две женщины-мулатки, казавшиеся рядом с ним карлицами, помахивали длинными
тонкими посохами, на которых развевались флаги, расшитые сложными знаками
веверов. Вслед за ними маршировали двое караибов, держа на татуированных
ладонях абордажные сабли, а позади шли мужчины и женщины всех возможных
рас и народов, потрясая тыквенными бутылями с костями, шаркая босыми
ногами по земле. Я видел, как некоторые из них наступали на острые камни,
все еще горевшие головешки, разбросанные костром, но, казалось, они этого
не замечали. Когда они проходили, от толпы отделились новые люди, а
остальные подхватили песнопение и стали раскачиваться ему в такт, широко
раскидывая руки, перекатывая головы из стороны в сторону. Все еще
распевая, они кружили вокруг пламени, а потом остановились перед
камнями-алтарями.
Монотонное пение оборвалось внезапно, я не заметил, чтобы кто-то
подал сигнал. Вся процессия как один опустилась вниз, толпа обмякла, как
повисшая парусина. И Волки, и люди скорчились, подняв руки над головой. И
только один остался стоять позади собравшихся - тот, кого, как я
совершенно точно знал, еще минуту назад там не было. Неторопливыми
ритуальными движениями фигура в одеянии с капюшоном скользнула вперед по
спинам своих распростертых последователей и мягко ступила на плоский,
обезображенный пламенем камень. Барабаны застучали и взвизгнули, руки
протянулись вперед, и капюшон был откинут. Как луна, выглядывавшая из-за
черной тучи, на его последователей смотрело лицо Дона Педро.
Я видел его очень отчетливо - на его лице все еще играла полуулыбка.
Наступившее молчание, когда все затаили дыхание, было нарушено внезапным
криком животного, низким протестующим мычанием, за которым последовала
какофония других криков. Пищали цыплята, кто-то блеял - то ли овцы, то ли
козы; лаяли по меньшей мере две собаки. И это вовсе не выглядело глупым,
напротив, это страшно пугало. Если они были тем, о чем я думал...
Дон Педро распростер руки и один раз громко щелкнул пальцами. Шедший
впереди Волк с развевающимися одеяниями взобрался на алтарь к Дону Педро,
а за ним последовали остальные: карибы, белые и черные - почти все они
возвышались над маленькой фигурой Дона Педро. Однако в свете костра
выделялся только он, он казался единственной заметной точкой, а все прочие
- бесплотными, как собственные тени на камне, скорчившиеся и дрожащие. Дон
Педро запел своим шепелявым голосом:
Cote solei' leve?
Li leve lans l'est!
Cotee solei' couche?
Li couche Lans Guinee!
И тем не менее, ответный экстатический шепот толпы прозвучал еще
более хрипло, мощнее, чем удар грома.
Li nans Guinee,
Grands, ouvri'chemin pour moins!
Затем, сначала медленно, в особом пульсирующем ритме, они стали
хлопать в ладони, и этот звук нарастал, ускорялся, пока не заглушил
барабаны.
- Это называется batterie maconnicue, - тихонько пробормотал Ле
Стриж. - Стук в Дверь.
- Вечеринка начинается, а? - напряженно сказал Джип.
Дон Педро на мгновение закрыл глаза, словно в ожидании чего-то. Затем
взял кувшин из рук одного из аколитов и, повернувшись сначала лицом
вперед, затем к кострам и, наконец, к скалам, находившимся позади него, он
поднял кувшин и слегка потряс им, словно в приветственном жесте - как мне
показалось, во всех направлениях по компасу. Потом он коротко что-то
прокричал и выплеснул струю содержимого кувшина на белый камень. Жидкость
напоминала кровь - она была красно-бурой, но затем, небрежно наклонившись
прямо над костром, Дон Педро направил струю в левый костер, а потом
развернулся и плеснул ею в правый. Перед алтарем с шипением взметнулась
дуга синего пламени. Он поднял кувшин, направив его в нашу сторону, и
швырнул его, разбрызгивая жидкость, сквозь пламя. Мы отшатнулись, когда
кувшин упал и вдребезги разбился между нами, разбрызгав, как хвост кометы,
ряд капель, которые сверкали и жгли. Толпа взревела, барабаны празднично
застучали, а крики перепуганных животных зазвучали с новой силой. Воздух
наполнился тошнотворным запахом - то, что сжег Дон Педро, было ромом, и
довольно-таки крепким.
