ребята репетировали, готовились отмечать День независимости. Я чуть
запнулся на ступеньке, прислушиваясь. Ага, знаю эту песню, самодеятельная.
"Смольный" называется. Не вполне актуально, конечно - ну да что с пацанов
взять, если даже большая литература дальше ругани коммуняк так и не
двинулась? Ребята честно, отчаянно стараясь переорать друг друга, но как
нарочно не попадая ни в одну ноту, надсаживались на мотив малининской "У
вашего крыльца":
...У вашего дворца
Я вспомнил о марксизме,
У вашего дворца
Я спел "Интернцанал".
У вашего дворца
Мечта о коммунизме
Вновь вспыхнула во мне -
Дворец ее э-эба-а-ал!
Я пошел дальше. Репетировать еще и репетировать.
Сегодня мой восьмой "а" состоял из пяти человек. Три девочки и два
мальчика.
Маша Мякишева, красавица, национальная гордость Вырицы. Последние
месяцы она щеголяла в совершенно умопомрачительной паре - брючки полная
ф_и_р_м_а_, курточка всегда застегнута в обтяжечку; все знали, что она не
потратила ни копейки. На игривые вопросы о происхождении пары Маша,
скромно улыбаясь, отвечала: "Нашла". Действительно, она нашла ее в августе
на пляже - какая-то дура-питерчанка, из последних полоумных дачников, не
знающих, какой год на дворе, решила искупаться в романтическом
одиночестве, понимаете ли, в рассветной дымке... Маша стала примерять
штанцы, а дуру, когда та чересчур развонялась, в сердцах утопила; томик
Чейза, лежавший под курточкой, махнула в Павловске на пару гигиенических
тампонов, а шмотки взяла себе.
Таня Коковцева, самый веселый человек в классе. Я подсмотрел не так
давно, на последней контрольной по алгебре она выведывала у соседей,
сколько будет пятью семь, и никак не верила, что целых тридцать пять.
Только осведомившись у третьего - вернее, у четвертого, потому что третий
сам засомневался и, проявив редкую в наше время порядочность, не взял на
себя ответственность подсказывать - она, покачивая головой с удивлением,
записала в тетрадку результат. Но зато три аборта перенесла, похоже, безо
всякого вреда для здоровья. Очень надежный товарищ.
Стелла Ешко - ничего не могу о ней сказать, просто ничего. Я не
слышал от нее ни единого слова. По-моему, она дебилка, дитя алкогольного
зачатия. Из класса в класс ее переводят, выставляя в ведомостях ровную,
гомогенную, так сказать, вереницу троек. Не двойки же ставить; куда ее
потом с двойками девать? Как, впрочем, и с тройками? Какая разница?
Ну, и братья Гусевы. Серьезные бойцы. Один из них - не помню уже,
который - в прошлом году на урок пришел с "макаровым".
Я открыл было рот, но Веня Гусев, развалившийся за первым столом
левой колонки - руки локтями на стол позади, ноги, одна над другой,
выставлены в проход между столами, куртка расстегнута и расперта мощной
грудью - лениво опередил меня.
- Мы, Альсан Петрович, пришли сказать, что больше не намеренны
посещать ваши уроки.
Я помедлил. Потом сел за учительский свой стол и сказал:
- Хорошо, ребята. Давайте мне тогда дневники, я сразу выставлю
четвертные тройки, и покончим с этим.
- Какой вы персик, - сказала Таня. - Можно, я вас поцелую?
- Чуть позже, - ответил я. - Делу минута, потехе час - но минута
будет первой.
Судя по всему, они были приятно удивлены моей сговорчивостью. Похоже,
они готовились к серьезной баталии.
Я выставил тройки, перенес их в классный журнал. Таня, честная
девочка, забирая у меня дневник, наклонилась, дружелюбно прижалась
бюстиком к моему плечу и с оттягом чмокнула в щеку.
- Только помаду сотрите потом, - сказала она, возвращаясь на свое
место.
- Пусть пока живет, - ответил я. - Мне так больше нравится.
