перископ. Свирепый луч, бивший из адской топки "котла", померк.
- Извольте, - сказал Хаусхоффер, чуть отступив в сторону от
перископа, поднес ко рту бутылку и сделал глоток.
В черном бездонном провале висел круглый, немного взлохмаченный
сгусток огня. Несколько секунд я ошеломленно моргал - глаз привыкал к
режущему свету медленно - и память бестолково металась от одной ассоциации
к другой, пытаясь сообразить, на что это похоже...
- А если пошире - то вот так, - сказал Хаусхоффер и, неловко зажав
коньяк подмышкой, обеими ладонями немного прокрутил широкое рубчатое
кольцо, охлестнувшее тубус перископа.
Сгусток стремительно съежился, превратился в каплю. А далеко по
сторонам от него, в густой, невероятно густой и, казалось, не имевшей
пределов тьме глазу вдруг померещились едва неуловимые искры. Две...
три...
В полной прострации я глянул на Хаусхоффера.
- Это... Это...
- Солнечная система, малый кристалл, - хрипло сказал Хаусхоффер и
снова отхлебнул из горлышка.
Внутри у меня все оборвалось. Секунду спустя, словно парализующий яд
потек у меня по жилам, одна моя рука, лежавшая на трубе перископа,
бессильно съехала с него и повисла. Еще мгновением позже за нею
последовала и другая. Мне дико захотелось сесть.
- Так ему все-таки удалось?..
- Да. Ступак растил это с шестьдесят шестого по шестьдесят девятый. А
дальше все было совсем просто. Вообще идея проста, как а-бэ-ц. Чтобы
изготовить необходимое для отравления хотя бы одного миллиона людей
количество препарата Рашке, вся химическая промышленность тогдашней
Германии должна была работать семьсот с лишним лет. А если планета земля
имеет радиус восемнадцать миллиметров, - Хаусхоффер качнул булькнувшей
бутылкой в сторону котла, а потом, чтобы уж движение не пропало даром, в
обратном качке поднес бутылку ко рту и сделал глоток, - достаточно обычным
парикмахерским пульверизатором распылить в атмосфере одну-единственную
лабораторную капельку, и дело в шляпе. Поскольку Ступак более всего радел
о свержении российского самодержавия, то, естественно, и фукнул он
непосредственно над европейской Россией. Ну, а потом ветры, дожди и
приливы разнесли по всей планете, конечно, по Европе - в первую очередь...
Начальным мощным результатом впрыскивания, отчленившим их историю от
нашей, были франко-прусская война и парижская коммуна, они-то и дали
исходный всплеск вашей статистики... Ах, да, ведь все эти названия для вас
- пустой звук. Ну, ничего, я вас познакомлю с их историей.
Он умолк, как-то очень понимающе и очень грустно глядя мне в лицо. Я
пытался собраться с мыслями. Вот тебе и тайная секта. Но все же...
- И все же я не понимаю.
- Сейчас, Трубецкой, сейчас. Я просто не знаю, как вам рассказать
попроще и покороче. Хотите? - он вдруг протянул мне бутылку. Я чуть не
отказался, но неожиданно понял, что зверски хочу. Молча взял у него коньяк
и отхлебнул как следует. Мгновение спустя горячая волна ударила мне в
желудок, как девятый вал в прибрежный камень, и ноги почти сразу перестали
дрожать.
- Это было не просто создание альтернативного мира. Ради такой цели
они не стали бы тратить силы и деньги. Они создавали станок, на котором
собирались переделывать наш мир. Только, как это обычно бывает, после
создания станка каждый захотел точить на нем что-то свое.
Он требовательно протянул руку; я отдал ему бутылку, и он сделал
глоток. А я, начав после первого ошеломления замечать детали, увидел вдруг
под пультом буквально гору пустых.