Барабанный бой участился. На алтаре вокруг фигуры своего бога прыгали
и подскакивали, совершая возлияния ромом и какой-то жидкостью,
напоминавшей вино. Толпа подалась вперед, вытягивая руки, изображая мольбы
о символической пище, медленно двигаясь и топчась, изгибаясь то в одну
сторону, то в другую, как змеи под дудочку фокусника. В толпе завизжала
какая-то женщина, жутким рвущимся звуком, означавшим нечто большее, чем
протест, она рванулась и оказалась прямо перед алтарем, кружась,
подпрыгивая в такт барабанам, путаясь в сплетении своих одеяний, и в конце
концов она уже казалась не человеческим существом, а какой-то несомой
ветром птицей. Неожиданно какой-то чернокожий стал плясать, бросаясь на
камень у ног Дона Педро. Позади него, как лоза, неуклюже, словно у него
вообще не было костей, с развевающимися длинными прямыми волосами,
раскачивался белый мужчина низенького роста. Волки завывали своими жуткими
голосами и присоединились к танцу, сотрясая землю своими тяжелыми
башмаками; и когда все они слились в единую толпу, она забурлила, как
закипающий котел. Только наши стражи-караибы стояли в стороне, у самого
края площадки, переступая ногами и кружась в собственном круге, тряся
головами и стуча по земле копьями. Но когда танец промчался мимо, один из
стражей пронзительно вскрикнул, пригнулся и бросился вперед, расставив
татуированные ноги, выставив копье концом вперед в угрожающей позе.
Барабаны привели его в состояние экстаза, он стал прыгать и бить копьем, а
его собратья-караибы дрожали, дергались и тряслись, как все остальные. В
руках танцоров поблескивали бутыли, они взлетали, переходили из рук в
руки, все равно в чьи, и почти опустошенные, со звоном разбивались о
камни. Аколитам приходилось от них увертываться, но Дон Педро только
улыбался и продолжал стоять, раскинув руки, как священник, дарующий
благословение, - или как кукольник, водящий марионетки на веревочках.
Затем он сделал жест - описал странный круг и полоснул поперек его
раз, другой. Толпа отступила, все еще танцуя. Один из аколитов спрыгнул
вниз и стал сыпать на землю перед камнем кукурузную муку из мешка; и пока
он посыпал землю, его ноги вытаптывали тот же рисунок - круг, разделенный
на четыре части двумя линиями.
Мужчины и женщины бросились вперед из толпы, потрясая чем-то
трепещущим - цыплятами, которых они держали за ноги, а те беспомощно
свисали вниз. Они протянули птиц по направлению к камню, потрясая ими в
такт музыке, и внезапно в худой желтой руке Дона Педро блеснуло длинное
лезвие, в котором отразилось пламя костра. Оно метнулось вперед, затем
назад, и аколиты с экзальтированным воплем подбросили обезглавленные тела,
все еще хлопавшие крыльями, бившиеся и брызгавшие кровью, высоко в воздух,
так, что их бренные останки упали в разделенный на четыре части круг. Дон
Педро воздел руки над головой и пропел:
Carrefour! Me gleau! Me manger! Carrefour!
Толпа взвыла и подалась вперед: караибы, Волки, белые и все остальные
- танцуя и раскачиваясь из стороны в сторону. Молодая чернокожая женщина
схватила одно из бьющихся безглавых тел и, разорвав на себе платье, стала
поливать себя кровью, затем прижала его к своей груди, раскачиваясь и
распевая. И в ее высоком чистом голосе я стал различать те из слов,
которые знал:
Mait' Carrefour - ouvrir barri'ers pour moins!
Papa Legba - cite p'tits ou?
Mait Carrefour - ou ouvre yo!
Papa Legba - ouvri barriere pour li passer!