Они стали не спеша собираться. Котя Гусев закинул на плечо ремень
своей потертой цилиндрической "Пумы".
- Погодите минутку, ребята, - сказал я. - Теперь, когда все
формальности улажены, и вы не можете ожидать никакого подвоха с моей
стороны, я просто хочу спросить: почему?
- Ой, да на кой ляд нам... - начал было Котя, но Веня оборвал брата.
- Погоди, Котька, жопа ты или мужик, - проговорил он. - Человеческий
же разговор шкраб предлагает.
- Он снова сел. Тогда сели и остальные.
- Кто-то из великих, кто именно, вам лучше знать, сказал: история
учит лишь тому, что ничему не учит. Мы склонны полагать это утверждение
истинным. Особенно для этой сраной страны, в которой учителя истории и
прочих научных коммунизмов из поколения в поколение получали зарплату
исключительно за то, что ничего не знали, ничего не умели и только
насиловали детям мозги ахинеей.
- Закосили извилину! - подтвердил Котя.
- Единственную? - спросил я.
Маша, самая умная, поняла и хихикнула.
Я обвел их взглядом. Что оставалось отвечать? Он был прав и не прав.
Я мог бы сказать, что история учит многим верным вещам тех, кто способен
учиться; например, что происходящего сейчас любой ценой нельзя было
допускать, ведь это происходило и прежде, и всегда кончалось одинаково -
именно вопиющая неграмотность политиков, сопоставимая, пожалуй, лишь с их
самомнением "Я-то умнее тех, кто был прежде", развязывает им их шкодливые
руки. Но для пятнадцатилетних происходящее последние пять-семь лет было
единственной известной формой бытия, плохо-бедно они приспособились к ней;
разрушь эту приспособленность, и они, молоденькие, погибнут. Я мог бы
написать на доске самые элементарные формулы, описывающие динамику
социальной энтропии, и они доказали бы, как дважды два: чем малочисленнее
социум, тем меньше у него вариантов развития и тем, следовательно, меньше
шансов выжить - но ребята плохо помнят, сколько будет дважды два. И я
спросил только:
- Чему вы хотите учиться?
- Рукопашному бою, - тут же начал загибать пальцы Веня. - Это мы
делаем, но нужно больше. Вот, недавно афганца одного припитомили, он нас
дрессирует...
Ты сказал. Не "учит", не "натаскивает", не "тренирует" -
"дрессирует". Ох, история. Кто сказал "Ты сказал"?
- Стрельбе, - загнул второй палец Веня, - это тоже пытаемся, но
катастрофически боеприпасов не хватает.
- Взрывное дело надо поднимать, - подал голос Котя.
- Оральный секс освоить как следует, - озабоченно сказала Коковцева.
Котя усмехнулся и со снисходительным превосходством проговорил:
- Тебе бы, Татка, все ебаться.
Она коротко обернувшись к нему, сверкнула победоносной улыбкой.
- Алгебра нужна, к сожалению, - сказала Мякишева, а то в духанах
любая тварь обсчитает - пернуть не успеешь.
- Да, пожалуй, - задумчиво согласился Веня.
- И ты думаешь, этого достаточно для жизни? - спросил я.
- Для жизни вот как раз это и нужно.
- Этого достаточно для смерти, Веня, - сказал я. - Только для смерти.
Сначала, возможно, не твоей. Потом, все равно, раньше или позже, - твоей.
Этого достаточно только для кратковременного выживания.
- Научный коммунизм это все, Альсан Петрович, - ответил Веня. - На
самом деле все просто. Кто выживет - тот и живет. Другого способа жить еще
никто не придумал.
Он встал, и сразу, с грохотом отодвигая стулья, поднялись все. Как
настоящий лидер, он пропустил всех остальных вперед, а когда кое-как
приспособленная под класс комната опустела, снова глянул на меня и
ободряюще улыбнулся.
