Damballah!
Nous p 'vini!
- Ритуалы аулу, - пробормотал Джип. - Я видел некоторые - но таких,
как эти, никогда! Этот уж почище их всех, будь он проклят! Молитвы те же -
во всяком случае, слова, вот только весь тон другой! Они же не молятся
ЛОА, а все равно что ПРИКАЗЫВАЮТ им, черт побери!
- Они и приказывают! - хрипло сказал Стриж. - Власть здесь обширна!
Это собственный туннель Дона Педро, сердце его культа. Это ритуал, по
сравнению с которым все прочие ритуалы Петро - тени, эхо, полупонятные
имитации, а тут - центральный. Кровь движет Невидимыми, живая кровь, и его
власть заманивает их в ловушку. Их природа - жидкостная, он не может
изменять их, однако может сгибать их, придавать им форму, движимую худшими
сторонами их натуры. Дамбалла - это силы неба, дождя и погоды, но ритуалы
Педро делают его Кулевром, Всепожирающей Змеей, силой шторма и потока...
Он замолчал, вернее, его голос утонул в крике Клэр. Началась расправа
- козел был брошен на алтарь, распростертый и отчаянно блеющий. Меч Дона
Педро нанес медленный удар в его задней части. Связанный зверь дергался и
визжал, толпа орала; у меня переворачивался желудок. Казалось, прошла
вечность, прежде чем клинок ударил снова. Фонтаном брызнула кровь, и
орущая толпа бросилась ловить и пить ее, обсасывая свои руки, свои платья
и платья соседей, чтобы получить еще хоть капельку. Обезглавленное тело,
все еще дергавшееся в агонии, было брошено в толпу, но они не глядя
затоптали его, стремясь увидеть, как принесут следующую жертву.
Каждый раз ритуал был одинаков - два удара: одним он кастрировал,
затем, посмаковав страдания жертвы, вторым ударом сносил ей голову. Я
вздрагивал при каждом глухом стуке клинка. Так вот как он расправлялся с
жалкими жертвами, доведенными пением, криками и потоками крови до
исступления. А покончив с ними, так же точно он собирался принести в
жертву carbit sans cornes - своих особых "безрогих козлов": Клэр, Молл,
Джипа, Ле Стрижа и всех остальных. Но, похоже, меня это не должно было
коснуться. Для меня он действительно замыслил нечто особенное.
И все, что мне оставалось, - это сидеть и смотреть.
Я видел, как делались жуткие вещи. Хуже всего было, когда он убил
собак; может, это и нелогично, но было именно такое ощущение. И каждый
раз, когда мы видели, как дергаются ноги очередной жертвы и свежая кровь
брызжет и струится по углублениям в камне, мы думали, что следующими
жертвами будем мы. В каждом новом круге в смеси кукурузной муки, крови и
утоптанной земли рисовался очередной вевер, и это сопровождалось новыми
возлияниями, новые имена выкрикивались в небеса, барабаны выбивали новый
ритм, люди и Волки одинаково вгоняли себя в экстаз, и голая земля
содрогалась под топотом их ног.
На фоне пульсирующего света костра их мечущиеся силуэты, бурлящие,
как растревоженный муравейник, действительно напоминали какое-то видение
из ада. Пока большинство танцоров ничего особенного не делали - только
визжали, пели и топали ногами вместе с остальными. Но мы не удивились,
когда некоторые стали буйствовать, прыгать, бормотать и валиться на землю
в припадке. Другие носились взад-вперед в экстазе или разражались такими
яростными истерическими воплями, что стоявшим рядом приходилось хватать их
и прижимать к земле. Однако припадки скоро проходили, и все больше и
больше людей в толпе начинали меняться. Точно так же, как первые несколько
человек подражали старикам; они в танце начинали принимать различные позы,
пели хриплыми притворными голосами, подпрыгивали или расхаживали вокруг,
делая странные, почти ритуальные жесты. Они напоминали актеров,
репетирующих одинаковые роли. Казалось, какая-то новая личность закрыла
их, как вуалью, спрятав под ней их собственную индивидуальность.
