- Опять что-то случилось?
- Нет. Надеюсь, и не случится.
- Ну, вы беседуйте, - сказала Лиза, - а я пойду распоряжусь насчет
обеда. Вы ведь пообедаете с нами, Стася, не так ли? И сама прослежу, чтобы
все было на высшем уровне. Редкий гость в доме, - повелитель - нельзя
ударить лицом в грязь. Стася, я надолго.
Она вышла и плотно затворила дверь.
- Вы просто идеальная пара, - произнесла Стася, помолчав. Мы так и
стояли неловко: я посреди комнаты, она у самой двери. - По моему, вы
органически не способны обидеться или рассердиться друг на друга...
Я усмехнулся.
- Я от тебя тоже готова снести все, что угодно, лишь бы остаться
вместе - но иногда, сама того не замечая, начинаю злиться. А ты к этому не
привык в своей оранжерее - сразу замыкаешься, отодвигаешь меня и готов
сбыть кому угодно. Угораздило же меня!
- Жалеешь?
Она взглянула чуть исподлобья.
- Я? Нисколько. Ей - сочувствую. Тебя мне ничуть не жалко, а себя - и
подавно.
- Садись, Стася, - я показал на диван, возле которого стоял.
Она уселась на один из стульев у двери, подальше от меня. Ее и
отодвигать не надо было - сама отодвигалась. Я нерешительно постоял
мгновение, потом сел подальше от нее.
- Когда ты вернулся?
- Вчера.
- Надолго?
- На пол-сегодня. В семь отходит мой корабль.
- Корабль... Что вообще происходит?
Я открыл было рот, но холодный скользкий червячок крутнулся вновь.
Молчи, она ведь даже не спрашивает, куда ты едешь! Додавливая гада, я
старательно проговорил:
- Плыву в Стокгольм, в архив Социнтерна. И даже под чужим именем.
Чернышов Алексей Никодимович, корреспондент "Правды".
Я глубоко вздохнул, переводя дух от этого смехотворного для
нормальных людей подвига - но слышал бы меня Ламсдорф! ведь я разом
перечеркнул многодневные усилия многих людей, старавшихся обеспечить
максимально возможную безопасность моему делу и моему телу! - я на выдохе
вдруг попросил, сам не ожидая от себя этих слов:
- Только не говори никому.
- Да уж разумеется! - выпалила она. - Хватит с меня сцены, которую ты
устроил перед отлетом в Симбирск!
- Я устроил?! - опешил я.
- Не надо повышать на меня голос. Конечно, ты. Не Квятковский же.
Я молчал. Что тут можно было сказать.
- Он весь наш коньяк выпил, - пожаловалась она.
Я улыбнулся.
- Пустяки. Я ни секунды не сомневался.
- Он очень замерз! - сразу встала она на защиту. Как хохлатка над
цыпленком. Словно ястребом был я. - В Варшаве жара, он летел в одной
рубашке - а на борту кондиционеры плохо работали, и все продрогли еще в
воздухе. А в Пулкове этом болотном вдобавок и вымокли до нитки. Что же
мне, жмотиться было?
- Да я же не возражаю, - сказал я. - Для того и нес, Стасенька.
Она вдруг рассеянно провела ладонью по лицу.
- О чем мы говорим, Саша...
Я устало пожал плечами.
- О чем ты хочешь, о том и говорим.
- А ты о чем хочешь?
- О тебе.
Она промолчала.
- Ты надолго?
- Не знаю. Думаю, да.
- Значит, - вздохнула она, - буду встречать тебя уже с чадиком на
руках.
- Чадиком? - улыбнулся я.
- Ну... чадо, исчадие... если ласково, то чадик. Это я сама
придумала.
- Давно это?..
- Больше пол-срока отмотала. Уже лупит меня вовсю, как футболист.
- Думаешь, мальчик?
- Хотелось бы. Дочка у тебя уже есть. Хватит с тебя... девочек.
- Что ж ты мне сама-то не сказала?
- Она искренне изумилась.
- Как? Это я Лизу совсем уж расстраивать не хотела, не сказала, что
ты мне сам разрешил!
Мне захотелось закурить. Кто-то из нас сошел с ума. И вдруг мелькнула
жуткая мысль: да не "пешка" ли она уже? Как Беня, долдонивший про тягу
патриарха к личной власти...