- Так что, когда Горбигер в Германии начал в двадцатых годах учить,
что Земля и Солнце расположены внутри ледяной сферы, а никакого космоса
нет, и звезды с галактиками выдуманы еврейскими астрономами с целью
обмануть народ и обогатиться, он был не так уж не прав. Видимо, какие-то
крохи информации он выжал из отца... Для них, - он опять качнул бутылкой в
сторону котла, и бутылка опять призывно булькнула; он задумался на миг, но
потом решил в этот раз не пить, - космоса действительно нет. Просто эта
адова штука пересылает им в соответствующем масштабе картину того, что
окружает нас здесь. Ох, Трубецкой, как я хохотал, когда американский
"Пайонир" - эти дурачки запустили его в глубокий космос с посланием,
понимаете ли, к иным цивилизациям! - начал, точно муха об стекло, биться о
стенку котла. Только что не жужжал... Пришлось взять на себя все заботы о
том, что он передает в Хьюстон... - Хаусхоффер, вспомнив, и на этот раз
засмеялся; но выпуклые старческие глаза его рыдали.
- Землю можно увидеть крупно? - спросил я.
- Разумеется. Только фильтр сменить. Перископы подвижны... но потом,
потом! - нетерпеливо выкрикнул он, увидев, что я пытаюсь пошевелить
толстый массивный тубус. Еще насмотритесь. Слушайте, Трубецкой, я ведь
умру скоро. Давайте, я завещаю вам Альвиц? Захотите - отдадите России, или
подарите ООН, или сами будете здесь играть, как я играю уже полвека. Это
увлекает... - задумчиво прибавил он.
Я не ответил. Он пошевелил кожей лба, собирая его морщинами и
распуская; брови дергались, как на резиночках. Видно он слегка уже
опьянел.
- У них даже техническая ментальность другая, - пожаловался он. -
Например, гравитаторы они могли открыть тогда же, когда и мы - после работ
Эйнштейна по полю. Но им и в голову не пришло копать в этом направлении. И
я вам скажу, почему. Потому что тогда все страны при полетах должны
пользоваться общей сетью, она одна на всех. Даже при конфликтах никому в
голову не придет нанести ей ущерб - сам пострадаешь ровно в той же
степени, что и противник. А там строят громадные ревущие крылатые чушки,
одна другой тяжелее и страшнее, они жгут прорву топлива, то и дело падают
и гробят массу невинных людей, прожигают каждым рейсом во-от такие, - он
развел длинные руки, и едва не выронил бутылку, - мертвые коридоры в
кислородной составляющей атмосферы, не выжимают, за редкими исключениями,
и тысячи километров в час - но зато каждая из них летит сама! Не завися ни
от кого! Суверенно!!
Он протянул мне бутылку; я отрицательно качнул головой. Он тут же
хлебнул сам.
- Я могу много выпить, - сообщил он и оперся свободной рукой на
пульт, прямо на какие-то циферблаты музейного вида - ни дать, не взять
часы эпохи Людовика XIV. - Не волнуйтесь за меня.
Мы помолчали. Краем глаза я заглянул в перископ. Капля пылала.
Хаусхоффер чуть повернул голову и долго смотрел остановившимися глазами в
блестяще-черную, клепаную стену котла. Я не понимал его взгляда.
Казалось, на какое-то время он забыл обо мне.
- А ваши преступления... Боюсь, Трубецкой, здесь ничего нельзя
сделать, - тихо проговорил он вдруг, продолжая глядеть на котел.
Наполовину опустевшая бутылка косо висела в его бессильно опущенной руке.
- Разве что выжечь этот клоповник к дьяволу, во-он он, вентиль продувки,
как это я еще не крутнул...
Я промолчал. Я не хотел прерывать ход его мыслей, сколь бы он не был
беспорядочен. Он знал ответы на все мои вопросы, но я не знал, какие
вопросы задавать.
- Человек - лишь часть кристаллической структуры. Относительно
небольшая и наиболее динамичная. Когда такой кристаллик начинает особенно
сильно вибрировать, почти наверняка он вызовет резонансную вибрацию в
изоморфном ему кристалле. Ступак это теоретически предсказал, на этом и
строился расчет. В предельно стрессовом состоянии - главным образом
имеется ввиду стрессовая гибель - если вибрирующему кристаллику находится
близкий по ряду базисных параметров психики аналог, инициировавший
вибрацию кристаллик перебрасывает все свои свойства на тот, с которым
вошел в резонанс. Поскольку впрыскивание препарата Рашке обеспечило
человеку в котле почти постоянное существование на грани стресса, переброс
индивидуальностей должен был идти практически исключительно от них к нам.
