позвала меня туда, потом я с ней там занялся любовью, ненавижу это сло-
во, любовь не работа, как ею можно заниматься, заниматься можно онаниз-
мом, но не любовью, слово "секс" такое чужое, такое английское, что про-
сто не подходит, грубое и матерное, слишком грубо, вообще это до-
вольно-таки не типично - люди так любят ЭТО делать, и не придумали ЭТОМУ
названия, наверно придумали, но я спал не с теми женщинами и поэтому мне
не довелось узнать. Потом... что я заладил "потом", да, "потом", давай
нумеровать, итак: первое, ко мне пришла женщина, назвалась Анной К.;
второе, я составил протокол, описал содержимое ее сумочки и посадил ее
до выяснения обстоятельств; третье, зачем-то пошел к ней сам, хотя мог и
пригласить к себе в кабинет; четвертое, она меня там совратила, а может
я ее совратил, стоп, кто к кому полез, она просила чтобы я ей сделал так
же, как и какой-то ее мужчина, значит все же она меня совратила; пятое,
мне показалось, что у нее между ног дыра, проверить так и не довелось,
похоже, сейчас самое время!
Я осторожно раздвинул ее ноги и посмотрел между ними, и не увидел там
ничего родного и близкого, знакомого до боли. Между ногами зияла черная
дыра, уходящая в никуда. Меня вырвало, хотя сколько себя помню, всегда
славился твердостью желудка, вырвало прямиком в зияющую прорву. Внезапно
я пошатнулся и стал падать вертикально вниз. Ее дырища стала меня заса-
сывать, в ушах послышался вой, какие-то собаки выли собачьими голосами
человеческие слова, они даже не выли, а пели, я даже успел разобрать
слова: "Издаляка тякет ряка, а по ряке плыветь баржа, а на барже сядить
мужик", - выводили они, по-украински коверкая русские слова, и вдруг
внезапно для меня закончили песню: "Щакою дергаить - нервный тик!"
Я оказался в магазине, в очереди за леденцами, причем сразу первым. Я
протянул какое-то количество денег и сказал: "Четыре килограмма, пожа-
луйста!"
Стоявшая за мной женщина спокойно произнесла, на московский манер вы-
тягивая букву "а": "Зачем вам столько? Абса-асетесь!"
Я стал ей что-то объяснять и проснулся, причем проснулся, отчетливо
произнося фразу, делая это громко и с выражением, как в детском саду на
утреннике:
- Жизнь - дерьмо, моя, во всяком случае.
Потом повторил несколько раз, как молитву. На пятом разе я вдруг по-
нял, что всегда знал, почему жизнь-дерьмо.
Где-то на третьем курсе мы пошли в поход за город. Я пошел с тогдаш-
ней подругой, а все мои друзья-собутыльники увязались за компанию. Сели
мы на электричку, выехали за город, разложили еду-питье, стали костер
разводить, и конечно сразу же повалил дождь. Мы второпях что-то выпили,
я разругался с подругой, да и вообще под дождем на ветру сидеть радость
невеликая. Я собрал рюкзак, как и все, потом снял его, помог надеть рюк-
зак подружке. И пошли мы обратно к станции. Иду и чуствую от кого-то не-
сет дерьмом. Я не так, чтобы очень брезглив, но не любитель острых ощу-
щений. На половине пути я решил присесть, как будто завязать шнурки: от-
став от группы, я надеялся избавится от тошнотворной вони. Не помогло.
Жизнь не мила, когда все вокруг пахнет дерьмом: и трава, и небо, и лис-
точки, и дождик, все воняет дерьмом. Электричка опоздала на час, и все
это время я приглядывался к друзьям, пытаясь выяснить, от кого исходит
вонизм. (Мою племянницу учила бабушка, что говорить: Здесь воняет! - не-
хорошо, надо говорить: Здесь плохо пахнет! В ответ девочка упрямо повто-
ряла: "Здесь плохо воняет!").
Уже дома я понял, что ввиду врожденной невнимательности поставил рюк-
зак на чью-то кучу, но ощущение безысходности запомнилось, и фраза
"жизнь-дерьмо" для меня не пустой звук. Сейчас же она приобрела новые
краски. Я вляпался глубоко и по уши, обратной тропы не видно, и не видно
даже намека на обратную тропу.
Анна, или черт ее знает, как зовут, зашевелилась, потянулась, открыла
глаза, посмотрела на меня и пролепетала:
- Мы с тобой, как Бонни и Клайд!