- Вы не огорчайтесь, Альсан Петрович, - сказал он. - Мы лично вас
даже уважаем. Но от предмета вашего блевать охота. Раньше хоть раз в
генсека установки менялись, а теперь вообще - каждый свое долбит. И ведь
всем ясно давно, что других несет по кочкам, потому что для себя,
любимого, место чистит. Вон, при Мишке Сталина как несли. Сказали народу
долгожданную правду! И чего вышло? Опять за того же Сталина люди мрут.
Батя мой летом пошел на демонстрацию за этот сраный СССР - так приложили
ему демократизатором по шее неловко, тут же откинул копыта, только и успел
сказать: дескать, флаг наш красный подними повыше, пусть видят... А кто
видит, зачем видит - хрен его знает. Может, богу на небесах расскажет, да
и то вряд ли.
Он еще потоптался у двери - поразительно, но он мне сочувствовал!
Замечательный мальчик все-таки растет.
- До свидания, - сказал он.
- До свидания, Веня, - с симпатией сказал я. - Если в будущей
четверти передумаете - я, как юный пионер, всегда готов.
- Да что вы, Льсан Петрович! Зимой тут такое начнется! - и вышел.
Это, судя по всему, была правда. Заломив руки за спину, я неторопливо
подошел к окну. В сером свете хмурого позднего утра сквозь голые ветви
берез со второго этажа отчетливо просматривалась свинцовая полоса Ореджа и
работающие люди на нашем берегу. Картина отчетливо напоминала знакомые по
хроникальным фильмам кадры самоотверженного труда советских тыловых женщин
в сорок первом году. Рвы, надолбы, огневые точки...
В течение лета железные когорты совхоза "Ленсоветовский", усиленные
двумя десятками чеченских киллеров-профессионалов, которых директор
колхоза снял в так называемом Санкт-Петербурге, пообещав отдать
подконтрольным Чечне перекупщикам весь урожай совхозной капусты, теснили и
теснили наших гвардейцев, пока те не откатились до реки. Велика Россия, а
отступать дальше некуда - вот он, поселок, родные дома за спиной. Но ясно
было, что, как только Оредж покроется льдом, ленсоветовцы попытаются
форсировать рубеж.
Сначала сладкопевец Горбачев во время первого карабахского толчка
вместо того, чтобы стараться защитить тех, кто, вне зависимости от
политической ориентации, нуждался в защите, начал игру, рассчитывая, будто
эта кость в горле двух стран заставит их вечно обращаться к Москве, как к
арбитру - и тем продемонстрировал, что центр, начавши терять смысл с
удалением пугалища войны, окончательно выродился, и кто смел - тот и съел.
Потом стало ясно, что государство ни в малейшей степени не отвечает за
своих налогоплательщиков, а следовательно - политически не существует,
заботясь только о себе, как распоследний ларьковый спекулянт, и
предоставляя остальным спасаться кто как может; это называлось
долгожданным предоставлением экономической самостоятельности. Потом, пока
Борька, подсаживая Мишку, умолял всех брать столько суверенитета, сколько
они смогут, окончательно лопнула экономика, и оказалось, получить нечто
необходимое тебе можно только выменяв это на нечто, необходимое другим; а
для такого фронтового "махания не глядя" как минимум, нужно чем-то
обладать. А наикратчайший путь к полному обладанию тем, что есть у тебя
под руками, уже был указан - самоопределение вплоть до полного отделения.
А когда все разом хапнули, что успели, с инфантильно садистским
злорадством стараясь еще побольнее ущучить соседей и продемонстрировать
свою для них необходимость: А ну-ка, попробуйте обойтись без нашей
картошки! А вот попляшите-ка без бензина! Хрен вам на рыло, а не крепежный
лес, если будете плохо себя вести! Севастополь строили запорожские казаки,
и баста! - на всех уровнях начался, раскручиваясь день ото дня все
свирепей, нескончаемый, чисто империалистический передел мира.
История...
Ежась и слегка даже постукивая зубами от сырого пронизывающего ветра,
я пошел домой. Явно собирался снег. Да он уж ложился сколько раз и снова
таял. Грязь, грязь, грязь...
И дома было не согреться. Разве что допить сэкономленные позавчера
