еще. Но я - у меня была любовь, так ведь? А я отбросил ее. Я выбрал то же
самое честолюбие и возвел его на алтарь, намеренно принес ему в жертву
любовь. Если разобраться, так это еще хуже. Боже всевышний, может быть, он
был прав! Может, мне действительно понравилось бы его предложение. И
возможно, именно к нему я все равно пришел бы в конце концов.
Снова возник образ. Я в роли... как это называлось? БОКОРА,
священнодействующего над сполохами угасающего костра, рисуя пальцами
ВЕВЕРОВ.
Нет! Это было слишком глупо, черт побери. Я снова чуть было не
разразился смехом, как вдруг почувствовал, как похожая на песок кукурузная
мука превращается под моими пальцами в клавиши компьютера. Это воскресило,
резко, как привкус специй, знакомое острое ощущение от вызова информации,
жонглирования ею, манипулирования. То, что я ощущал, когда схватывал
по-настоящему трудную сделку, увязывал узловатый контракт в четкий пакет
соглашений, провизо, штрафов...
Только здесь я почему-то знал, что имел дело с величинами на целый
порядок выше. Потоки международной торговли, чеки и балансы высокой
коммерции, экономики целых наций - всех сил, что определяют жизнь каждого
человека, начиная с индейцев Амазонки в травяных хижинах и кончая
Председателем Верховного Совета. И все они станут подчиняться одному
человеку. Они будут слушаться этих бегающих пальцев, лица, отражающегося
на экране. В своем роде красивого лица, сурового, но обладающего
магнетизмом, с сильными чертами, седовласого, но исполненного юношеского
пыла - и в то же время, бесспорно, моего собственного.
Я заморгал, чтобы отогнать от себя это видение. В нем была яростная
прямота, проникавшая прямо мимо сознания и здравого смысла, чтобы
вцепиться в мои инстинкты, как календарь Пирелли - или религиозный опыт.
Слова застревали у меня на языке:
- Почему?
- ПОЧЕМУ? - Снова эта властная, злорадная усмешка. - Да потому,
сеньор, что я нуждаюсь в вас! Поскольку, чтобы достигнуть своих целей, я
был вынужден пожертвовать тем, что накопил. В своих исканиях я был
принужден покинуть пределы Внутреннего Мира, чтобы сбросить с себя все,
что было во мне мне мирского. Стало быть, теперь мне необходимо иметь в
нем агента - умного исполнителя моих замыслов, разделяющего со мной
получаемые награды, человека, которому я мог бы доверять. А в вас я нахожу
ткань, тучную почву, готовую для плуга, прекрасную глину для ваяния - и
обжига. - Он потер руки от искреннего удовольствия. - И скоро, быстро! Без
долгих лет, которые я выбросил на удовлетворение детских фантазий - на
мелкие, робкие потуги моей воли. Все, что имею, я разделю с вами! Я сделаю
из вас все, что есть я сам! И все, до чего вы сможете дотянуться и
схватить, будет вашим!
Я был зачарован, я не мог протестовать - и не хотел. Через мои руки,
через мой повелевающий разум сияющей рекой потекла вся мировая торговля,
которую я мог поворачивать и так и этак, отбрасывая брызги золотой пыли
туда, куда я диктовал. И все же что-то сюда не вписывалось, в потоках
моего разума все время всплывал какой-то фактор и упорно отказывался
исчезать...
- А остальные! - задохнулся я. - О'кей, я здесь! Тогда зачем вам они,
теперь? Клэр - вам она больше не нужна! Отпустите ее! Отпустите их всех!
Не знаю, какой реакции я ожидал. Чего угодно, пожалуй, кроме жуткой
ярости, промелькнувшей на бледном лице, яркой, как молния, в
зеленовато-желтом небе. Ноздри резко втянулись, темные глаза сузились до
щелочек, синеватые губы перекосились; кровь прилила к выступающим скулам,
затем стремительно отхлынула от пергаментной кожи. Кожа втянулась внутрь,
словно ее засосали, плоско прилипла к костям, жесткая и морщинистая, зубы
оскалились в жуткой усмешке, мышцы ослабли, а сухожилия проступили, как
канаты. Остались лишь глаза под пергаментными веками, но их блеск погас,
как высыхающие чернила.
Проведите факелом около сухого склепа или катакомб, и такое лицо
выпрыгнет на вас из темноты, или, как это было со мной, в одном из
неаполитанских музеев с гробами, обрамленными стеклянными панелями я видел
руки с ногтями, которые когда-то продолжали расти, пожелтели, сморщились и
скрутились: и хотя его руки не коснулись меня, я почувствовал, как они
вцепились в мое лицо и провели по нему - от уха до уха. Все еще кипя, он
снова поклонился - натянуто, очень натянуто.
- Я в отчаянии, что мне приходится противоречить сеньору, но ни за
что на свете я не позволил бы этим вашим друзьям упустить такое событие. В
действительности, их отсутствие серьезно нарушило бы всю процедуру!
Стриж разразился жутким, злорадным каркающим смехом, и его дыхание
обдало меня как вонью из клоаки:
- И ты именуешь себя тем, кто сгибает Бессмертных, да? А сам не
можешь даже выбросить из этого пустого разума его друзей! Ты - ха! Я
встречал таких, как ты, раньше - пауков на потолке! Кто из людей смеет
держать Их род в рабстве?
Дон Педро еще раз отвесил низкий поклон, и когда выпрямился, его лицо
было ясным и собранным, как прежде.
- Я склоняюсь перед коллегой редких выдающихся качеств; мне жаль, что
он должен разделить судьбу тех, кто стоит ниже его. Это правда, ни один
человек не мог бы подвергнуть Их такому унижению. Однако прошло много лет,
как я перестал быть всего лишь человеком.
Стриж издал булькающий звук и сплюнул:
- Это весьма распространенная ошибка - а лекарство от нее быстро и
фатально! Кто ты, как не мелкий Калигула, обучившийся чуть-чуть самым азам
колдовства? Наслаждайся своими маниакальными идеями, пока можешь, человек;
они просто насмехаются над тобой, ожидая времени, когда Они освободят тебя
от твоей мании! Да, и от всего прочего тоже!
- Калигула? - Казалось, темного человека это позабавило. - Едва ли,
ибо он был лишь смертным, что вообразил себя богом. В то время, как я... -
Он снова взглянул на меня. - Сначала, уверяю вас, у меня не было таких
мыслей. Я стремился лишь украсить существование, ставшее для меня
обременительным, найти... удовлетворение, выходящее за рамки условностей.
- Он издал негромкий смешок, как человек, вспоминающий наивные детские
мечты. - С благосостоянием, составленным мне моими существами, я
приобретал все больше и больше и изобретал изощренные развлечения.
Некоторых я умертвил смертью быстрой и болезненной. Других оставил в живых
- идти по узкой тропе, понемногу ослабляя их связи с жизнью, наблюдая, как
они цепляются все крепче за шаткие, обманчивые обрывки, оставшиеся от нее.
Из той смерти при жизни, что я им устраивал, я научился извлекать новую
жизнь, освежавшую меня, и это было много; однако и это приелось. Один раз
в жизни я держал племя рабов на своей ладони и, как хозяин и БОКОР, держал
в руках не только их жалкие тела, но их мысли, мечты, сердца - а потом
сила, которую я извлекал из их мук, стала слабеть. Но даже тогда я уже
стал зависеть от нее, чтобы поддерживать само мое существование. Даже
тогда кровь была вином, что я пил, муки - воздухом, которым я дышал. Мне
необходимо было найти какой-то новый источник. Но тогда у меня еще не
хватало смелости и предвидения, чтобы искать Абсолюта. Итак, хотя мои силы
были еще тогда ограничены, я обратился - как и положено человеку, не так
ли? - к людям моего собственного...
Валет улыбнулся.