- Когда разрешил? - спокойно спросил я и поймал себя на том, что,
кажется, уже веду допрос.
- Да в Сагурамо! Я была уверена, что ты все понял! Ты сразу сказал -
только немножко поломался сначала насчет порядочности - а потом сказал:
если без ссор и дрязг, то был бы рад.
Я все делаю, как ты сказал - ни ссор, ни дрязг.
- Ну ты даешь, - только и смог выговорить я. А потом спросил,
прекрасно зная, что она ответит, если будет честна: - А если бы не
разрешил, что-нибудь бы изменилось?
Она помедлила и чуть улыбнулась:
- Нет.
Я молчал. У нее исказилось лицо, она даже ногой притопнула:
- Мне тридцать шесть лет! Через месяц - тридцать семь! Имею я право
родить ребенка от того, кого наконец-то люблю?!
- Имеешь. Но я-то теперь как? В петлю лезть от невозможности
раздвоиться? Ведь что я ни делай - все равно предатель!
- До сегодняшнего дня ты прекрасно раздваивался. Теперь - хвостик
задрожал? Тогда гони меня сразу.
Мы помолчали. Задушевная получилась встреча.
- А я шла сюда, - вдруг тихо сказала она, - и думала: удастся ли мне
когда-нибудь затащить тебя в постель, или уже все?
Меня сразу обдало жаром.
- А хочется? - так же тихо спросил я.
- Вопрос, достойный тебя. Да я тут ссохлась вся от тоски!
- Зачем же ты так далеко сидишь? - я старался говорить как можно
мягче, и только боялся, что после недавней перепалки это может не удаться
или, хуже того, прозвучать фальшиво.
- Здесь? - с отвращением выкрикнула она.
Я опять перевел дух. Как тяжело... Язык не поворачивался, но надо же
ей растолковать.
- Стасенька, по моему... Лиза уверена, что у нас с тобой это будет.
- Это ее проблемы.
- Не надо так. Даже если ты сейчас не... - не знал, как назвать. И не
назвал. - Все равно ты плохо сказала. Ведь мы с тобою можем опять очень
долго не увидеться, и она это понимает.
- Не хватало еще, чтобы твоя жена тебя мне подкладывала.
Я почувствовал, что у меня дернулись желваки.
Ну, самоутверждайся, - сдержавшись, сказал я глухо.
- Сашенька, я уже лет пятнадцать этим не занимаюсь. Но в ваше
супружеское ложе не лягу ни за что.
- Ложе, ложе! - я уже терял терпение. Единственное, на что мня еще
хватало - это на то, чтобы не повышать голос. - Стася, при чем тут ложе! -
и, уже откровенно глумясь, добавил: - Вот, можно на коврике!
Она поднялась.
- Какой тяжелый ты человек, - сказала она и пошла к двери. - Не
провожай. А то ведь кругом враги.
Все мое раздражение отлетело сразу. Остались только страх за Стасю и
тоска. Что же она делает? Она же доламывает все! Она этого хочет?
- Стася, а обед?! - нелепо крикнул я ей в спину, и дверь резко
закрылась.
Я с яростью потряс головой. Дьявол, ничего не успел даже спросить.
Как у нее с деньгами? Как со здоровьем? Как с публикациями, сдержал ли
Квятковский слово? По телефону вроде говорили о какой-то подборке...
Дьявол, дьявол, дьявол! Бред!
С чего же начали цапаться-то?
Когда я прикуривал четвертую сигарету от третьей, в дверь осторожно
поскреблись. Я обернулся, как ужаленный. Неужели вернулась? Господи, хоть
бы вернулась!
- Да! - громко сказал я, уже поняв, что это Лиза.
Она правильно рассчитала: если бы мы были в спальне, то просто не
услышали бы.
И она бы снова ушла. Все зная наверняка.
Она явно не ожидала, что я отвечу. Только через несколько секунд
после моего "да!" оживленно влетела в комнату, и задорная, гостеприимная
улыбка на ее лице сразу сменилась растерянной.
- А где Станислава? Ой, дыму-то!.. - она почти подбежала ко мне.
Глянула на розетку для варенья которую я превратил в пепельницу. - Святые
угодники, четвертая! Да что случилось, Саша? На тебе лица нет!