Да, мое будущее перестало быть светлым, а приобрело буро-коричневые
тона, как на ранних картинах Ван Гога...
12. Донна Роза
Испания. Все называют меня Дон Хуан. Я иду по площади в направлении к
церкви. Там меня ждет незнакомая девушка, от нее - перегар на гектар. На
вскидку, вчера дамочка "Мадеру" с пивом мешала в пропорции один к трем.
Девчушка облачена в длинное с блестявыми украшениями платье с грандиоз-
ным вырезом. На голове красуется бескозырка, причем надписи на ленточке
не разобрать. Она говорит мне, что некая Донна Роза вызвала ее на дуэль
из-за меня.
Я спрашиваю:
- А неужели бывают дуэли между женщинами?
- Глупенький, мне же надо отстоять твою честь, - говорит мне девушка.
- Ну раз честь, тогда иди, - сразу соглашаюсь я, - семь футов под ки-
лем и удачи в бою.
Моя суженая закусывает ленточки от бескозырки и целеустремленно выд-
вигается в церковь. Слышны женские крики, итальянская речь, причем прео-
бладают лишенные смысла фразы из серии: "лашантами кантана", "кам виз ми
то Пасадинас", "байло байла" и "хафанана", куранты на церквухе играют
"Загорелся кошкин дом", вдруг все разом стихает, всплывает фраза: "сове-
тико облико морале", за ней дикий крик, несколько монахинь выносят окро-
вавленную девушку, которую я благословил на поединок. Я пытаюсь плакать.
Вообще я ее не знал толком, но жалко, красивая девушка, такая нелепая
смерть. Одна из манахинь подходит ко мне и сует записку. Записка написа-
на на английском, понять, что в ней написано, я не могу, попросить пере-
вести некого. Вдруг слышится голос, как за кадром в советских фильмах:
- Мой Дон Кихот, он же Дон Хуан, он же Дон Педро, он же Дон Гвидон.
Сегодня вечером, в девять пятнадцать утра, на могиле твоей безвременно
ушедшей жены, и чтобы без опозданий, ты понял? Я ждать не буду, так и
знай!
Посмотрел на подпись: Донна Роза.
- Анна? - переспрашиваю я.
Голос за текстом подтверждает: "Она, она, кому же еще".
Захожу в церковь, пытаюсь вспомнить, а где же могилка-то? Всплыла
фраза: "И никто не узнает, где могилка моя". Вдруг вижу монумент, под
ним знакомое лицо, похожа на ту женщину, с которой меня свел случай.
Голос за кадром: "Какой такой случай?"
Отвечаю: "Застебал как Цеденбал!"
Голос бодро: "Так бы и сказал!"
Подхожу к даме, она меня обнимает, страстно целует, чуствую, что при
поцелуе прокусывает мне нижнюю губу.
- Потише, девонька, - лепечу я бабским тоненьким голоском.
- Я ща тебе потише сделаю, ты у меня ща потише допросишься, - говорит
она, при этом улыбается и щупает меня повсеместно. Я по глупому жема-
нюсь, смеюсь, как от шекотки, вдруг статуя над нами начинает орать:
"Скажи, кто в опера стрелял?" И надвигается на меня с Анной.
Статуя - огромная каменная баба с квадратными кулаками - идет на нас
в боксерской стойке, я легко ухожу от ее ударов, а вот Анне достается,
она пропускает хук левой и уходит в полнейший нокаут, кровь, слюни, зубы
летят в сторону изо рта, как при замедленной промотке. Статуя горделиво
шипит: "Оба-еба! Это тебе не в тапочки срать! Не нарзаном подмываться!
Нудистка гребаная!"
Я понимаю, что пришел мой черед, но не могу и двинуться, статуя валит
меня и начинает добросовестно душить, я бью руками по земле, как по та-
тами, мол все, схватку проиграл. Но каменная глыба продолжает меня ли-
шать жизни насильственным образом, при этом неестественно громко орет. А
что орет, я уже не могу разобрать, сплошной гул.