- Не скажу, чтобы это вовсе не приносило мне удовлетворения. Бедные
глупцы! Их жестокость была почти такой же, как моя, однако они творили
зверства просто так, без всякой цели. Остров кипел под ними, и однако они
беззаботно кружились в вихре своих маскарадов, завтраков и пустых
празднеств. На них я наслал чуму, оспу, бесчисленные раздоры и заполнил их
кладбища. А потом я пробуждал некоторых из их числа - тех, кто оскорблял
меня больше всех, и самых красивых женщин. И им я устроил множество раутов
моего собственного изобретения. - Он покачал головой с ностальгической
снисходительностью. - Говорят, память о некоторых из них все еще хранится
в стенах моего старого дома - возможно, вы видели их? Так оно и есть. Это,
разумеется, приносило удовлетворение. Однако мне казалось, что необходим
некий артистический мазок, чтобы шутка приобрела завершенность. И я
завладел рабами и сделал эту власть гораздо более сильным хлыстом, чем их
хозяева. Культ крови и мести - с ритуалами столь чудовищными, что у их
участников не оставалось после них ни сдерживающих центров, ни страха, ибо
они уже проделали все самое худшее. Я стал как бы богом среди них, почти,
одним из Невидимых; и я толкал их к дикости и безжалостному мятежу.
Тройная ирония!
Он негромко хихикнул.
- Чтобы я, их мучитель, помогал им получить свободу! Хотя я,
разумеется, следил за тем, чтобы последствия были достаточно кровавыми,
чтобы они годами не знали покоя. И в том еще большая ирония, что они своим
поклонением помогли моим спотыкающимся ногам встать на тропу власти.
За это время никто не произнес ни слова; нетрудно догадаться, почему.
Однако при его последних словах резко поднялась чья-то голова, и голос
хрипло произнес:
- Твоим? Самого зверского из своих мучителей они почитали как своего
освободителя? Ритуалы Петро, живой дух мести рабов - культ гнева, кровавых
жертвоприношений - это все ТВОЕ?
К моему изумлению - и, судя по виду этого человека, к его тоже - это
была Молл, она нашла в себе силы заговорить. Измученная, окровавленная,
бледная, но живая и в полном сознании. Мое сердце буквально подпрыгнуло
при виде ее. Человек, которого она назвала Доном Педро, казалось,
испытывал по этому поводу совершенно иные чувства. Его темные глаза
метнули в нее взгляд, похожий на язык змеи, и он поклонился, в этот раз
напряженно, почти осторожно.
- Сеньорита права, - сказал он. - Мое, все мое. Толпа обнимает того,
кто проливает перед нею кровь, не замечая, что кровь - ее собственная.
Разве не так всегда бывало с освободителями?
Молл больше ничего не прибавила, лишь изо всех сил старалась не
отводить от него взгляда. Он отвернулся от нее так резко, что его накидка
взметнулась, и снова встал лицом ко мне:
- Я Дон Педро, кого они зовут Петро, и коль скоро я сам стал одним из
Невидимых, все их могущество отдано мне в руки. - Он сжал руки медленно,
сурово. - Я прожил много веков, прежде чем, наконец, сделал великий шаг. Я
привел к расцвету мою внутреннюю цель, вошел в свою настоящую силу. И все
же рядом с Невидимыми я был все равно что никто. Когда тебя боятся, когда
тебе повинуются - это много; однако те, кто повиновались, были всего лишь
бедными людьми с несчастного острова, их легко было приручить, легко было
погонять. И хотя они считали меня богом, я был всего лишь посредником,
способным тонкими путями призывать к власти Невидимых, однако мало чем
владел сам. Власть Невидимых! Она всего лишь напоминала мне еще сильнее о
моей собственной пустоте. Потребность власти бурлила во мне, в прах
развеивала мои самые утонченные радости. Агония целой расы казалась мне
слишком малоценным даром, чтобы утешить меня, служить компенсацией того,
чего я не имел! И я постоянно экспериментировал, вызывал, расспрашивал,
торговался - до тех пор, пока, наконец, не понял, что для того, чтобы
достигнуть большего величия, мне сначала надо потерять все, что имел. И я
сделал последний шаг, самый великий. Я сбросил свои оковы. Я оставил
Внутренний Мир и пустился вплавь по течению Времени, в постоянном поиске
некоего более тесного, глубокого, более полного союза со Смертью. Я искал
- и нашел! Среди самих Невидимых я нашел одного, вечно жаждавшего
