты на свет фар и молча понюхал переднее колесо. Я осторожно,
чтобы ненароком не ушибить его, открыл дверцу и вышел. Ноги чуть затекли.
Все-таки устал я за эти месяцы. Полчаса за рулем, и уже сводит мышцы.
Отдохнуть бы пора. Жаль, лето кончилось, а на море так и не попали. А
куда-нибудь в то полушарие махнуть нам, пожалуй, не по деньгам. Тьфу,
какое там море - ведь рожать скоро! Только бы все обошлось... Пес, топорща
голые уши, блестя мокрыми глазами, понюхал мою ногу и заворчал. Шумел
ветер.
- Ну не ругайся, не ругайся, - сказал я примирительно.
Пес поднял голову и хрипло рявкнул один раз. Безо всякой злобы -
просто, видимо, сообщил хозяину о моем появлении.
На втором этаже осветилось окно. Я стоял неподвижно, и пес стоял
неподвижно. Совсем стемнело, и тьма упруго давила в лицо ветром; то и дело
слышался костяной перестук невидимых ветвей. Светлое окно открылось, и на
ветхий балкон - нипочем бы не решился на него встать, рухнуть может в
любую минуту - выступил длинный черный силуэт.
- Кто здесь? - крикнул он. Я знал немецкий хуже, чем фон Крейвиц -
русский, но делать было нечего.
- Я хотел бы увидеть господина Альберта Хаусхоффера! - громко ответил
я, задрав лицо и поднеся одну ладонь полурупором ко рту. - Я приехал их
Швеции, чтобы увидеться с ним. В усадьбе нет телефона, и поэтому я...
- Нет и не будет, - ответил силуэт с балкона. - Подождите, я сейчас
спущусь. Гиммлер, это свои.
Последняя фраза явно была предназначена псу. Странная кличка, подумал
я, пряча руки в карманы куртки. Ладони мерзли на ветру.
Зажглась лампа над входом, осветив потрескавшиеся резные двери и
ведущие к ним щербатые ступени, огороженные покосившимися металлическими
перилами. Заскрежетал внутри засов, и одна створка натужно отворилась. Пес
неторопливо поднялся по ступенькам и, остановившись, обернулся на меня. В
белом, мертвенном свете обвисшего плафона было видно, как порывы ветра
треплют остатки выцветшей шерсти на его спине. В проплешинах неприятно,
по-нутряному, розовела кожа.
Человек выступил из двери.
- Что вы стоите? - спросил он. - Поднимайтесь сюда. Я мерзну.
Я поспешно пошел вслед за псом.
Человек был высок, худ и сутул. И очень стар. И очень похож на
кого-то я никак не мог вспомнить, на кого. Пропуская меня в дом, он чуть
посторонился, он чуть посторонился. За что-то зацепился ногой, или просто
оступился неловко, и едва не потерял равновесия. Я успел поддержать его за
локоть.
- Благодарю, - сухо сказал он. Пес искательно смотрел на хозяина
снаружи, вываленный язык чуть подрагивал. - Хочешь послушать, о чем мы
будем говорить? - спросил старик пса. - Застарелая привычка?
Пес коротко, моляще проскулил.
- Идем, - решил старик, и пес тут же переступил через порог. - Я
Альберт Хаусхоффер. Чем могу служить?
В более мягком свете прихожей я вдруг понял, на кого похож владелец
Альвица, и от этого открытия мурашки поползли у меня на спине.
У старика было лицо Кисленко.
Нет, не в том смысле, что они были похожи. Совсем не похожи. Но я не
мог отделаться от ощущения, что та же самая жестокая и долгая беда, ожог
которой почудился мне на опрокинутом лице умирающего техника в далекой,
оставшейся в июне тюратамской больнице, оставила свои следы и на длинном
лице Хаусхоффера. Только старик сумел пройти через нее, сохранив рассудок.
Или хотя бы его часть. Я вспомнил слова фон Крейвица. Да, владелец
усадьбы действительно был странный человек, видно с первого взгляда. Но
черный пепел страдания, въевшийся во все его поры, заставил мое сердце
сжаться.
Этому человеку я не мог лгать.
- У вас не шведский акцент, - сказал Хаусхоффер.
- Русский, - ответил я.
- Это уже интересно.
- Пес стоял у ноги хозяина и пытливо смотрел на меня. И старик
смотрел. Каждый с высоты своего роста: пес снизу, старик сверху.
- Я полковник МГБ России Трубецкой, - спокойно проговорил я,
почему-то точно зная, что от того, скажу я сейчас правдой или нет, будет