13. Тринадцатая глава
Проснувшись, я обнаружил у себя на груди колено, на шее пальцы, а пе-
ред глазами - мясистое лицо здоровенной старухи. Старуха кропотливо ду-
шила меня, периодически отвлекаясь для того, чтобы стукнуть меня костис-
тым кулаком размером с кокос по чему придется. Я ее сделал в три секун-
ды, отрубил по полной программе, и потирая намятые шейные мускулы, огля-
делся. Туша плечистой старухи была внушительна даже для меня - видно,
широко разрекламированная супруга профессора нагрянула с недружественным
визитом. Вот дура, со страху на меня набросилась, что ли?! Судя по тому,
что я был гол как сокол, а рядом лежала не менее голая Анна, я заснул в
пылу занятия любимым делом. Ой как хорошо сказал, надо запомнить.
- На зарядку становись! - запел я, на сердце было легко и весело, бу-
дто все загадки предыдущего дня обрели достоверные отгадки.
Ни Анна, ни профессор, ни его жена на призыв не откликнулись. Я хотел
пощупать пульс доктора, но вспомнил, что я его под утро ухайдокал, поэ-
тому прощупал артерию его жены - никакого биения. Я тронул ее пинком -
она не шелохнулась... Видимо, прием на удушение я провел слишком азартно
- старухенция была мертва. Я отдернул ногу: наблюдать мертвые семейные
пары мне до этого доводилось, но своими руками убивать - нет. На секунду
стало страшно, я слишком отчетливо понял, что я и есть тот самый хладно-
кровный киллер-маньяк из американских триллеров, который как на раз пос-
сать мочит добродетельных наивняков. Но были ли они добродетельными? Да
и наивными, вроде, не были... Значит, туда им и дорога!
Только я приступил к утренней гимнастике - бабка вдруг открыла глаза
и без предупреждения попыталсь ударить меня пудовым кулаком. Я нехотя,
не прерывая приседаний, увернулся и вырубил ее еще раз хлестким ударом в
морщинистый лоб. Потом закончил комплекс упражнений и связал назойливую
старуху гардиной, запаковав ее как в смирительную рубашку. "Такая пом-
рет, жди", - вспомнилась фраза педиатра-собакодела.
Я склонился над Анной.
- С меня надо было начинать, - сказала моя спутница, - а то уже за
всеми поухаживал, а к любимой в последнюю очередь, - с укоризной произ-
несла она.
- Да я это... - замялся я.
- Одевайся скорее, мне срочно нужна парочка вещей из моей сумочки.
- Я в вашем распоряжении, мадам! - рапортанул я.
Мы вышли из дома профессора. На улице светало. По переулкам бродил
легкий сырой туман. Я отыскал оставленную у прудов машину, и мы двину-
лись в сторону моей конторы.
Когда в серой предрассветной полутьме мы подъезжали к центральному
входу, меня охватило смутное чувство тревоги. Оно еще больше усилилось,
как только за две улицы до своего здания я увидел копошащихся на газоне
курсантов с мешками, подбирающих какой-то мусор. А когда я поднял глаза
вверх, тревога сменилась отчаянной уверенностью в том, что случилась
большая беда: на том месте, где должно было быть окно моего кабинета,
чернела рваная заплата... точнее не заплата, а обгоревшая пустота. Серд-
це мое ушло в желудок, а волосы на голове неприятно зашевелились. Я рез-
ко остановил машину у обочины.
- Ты что? - очнулась от полудремы Анна.
- Что?! - вне себя от злости я схватил ее за волосы и повернул лицом
к той ужасной картине.
- При чем здесь я??? - жалобно пискнула она. - Я же с тобой была...
- Что ты туда подложила?
- Ничего... ты же видел. У меня ничего не было...
- Черт бы тебя побрал! С тебя все началось! Пристрелить тебя мало!
- Ну, убей меня теперь, - заревела она, - только не ругайся...
- Не реветь! - рявкнул я на нее. - Сиди здесь и жди меня. Я там выяс-
ню обстановку.
Я вынул из кармана ее плаща оставшийся кусок лески и тщательно связал
ей руки и ноги. Она восприняла это на удивление покорно. "Только запри
все двери, а то мне страшно", - робко попросила она. Выполнив ее
просьбу, я скрепя сердце пошел в направлении парадного входа. Каждый шаг
мне давался с большим трудом, ох, с каким большим трудом давался мне ка-
ждый шаг! Я чувствовал, что нервы сдают мне, и сдают совсем не по-хоро-
шему, по-свински сдают мне нервы... У меня и раньше были нервные срывы,
но тогда я хватался за пистолет, и это было понятно и профессионально
оправданно, а теперь... Теперь я чувствовал себя половой тряпкой, и яйца
от грусти вжимались в гранит живота.
Когда я проходил мимо курсантов, собиравших в позе грузинской буквы