Гениальный план.
Он вдруг вспомнил о бутылке. Тактично, но очень ненавязчиво протянул
ее мне. Я отрицательно мотнул головой. И он тут-же как следует отхлебнул.
- Принципиальная схема такова! - возгласил он и чуть покачнулся. - В
инкубаторе выращивается человечество, находящееся, в результате тотальной
психохимической обработки, в состоянии непрерывной борьбы каждого с каждым
и всех со всеми. Под любым предлогом, на любом уровне! Никакие, самые
логичные и убедительные, призывы к миру и сотрудничеству, которые
высказывают отдельные не восприимчивые к обработке личности - всегда есть
процент людей, не поддающихся действию какого-то препарата - остаются
втуне, ибо медикаментозное вмешательство парализовало определенные центры
в мозгах большинства. Наиболее удачные из этих призывов, напротив, сразу
используются для провоцирования новых конфликтов. Например: давайте жить
дружно. Давайте! Всех, кто мешает нам жить дружно - на виселицу! Ты, я
вижу, не хочешь жить дружно? И ты? На виселицу! - Он умолк, тяжело дыша.
На лбу его выступили бисеринки пота. Он явно отвык много говорить. И -
явно хотел.
- В таких условиях стрессовая вибрация гибнущих кристаллов становится
все более частой, а, следовательно, все более частым становится переброс
исковерканных индивидуальностей к нам, сюда. И здесь они, естественно,
продолжают свою борьбу, ибо сознание их уже сформировано. Борьбу уже
совсем непонятно с кем. Хоть с кем-нибудь, кто напоминает тамошнего
противника, - он торопливо отхлебнул. - Правда, возможен и обратный
эффект. Ступак о нем не догадывался. Я обнаружил его лишь недавно, читая
их статьи... С легкой руки тамошнего американца Моуди стало модным
опрашивать людей, переживших клиническую смерть, об их ощущениях. И,
представьте, многие припомнили состояние резонанса со своим здешним
психодвойником. Самое смешное... - он хихикнул и тут же пригубил, - самое
смешное, они думают, что встречаются с богом! Они называют его
"светоносным существом", "лучезарным сгустком доброты", и так далее. Мы
настолько отличаемся от них, представьте! Они даже вообразить не могут,
что всего лишь на какие-то мгновения сливаются с собой, обретают самих
себя, только нормальных, не отравленных! Вот вы - обычный... русский
офицер, - патетически произнес он, с явной иронией передразнивая меня, -
со своими заботами, хлопотами и недугами. Но если бы ваш тамошний двойник,
умирая, срезонировал с вами, а врачи ухитрились бы вернуть его к жизни, он
был бы уверен, что здесь виделся чуть ли не с самим Христом! В бледном
венчике из роз... - с ужасающим сарказмом добавил он на ужасающем русском,
и я снова, в который уже раз, не понял, на что он намекает. - Говорят,
после таких встреч люди там становятся добрее... уносят что-то отсюда, -
он вздохнул. - Все вообще оказалось много сложнее, чем полагали
отцы-основатели. А судя по вашим словам, Трубецкой, по вашей же
статистике, может происходить не полное подавление, и нестыковка, и,
главное, вытеснение нормальным кристаллом системы ценностей ненормального
в подсознание... Тут я мало что могу сказать. До сегодняшнего вечера я был
уверен, что я - единственный, кто вышел оттуда.
Он грустно и как-то смущенно улыбнулся.
- Меня казнили в Моабите в сорок четвертом, - признался он. Так
застенчивая девушка могла бы признаться в любви. Я не перебивал. Он
помедлил. - Гиммлер решил, что отец слишком независим, слишком влияет на
фюрера... На отца он руки поднять не решился, но взяли меня, чтобы
обуздать отца, если возникнет необходимость... А потом машина заработала
сама собой. Отец даже не знал, узнал только в сорок шестом! И покончил с