- Все, Лизка, - сказал я, снова впихивая себе сигаретку в губы. Руки
все еще дрожали. - Пляши. Одной козы - как не бывало.
- Вы что, поссорились? - с ужасом спросила она.
Я неловко размолотил окурок в розетке, среди вонючей трухи
предыдущих, и кивнул. Лиза, прижав кулачок к подбородку, потрясенно
замотала головой.
- У нее на шестой уже перевалило... тебе, может, опять под пули
лезть... Ой, дураки, дураки, дураки...
И тут же, схватив меня за локоть, энергично заговорила:
- Саша, ты только не расстраивайся, не бери в голову. Это у нее
просто период такой. Я, когда Поленьку ждала, тоже на тебя все время
обижалась, из-за любого пустяка. Только виду не подавала. А она - другой
человек, что ж тут сделаешь. Привыкла к свободе, к независимости. Она
родит, и все постепенно уляжется, она ведь очень тебя любит, я-то знаю!
- Задурила она тебе голову, Лизка, - почти со злостью проговорил я. -
Не верь ей. Просто с возрастом приперло. Решила родить абы от кого - ну, а
тут как раз дурак попался. Никого она, кроме себя, не любит, и никогда не
любила... Ну, так что у нас с обедом? Ты вкусный обед обещала!
Она испуганно всматривалась мне в лиц. Будто не узнавала. Будто у
меня выросли рога и чертов пятак вместо носа.
- Вот теперь я совсем поняла, о чем ты ночью говорил...
- Да я много глупостей наговорил.
- Не надо так! - болезненно выкрикнула она. - Эта ночь - одна из
самых счастливых в жизни у меня! Никогда может мы с тобой не были так
близко... А говорил ты, что нельзя крушить живое. Потому что тогда
ожесточаются и высыхают. Ты не становись таким, Саша, - она подняла руку и
погладила меня по щеке. - До нее мне, в конце концов, извини, дела нет, но
ты... лучше уж изменяй мне хоть каждый день, но таким не становись, потому
что я тебя такого очень быстро разлюблю. И что я и Поля тогда станем
делать?
СТОКГОЛЬМ
1
Теплоход крался по фьорду.
В желтом свете предосеннего северного заката тянулись назад лежащие в
воде цвета неба острова. Крупные, покрытые лесом, или помельче, скалистые,
украшенные одним-двумя деревьями и какой-нибудь почти обязательной
избушкой под ними, или совсем лысые, или совсем небольшие, не крупнее
Лягушек в Коктебельской бухте - просто валуны, высунувшие на воздух
покатые, как шляпки грибов, розово-коричневые спины. На каждом из них
хотелось посидеть - свесить ноги к воде и, коротко глядя на остывающий
мир, в рассеянности размышлять обо всем и ни о чем. Глухо рокотали на
малых оборотах дизеля; корабль мягко проминал зеркало поверхности, и за
ним далеко-далеко тянулись по ясной, холодной глади медленно расходящиеся
морщины. Красота была неописуемая, первозданная, хотя громадный город уже
надвинулся - из-за леса на правом берегу тянулась в небо окольцованная
игла телебашни; светились в настильном сиянии почти негреющего солнца
разбросанные в темной зелени прибрежные виллы и особняки Лилла-Бартан, но
все равно современное мощное судно казалось неуместным здесь, нужен был
драккар. Пятнадцать лет назад один мой друг, писатель - с ним-то мы и
попали впервые в эти края, он и познакомил нас со Стасей позапрошлым летом
- сказал: "Теперь я понимаю Пер Гюнта. Здесь можно взять меч и молча выйти
на двадцать лет. Здесь можно ждать двадцать лет". Я не очень понял тогда,
что он имел ввиду, не понимаю и теперь, но сказано было красиво, и вокруг
все было красиво - а между двумя красотами всегда можно найти связь, дин
найдет одну, другой - другую. Смертельно, до тоски хотелось показать все
это Поле, Лизе и Стасе. Одну красоту - другой красоте. Вот и еще одна
связь между красотами, уже моя; кроме меня, ее никто не поймет.
На нижних палубах суетились туристы, перебегая от борта к борту через
широкую, как площадь, кормовую площадку; беззвучно для меня орудовали
фотоаппаратами и видеокамерами, толкались в поисках свей идеальной точки
зрения. Я стоял наверху, неподалеку от труб - они туго вибрировали и