Само по себе это зрелище внушало тревогу, но меня оно привело в ужас.
Это была одержимость - одержимость, которой я так боялся - изуродованные
ЛОА нисходили, чтобы вселиться в их последователей. Один-два аколита,
находившиеся около камней, схватили лежавшие наготове подпорки, словно
знали заранее, какое именно новое существо завладеет ими. Некоторые из
толпы стояли в тех же позах, танцевали тот же танец и даже размазывали по
лицам золу, кровь или рассыпанную кукурузную муку, превращая их в
импровизированные маски. Однако большинство танцующих позволяли каждому
новому имени, каждому новому нисходящему божеству омывать их и разбиваться
о них, как волны эмоций. В мгновение ока они переходили от одного
настроения к другому: то приходили в бешеный гнев, сопровождавшийся
воплями, то начинали двигаться со змеиной грацией - и все это в каком-то
дрожащем возбуждении, полуистерическом, полусексуальном, сметавшим все
условности повседневного человеческого поведения.
Когда, например, прозвучало песнопение ГЕДЕ, они задергались и стали
вихлять бедрами, подражая чему-то грубыми спазматическими ритуальными
движениями, как у роботов. Словно расчлененные скелеты пытались
имитировать движения плоти. В следующую минуту, при выкрике ЗАНДОР! - они
рыхлили каменистую почву наподобие плуга, потом, скорчившись, испражнялись
и втаптывали экскременты в землю. Когда с алтаря прозвучало имя Маринетт,
танцоры стали подкрадываться и закатывать глаза, гротескно изображая
соблазнителей, принимая эти позы перед алтарем, перед друг другом и даже
перед тем местом, где мы лежали скованными. Женщина-Волк в лохмотьях
расхаживала и подпрыгивала перед нами взад-вперед, ее пурпурные волосы
развевались вокруг ее ног, она насмехалась над нами жестами, движениями,
рвала на себе одежду. К ней присоединились другие, мужчины и женщины; и
те, и другие бросались прямо на нас. То, что они проделывали, само по себе
было просто грубо - вроде тех вещей, что делают, заманивая клиентов,
проститутки, или заигрывания любовников. Но нам это казалось агрессивным,
их целью было поиздеваться над нами, унизить нас - и из-за этого танец
выглядел по-настоящему непристойным.
Еще минута, еще одно имя - и танцоры забыли про нас и бросились на
своих соседей, тиская, цепляясь ногтями, хватая ртом, совокупляясь друг с
другом. И хотя часть действа переросла в секс, она приняла тошнотворную,
зловещую форму, и участники взвизгивали от смеха при виде потекшей крови.
Это была оргия без страсти, без какого-то следа настоящей похоти. У меня
от нее внутри все переворачивалось. И в тот момент, когда маленький
человек выкрикнул имя "АГВЕ", они позабыли друг о друге, распались, стали
кататься по земле и делать руками и ногами такие движения, словно плыли
над грязной поверхностью.
Я тоже плыл, стараясь удержаться на плаву. Я изо всех сил пытался
продолжать думать, сообразить, чего именно ожидал от меня Ле Стриж -
чего-то, что я еще мог сделать, а он, при всей своей странной власти, не
мог. Но барабаны превращали мои мысли в кашу, голова болела, и
сосредоточиться никак не удавалось. Мелькание танцоров и пламени стало
гипнотическим. Я не мог заставить себя отвести глаза от разыгрывавшихся
передо мной уродливых ритуалов. Часы и минуты не имели значения; была
только нескончаемая, расплывчатая ночь, жившая ревом и вонью бурлившей
толпы маньяков, проделывавшей безумные вещи по команде безумца. Я пытался
доказать, что Ле Стриж ошибался; я пробовал молиться. Но что я мог
сказать? И кому? Здесь было слишком много такого, во что я раньше никогда
не верил, может, даже и сами боги - некоторые из них, любые, может, и все.
Но что я мог сказать любому из них?
У меня в голове все смешалось. Снова и снова я ловил себя на том, что
качаюсь в такт жуткой музыке барабанов и голосов. Я закусил губу в
отчаянной попытке сохранить сознание, продолжать мыслить - по крайней
мере, хоть как-то сопротивляться. Но это продолжалось, и я не мог найти в
себе силы. От сидения на холодной земле у меня немело все тело,
замедлялось кровообращение. Меня постоянно отвлекал низкий голос,
бормотавший слова, из которых я едва ли понимал половину. Я попробовал
прикрикнуть на говорившего, кто бы он там ни был, - и только тогда
осознал, что этим говорящим был я сам. Сначала я решил, что схожу с ума. А
потом я понял правду, и это было еще хуже.
Я в панике затрясся. Это уже происходило. То, чего я так боялся - оно
опускалось на меня, медленно, неотвратимо, пока я сидел на земле. Попытка
сопротивляться? У меня не было и одного шанса из тысячи.
Я лихорадочно прикусил непослушный язык, с силой прижал его зубами,
чтобы заставить замолчать. Это было гораздо больнее, чем кусать губы, и я
смог сосредоточиться. И тут я понял, что Стриж был прав. Все-таки была
одна вещь, которую я мог еще сделать. Единственный способ, которым я мог
противостоять этому Дону Педро, единственный путь избежать судьбы, которую
готовил мне этот маленький мерзавец. Но я также знал, почему Стриж не
сказал мне, что это за способ.
Я мог прокусить себе язык, захлебнуться кровью и умереть.
Легко подумать; однако сделать это гораздо труднее. Я слышал о том,
что были люди, которым это удавалось - пленные под пытками, сумасшедшие в
смирительных рубашках. И я сказал себе, что у меня, конечно же, есть
повод, и не менее серьезный, чем был у них. Моя смерть вряд ли спасет моих
друзей, зато она может спасти множество других жизней. И спасти меня
самого от кое-чего похуже смерти - я не стану марионеткой и узником в
собственном теле, пустой оболочкой для какого-то хищного ужаса, которого я
не мог себе даже представить. И я сделал попытку. Да, я попытался, стиснул
зубами самый центр толстой мышцы, до тех пор, пока боль не стала
невыносимой и не выступили вены - но не более того. Я не мог. Я был готов,
у меня были силы... но я просто не мог.
Назовите это трусостью, назовите это подсознательным сопротивлением -
но я не мог этого сделать, так же как не мог освободиться от своих оков. Я
продолжал свои попытки. Я вонзил зубы в язык, я тряс головой; но не мог
придумать ничего такого, что заставило бы меня стиснуть челюсти.
Вот и все, на что меня хватило, чтобы разыгрывать из себя героя; и
все это время я чувствовал, как теряю контроль. Я знал, что что-то
действует на меня - барабаны, холод, пение, зловонный воздух, жуткий парад
жестокостей, творимых на алтаре. Это было то, что пришло мне в голову
сначала. Вскоре я понял, что это не так. Они способствовали, это верно;
они топтались вокруг моих мыслей, мутили их. Но было и что-то еще, что-то
за ними, и действовало именно это. Оно было больше, чем все эти ужасные
факторы вместе взятые. С каждым дуновением его присутствие ощущалось все
сильнее, меня словно тянули чьи-то руки, легко, но непримиримо. Они
расшатывали мои мысли туда-сюда, словно зуб в его гнезде.
Это была не иллюзия; я стал видеть новые вещи. Фигуры, во много раз
выше человеческого роста, они прыгали и извивались позади танцующих,
передразнивая их, как гигантские тени, отбрасываемые в небе. С каждой
минутой я видел их все более отчетливо, они кружились надо мной, а то, что
меня окружало, становилось все более туманным. В моем мозгу роились голоса
- тихий щекочущий шепот, низкий громовой гул. Я чувствовал вспышки мыслей
и воспоминаний, мне не принадлежавших, не принадлежавших ни одному
человеку вообще, они оставляли за собой только смятение, так далеки они
были от всякого опыта, который я вообще мог распознать.
Если я мог больше перепугаться, чем уже был напуган, так именно
теперь. Но все оказалось совсем не так. С каждой минутой я чувствовал себя