Ouvri! Ouvri! Carrefour!
"Каррефур" - это ведь по-французски "перекресток". И Легба - мои
кулаки сжались. Это было не французское слово, но имя, и я слышал его
раньше. С криком, похожим на задыхающийся смех, толпа отхлынула, показывая
на что-то. На открытом пространстве перед запятнанным кровью рисунком
прыгали и прихрамывали две фигуры, опираясь на палки, которые вытащили из
огня. Один из них, полный мулат средних лет, кренясь на один бок, пробежал
мимо меня, зловеще ухмыляясь и моргая воспаленными глазами. Но когда мои
глаза встретились с его взглядом, я почувствовал приступ леденящего
возбуждения. Настоящего сходства здесь не было - скорее выражение,
промелькнувшее на этом совершенно другом лице, притом очень странном.
Искаженное, изуродованное гримасой почти до неузнаваемости, и все же я не
мог ошибиться. Это был взгляд старого музыканта с угла улицы в Новом
Орлеане - с перекрестка. А Легба - это было имя, которым звал его Ле
Стриж.
Я в отчаянии позвал его. Человек заколебался, оглянулся на меня, и я
уже не был уверен, что видел тогда этот взгляд на его лице. У меня
пересохло в горле, и я поднял к нему свои связанные руки. Но в это время
Дон Педро снова крикнул: "Каррефур!" - и толпа подхватила это имя, как
гром. Танцоры застыли, выпрямились, они уже больше не опирались на палки.
Поднявшись во весь рост и встав на цыпочки, они распростерли руки широкими
вызывающими жестами, словно преграждая чему-то путь, на их лицах появилось
выражение мрачного отрицания. Толпа заорала, приветствуя их.
Стоявший передо мной человек расхохотался жутким булькающим смехом,
который казался его собственным, сделал огромный глоток рома и выплюнул
его над своей все еще сверкавшей палкой прямо в меня.
На меня ливнем жгучих иголок обрушился огонь, я заорал и стал
извиваться в оковах. На Стрижа тоже кое-что попало, и он гневно зарычал.
Мужчина снова расхохотался, в этот раз мстительно: - Pou' faire chauffer
les grains, blancs! - выплюнул он и поплелся назад, танцевать. Согреть
мои?... Мои чресла. Как мило с его стороны. Но на мгновение, когда он
отвернулся, могу поклясться, что его черты исказились, словно в муках
какого-то ужасного сомнения или агонии, и снова появился этот взгляд
Легбы! На этой обвисшей злорадной физиономии мелькнуло нечто большее, чем
злоба, что-то новое - словно это он о чем-то молил меня?
Опять меня - все время меня. Что им от меня было нужно? Что я мог им
дать?
- Звать его? - мрачно пробормотал Стриж. - Мог бы поберечь дыхание,
дурень, черт бы тебя побрал!
- Он помог мне в Новом Орлеане! - запротестовал я.
- Может быть! Хотя как и почему... - Стриж хмуро покачал головой. Его
голос трещал, как тыквенные бутыли с костями. - Но здесь он не поможет. Не
может Помочь. Заклинание питалось живой кровью. Он не мог сопротивляться.
Оно вызвало его теневое "я", его искаженную форму - Темного Повелителя
Перекрестков, Каррефура. Не Открывателя Путей, а Стража на Перекрестках. А
Каррефур людям не друг. - Ле Стриж вобрал голову в плечи. - Теперь пути
открыты. И Другие должны последовать за ним, когда зовет кровь...
Линии кукурузной муки начертили новый, более сложный знак вевера.
Барабаны гремели и стучали, толпа раскачивалась - внезапно новое адское
возлияние ромом вылилось в пламя. Мужчины и женщины в толпе вытащили
вперед нескольких козлов, а другие - собак, отвратительных тощих
дворняжек, вызывавших жалость тем, как они виляли хвостами и
принюхивались. Снова взмыл ввысь пронзительный зов Дона Педро:
Damballah! Damballh Oueddo!
Ou Coulevre moins!
Ou Coulevre!
Толпа подхватила имя:
